– Самая большая угроза впасть в деспотизм стоит перед правительством, которое пытается реформировать себя изнутри.
Бум закончился, люди стали загибаться и негодовать, строя планы мести. А Франклины продолжали заниматься изыскательскими работами, слать отчеты наверх и организовывать званые вечера. И сэр Джон, и леди Франклин умели замечать много интересного вокруг, кроме собственно людей.
Отправляясь на корабле в сторону Хобарта, вандименской столицы, гости, старые колонисты и потенциальные поселенцы, только планирующие там обосноваться, поначалу имели возможность насладиться видами, открывающимися из устья реки, – живописными лесистыми холмами, уютными бухтами и прочими красотами, которые мало что говорили о той убогой жизни, что влачили несчастные люди, жившие в этих лесах, – разве что мелькнет над верхушками деревьев дымок из печной трубы да исчезнет.
И сколь велико было очарование природой, столь же сокрушающее было разочарование новичков, когда, с упавшим сердцем, они оказывались в убогом городишке, который, словно жалкий пропойца, неровной походкой взбирался вверх по холмистой местности, пока не упирался наконец в подножие огромной горы, окаймляющей Хобарт. Город с его бесконечной чередой бараков и тюремных дворов наводил уныние и тоску.
Но каторжане, которых выпихивали наружу из сырых вонючих трюмов кораблей, что прежде использовались для перевозки рабов на более короткие расстояния между Африкой и двумя частями Америки, не испытывали ни восторга, ни разочарования. По крайней мере, они пережили это полугодовое плавание из Старого Света, и слава богу. Они настороженно вдыхали свежий воздух с отвратительным привкусом трущоб, щурились, задирая головы к яркому, сталисто-синему небу, преисполненные одного лишь намерения – выжить.
От Новой гавани – всего пять минут ходьбы до вице-королевского особняка, примостившегося на южном отвесном берегу. Здание имело довольно ветхий вид: изначально это был коттедж, который потом расширили, построили перекрытие и добавили один этаж, а потом еще один. В той же мере как разрасталась колония, начиная от нескольких сот несчастных душ, пытавшихся выжить, и заканчивая населением в сорок тысяч, менялся и дом губернатора, обрастая все новыми и новыми деталями, как капуста листьями. У острова вообще была странная особенность – здесь все становилось зыбким еще до того, как стать реальностью или не стать ею вообще. Было оно или не было? Также и этот дом – будучи построенный всего тридцать лет назад, он уже стал олицетворением увядающей роскоши.
После посещения Франклинами Вайбалены некоторое время спустя к ним привезли Матинну. Оказавшись тут после долгого и утомительного плавания, она смотрела на дом и не замечала ни сырости внутри, ни потрескавшейся и наспех замазанной штукатурки, ни отслаивающихся в комнатах обоев, ни перекошенных, как будто подмигивающих ей окон. Для нее это был дворец – ровно такой, как описывал его Хранитель. И даже затхлые запахи дохлых пауков-охотников или высохшей мочи поссумов она воспринимала так, как Хранитель, – то был аромат Бога.
Матинна Флиндерс – так записал в свой журнал капитан корабля, человек малограмотный, который упражнялся в письме чисто в декоративных целях. Уж если у его пассажира есть имя, то должна для красоты быть и фамилия. От острова Флиндерс до Хобарта добирались целых десять дней: продвижению корабля по курсу мешали то плохая погода, то встречный ветер, дувший с юга.
Капитан был истым методистом, и когда они вынужденно заходили в маленькие бухточки, где наконец корабль переставало подкидывать на ветровых волнах, которые вспенивали воду, превращая пространство за бухтой в белый бурлящий ад, он начинал расспрашивать девочку:
– Кто такой Иисус Христос?
– Ребенок Бога, сэр.
– Но кто для нас Иисус Христос? – продолжал капитан. Он хотел, чтобы девочка прошла весь катехизис к тому времени, когда они доберутся до места.
– Он всеправедный, сэр, – сбивчиво проговорила Матинна. Для нее это было слишком длинное слово и трудное для произношения, и капитану даже послышалось что-то про ад.
– А кто такой дьявол?
– Враг наших душ, сэр.
– А как он воюет с нашими душами?
– Он хочет, чтобы мы поддались греховным желаниям.
– А что сделал Иисус ради нас?
– Он принял на себя все наши грехи. А почему…
– А кто распял Иисуса Христа?
– Евреи, сэр. Но, сэр, зачем Иисусу, такому хорошему человеку, зачем ему грешить ради нас, если мы сами не грешные?
– А кто такие евреи?
– Люди Господа, сэр.
Задумывалась ли Матинна, откуда берутся греховные желания или почему люди Господа вдруг решили убить ребенка Господа, нам неизвестно. Возможно, все это было для нее очевидно – ведь и сама она выросла среди божиих детей. Во всяком случае, задание капитана было выполнено, и она начала просто болтать про свое:
– Сэр, а вот Наполеон, он такой хороший, он научил меня считать до семи, он меня многому научил. Он все знает про самого главного человека на земле и про того дяденьку, который создал горы, деревья и звезды. Да, он все знает. И что Иисус страдал точно так же, как черные люди.
