– Ну, и чего вам надо?
Толпе ничего не было надо, и она отступила, а потом начала расходиться.
Куколка посмотрела на избитого. Весь в струпьях, редкие волосы спутаны, куртка разорвана. Это был тот самый нищий, которому она всего несколько дней назад дала денег. Все его лицо было перепачкано кровью и грязью, но голубые глаза оказались открыты, и смотрел он прямо на нее. Нет, эти глаза ни о чем ее не просили, но словно говорили ей: вот так оно и бывает.
Куколка тут же отвела взгляд, притворившись, будто не узнала ни самого нищего, ни его ужасных голубых глаз. Она повернулась и вместе с остальными пошла прочь.
Под мышками, на запястье под часами, под коленками, под подбородком – пот скопился у нее повсюду; он струйками стекал между грудями, щекотал спину, скользкой пленкой скапливался между ягодицами, но она, стараясь не обращать на это внимания, торопливо уходила все дальше в глубь города. Промокший насквозь бюстгальтер и мокрая майка противно липли к телу, и от этого жара казалась совсем невыносимой.
А за спиной у Куколки те двое парней еще несколько минут злобно пинали несчастного нищего, словно именно он был виноват во всем, что происходит в этом грязном, мертвом десятилетии, которое они все были обречены прожить; да, с их точки зрения, во всем был виноват именно он, этот мешок дерьма, который, вероятно, тоже когда-то был человеком и членом того сообщества людей, которые жили в одной стране и считали, что она принадлежит им всем.
83
Куколка свернула на Уильям-стрит, прошла мимо парикмахерской, остановилась, развернулась и двинулась обратно. Сквозь стеклянную витрину было видно, что клиентов в салоне нет. Молодая женщина, стоя за стойкой, изучала собственные ногти.
«Я все начну сначала, – думала Куколка. – Я все непременно начну сна…» И она вдруг поняла, что начать «сначала» уже невозможно. И больше ничего нельзя начать заново, и никакого выбора у нее больше нет, как нет и никакой свободы, – осталось только подождать немного, пока судьба не схватит ее когтистыми лапами. У нее больше не было ни дома, ни семьи, ни друзей. Она никому больше не принадлежала. Все и всех ей нужно было отсечь от себя. У нее не осталось никакой надежды, но не было и отчаяния; в ее жизни имели место лишь события, которые все больше казались ей давно предопределенными. А все прошлое следовало скосить, сбрить, уничтожить. Все.
И Куколка, набравшись мужества, вошла в парикмахерскую. Ее салон представлял собой длинное и довольно узкое помещение, лишь чуточку шире обычного прохода между домами. Парикмахерша не выказала ни малейшего интереса, когда Куколка изложила ей свою просьбу.
– Я понимаю, это несколько странно… – попыталась оправдаться Куколка, чувствуя, что должна хоть что-то сказать.
– Господи, да у меня полно было и куда более странных требований, – пожала плечами парикмахерша. – Ко мне вечно со странными просьбами обращаются, – и она с унылым видом указала Куколке на кресло. – Странные люди. Странные просьбы. Одна женщина, например, попросила, чтобы я ей волосы на лобке распрямила. Можете себе такое представить? – Куколка призналась, что не может, и посмотрела на свое отражение в зеркале.
Короткие светлые пряди ее влажных волос одна за другой падали на пол, постепенно обнажая ужасающе белую кожу черепа и делая лицо каким-то совершенно незнакомым. Ей казалось, что теперь она выглядит как скинхед. Как безобразная бритоголовая лесбиянка. Впрочем, чувства она испытывала те самые, какие и хотела испытывать: она не чувствовала ничего.
84
Электрические двери гостиницы «Ретро» раздвинулись, и Куколка вошла внутрь, с благодарностью вдыхая прохладный и влажный кондиционированный воздух. Она ощутила, пожалуй, даже легкое разочарование, не увидев в вестибюле вооруженных полицейских в черной форме, поджидающих ее; никого не оказалось и в мрачном пустом номере.
И она поняла, что у нее нет ни малейшего желания к бегству, к спасению себя. Да ей, собственно, и некуда было бежать; и не было у нее такого человека, к чьей помощи она могла бы обратиться. Она чувствовала себя до такой степени измотанной, что ей потребовались немалые усилия, чтобы сделать последние несколько шагов от двери до окна. Когда она задернула тяжелые гостиничные шторы и выключила свет, в комнате стало темней, чем ночью, и она прилегла на постель, чувствуя, что голова налита свинцовой тяжестью, а руки и ноги совершенно обессилели. «Ладно, – думала она, – буду просто лежать здесь и ждать их, кто бы эти они ни были – вооруженные бандиты, полицейские или солдаты. И пусть делают со мной что угодно – избивают, арестовывают, сажают на всю жизнь в тюрьму. Пусть даже убьют». Это больше не имело для Куколки значения; важно было только то, что все наконец скоро закончится.
Но никто так и не пришел.
Куколка довольно долго пролежала так, с закрытыми глазами, ожидая, что вот-вот появятся полицейские, но они не появились. И теперь она испытывала одновременно и облегчение, и раздражение. Где же они? И что ей делать, если они так и не появятся? Ведь их приход стал бы для нее решением проблем. А иного развития событий она и не представляла.