– Это кто же читал тебе Шекспира? – подозрительно спросил капитан.
– Наполеон, – ответило дитя, хотя на самом деле девочка представления не имела, кто такой Шекспир.
Матинна отправилась с острова Флиндерс в Хобарт одетой не так, как бы ей хотелось, – ей хотелось обернуть свою крошечную фигурку в белую шкуру кенгуру, которого подстрелил ее отец. Узнав, что ей предстоит расставание с соплеменниками, девочка расплакалась. И еще Хранитель сказал ей, что она не может появиться в губернаторском доме одетая как дикарка. Правда, он разрешил ей взять с собой ее маленького друга – прирученного поссума-альбиноса с хвостом, свернутым в колечко. Этот зверек сновал по ее спине, залезал на плечи, засовывал нос под ее грубую нижнюю сорочку и извергал на землю ядрышки какашек.
Хранитель оставил девочке зверька не из соображений сентиментальности, а из опасения, что, если ей совсем не оставить хоть что-то свое, Матинна выкинет какой-нибудь фокус.
Из всех выживших «детей Хама» Матинна выделялась как самая смышленая и веселая, но если вспомнить, какой сосредоточенной она была после смерти отца, именно от нее можно было ожидать какого-нибудь мстительного выпада в его, Хранителя, адрес.
Положительный ответ Франклинам он дал только через несколько месяцев, то ссылаясь на неблагоприятную погоду, то на болезнь девочки и даже выдвигая всякие педагогические отговорки. Реальной же причиной отсрочки было исчезновение Матинны всякий раз, когда ее собирались посадить на корабль. Какая-то тревога мучила Робинсона, и когда девочку не удавалось найти, он даже втайне радовался. Хотя он преклонялся перед властью и был ее исправным исполнителем, в сэре Джоне было нечто такое… Робинсон не мог сформулировать, что именно. В такие минуты он начинал молиться и читать Святое Писание – не для того, чтобы получить ответы на вопросы, а чтобы спрятаться там, где все трансцендентально.
Но больше тянуть с этим было нельзя. Матинна исхитрялась как могла, чтобы остаться со своими: в компании двух взрослых туземок она собралась бежать на Ган-Керридж[1653], в колонию зверобоев. Да, Робинсон не хотел отдавать Франклинам девочку, но он сказал себе, что не может позволить, чтобы ребенок остался на острове Ган-Керридж – среди этой грязи, где жили одни каторжане. Пусть уж лучше она окажется в доме лучших представителей Англии, имеющих хорошие намерения, верящих в Бога, просвещенных и образованных. Пусть ее приемной матерью станет жена достойного человека, чье героическое имя уже вписано в историю страны, а приемным отцом – добропорядочный человек. Разве это не благородно с их стороны – взять в дом дикарку, чтобы вырастить из нее настоящую леди? Робинсон не имел права лишать Матинну такого шанса.
Хранитель исхитрился и на неделю запер Матинну в своем доме. Он отнял ее поссума, объявив, что отдаст его в тот день, когда девочка взойдет на борт шлюпа под названием «Корморант». В дорогу он дал ей печенье и даже не стал прощаться, вернувшись в дом и засев за чтение Писания. Он читал и молился до тех пор, пока не наступил вечер и шлюп давно уже не исчез из виду.
Между тем «Корморант» сильно выбился из графика, и капитан высадил «груз» для отправки в Хобарт в маленькой бухте в верховьях реки Деруэнт[1654]. Там он нашел старого среброволосого лесоруба, который возил в город дрова на своей тележке, и договорился с ним обо всем. Поначалу лесоруб не хотел связываться с чернокожим ребенком. Его брат-каторжанин работал пастухом, и во время Черной войны, когда атаковали его стойбище, какой-то туземец запустил ему копье в спину. Но в обмен на моржовые шкуры (капитан спешил обратно на остров, чтобы добрать еще товара) старик согласился отправить Матинну в Хобарт.
Лесоруб посмотрел сверху вниз на малышку, подумав, что доставить такое крохотное существо – это вам не дрова тащить, а так, высевки. Когда-то и у него была дочь, но от нее осталась лишь выбитая на плече татуировка с ее именем. Потом старик увидел под платьем девочки шевелящийся бугор, а на уровне талии из проема между пуговицами вылез чей-то хвост. Старик наклонился и подергал за этот хвост как за дверной шнурок. Хвост исчез, и наружу вылезла мордочка с мокрым носом и сонными красными глазками.
Тогда лесоруб нежно подхватил девочку на руки – и Матинна оказалась словно в орлином гнезде, свитом из больших жилистых веток эвкалипта. Она была легкая как пушинка, и чувствуя, как ребенок тянется к нему, старик начал догадываться, что нет в нем никакой ненависти.
Матинна посмотрела на лесоруба. Один глаз его был мертв и бел как молоко, а волосы его походили на смятую копну иголок дуба серебристого. Он медленно закружил ее, и девочка чувствовала себя в безопасности с этим человеком. Потом он посадил ее на приступок своей тележки и, несмотря на данное себе прежде обещание, нашел кусок старой ткани и прикрыл колени Матинны.