Она уже успела забыть, что всего три дня назад была счастлива, что у нее были собственные печали и заботы, которые казались ей не лучше и не хуже, чем у других людей; что она вела все свои дела в соответствии с одним-единственным правилом – заработать и собрать побольше денег – и считала это правило абсолютно непогрешимым, дававшим ей в жизни самое верное направление.
В полной темноте Куколке хотелось думать, что где-то жизнь по-прежнему терпима, что истина – это не хаос, что в мире царит порядок, что хорошие люди вполне могут построить достойную жизнь… но потом ей показалось, что все эти мысли как бы не имеют основы, коренятся в пустоте. И тогда она попыталась вспомнить, что хорошего было в ее жизни: о своих друзьях; о том, как часто в детстве отец брал ее с собой ловить рыбу с маленькой лодочки; как он выходил из себя, когда у нее путалась леска или она пугалась вытащенной из воды крупной рыбины; как он сперва сердито кричал, а потом сдавался и направлял лодку к берегу. Но в итоге оказалось, что все ее хорошие воспоминания так или иначе ведут к воспоминаниям плохим, неприятным – о бесконечных ссорах родителей, об уходе матери из дома, о смерти кого-то из героев сериала «Дом и далеко от него», о дружбе с Уайлдер и о ее предательстве, о поцелуях Тарика и о его трупе в багажнике автомобиля, о том, сколько денег она скопила и как их у нее отняли, о спутанных лесках и волосах Уайлдер, и о том, что она так ничего и не смогла распутать, ничего не смогла…
85
Куколка вздрогнула и проснулась, как от толчка. Встроенные в радиоприемник электронные часы показывали 18.30.
Нащупав пальцем зеленую кнопку телевизионного пульта, Куколка заранее приготовилась к тому, что сейчас произойдет – словно ей предстояло получить сильный удар в грудь или пережить падение с высоты. В животе что-то булькало, ее слегка подташнивало, как при морской болезни, и она поняла, что на самом деле ей просто до ужаса страшно. Ведь до последних двух дней ее никогда не показывали по телевизору, да еще и «в главной роли»; она вообще не придавала СМИ особого значения; однако благодаря пережитому шоку все ее реакции теперь были обострены, и она вглядывалась в каждый телевизионный экран, в каждый газетный материал, прислушивалась к каждой радиопередаче, стремясь уловить упоминания о себе. В новостях и впрямь было более чем достаточно сообщений о «танцовщице, оказавшейся террористкой-смертницей»; они практически заслоняли собой все прочие сюжеты, так что Куколка видела себя на телеэкране почти постоянно.
Она понимала, что для большинства людей, слушающих радио и смотрящих телевизор, это просто замечательная история, загадочная, даже чуточку зловещая, а ее саму воспринимают как новую знаменитость, которая и возникла внезапно, и столь же внезапно, по всей видимости, получит «вотум недоверия», как и предсказывала Уайлдер. Это, собственно, было ясно всем; интерес к данной истории подогревался лишь тем, что развязка еще не наступила, и всем хотелось знать, когда и как это произойдет. Возможно, думала Куколка, давняя поклонница шоу «Выживший», правила и логика этого шоу, невольной участницей которого теперь оказалась и она сама, станут ей ясны, если она будет просто внимательно и терпеливо его смотреть. И в таком случае должен появиться могущественный персонаж, который проявит себя как спаситель, а у нее благодаря этому возникнет дополнительный шанс на неприкосновенность хотя бы в течение следующей недели.
Но пока что происходящее отнюдь не становилось для нее более понятным. И никакой могущественный герой – или хотя бы телеведущий – так и не очертил круг правил этого абсурдного действа и не вручил ей в качестве утешительного приза ожерелье из дешевых бусин. И Куколка чувствовала себя совершенно одинокой в этом мире, лишенном и чудесных спасителей, и даже самых простых правил, причем это был такой мир, где она ничего не могла разглядеть, зато каждый отлично мог разглядеть ее. Она вполне осознала, что жизнь ее больше уже не та, какую она стремилась для себя создать; жизнь стала такой, какой ее хотели видеть другие. Впервые Куколка явственно понимала, какая ей уготована судьба. Понимала, что выбора у нее нет и ей нужно просто знать, что происходит в данный момент. Так что она решительно нажала на зеленую кнопку.
Специальный выпуск уже начался, и сперва все показалось Куколке относительно знакомым: бомба в рюкзачке; полицейские, окружающие дом Тарика; неизвестный бородатый человек в арабской одежде. И снова они с Тариком целовались; и снова кто-то выкладывал в ряд на земле тела погибших в Беслане детей; и снова человек в черном свирепо размахивал автоматом. Снова падали башни-близнецы. Снова горел Sari Club на острове Бали. Снова слышались взрывы в Мадриде и в Лондоне. Мелькали офицеры полиции в боевой форме. И политики в деловых костюмах. И террористы в нелепых длинных рубахах. И обнаженная танцовщица Куколка. Ракеты. Взрывы. Кровь. И на этом фоне показанное наплывом лицо Куколки, улыбавшейся той ужасной улыбкой, которая никогда не была ей свойственна. Затем последовала рекламная пауза. Показали новые замечательные автомобили. Предупредили насчет различных усовершенствований в соответствии с пожеланиями покупателей. Затем вернулся новостной блок, и на экране возник Ричард Коуди – он стоял на ступенях перед входом в здание Сиднейской Оперы, старательно поворачиваясь к камере «выигрышной» стороной своего лица.