Однако недавно история получила продолжение: Уайлдвуд-Хилл, давно уже окруженный синей оградой и накрытый брезентом Суперфонда, был продан своим владельцем, нефтехимическим синдикатом, который унаследовал его от ныне не существующей Маккеннонской железной дороги. Местность стали готовить к очистке от вредных отходов, и прежде всего пробили шурфы, чтобы определить, как глубоко проникли жидкие химикалии.
В десяти ярдах от конца колеи, под грудой железнодорожной техники (шести ее поколений), находится яма в двадцать футов шириной и столько же глубиной; почти столетие назад отсюда была вынута земля и сразу же засыпана обратно. В центре, среди корней и сорняков, камешков, стеклянных и металлических обломков, лежат слоновьи кости.
На облепленном грязью, обтянутом высохшей плотью скелете поблескивает цепь из нержавеющей стали; имеется и саван: в свое время, предположительно, красный, роскоши — опять же предположительно — королевской, украшенный гофрировкой; ныне же он истлел и по цвету сравнялся с землей.
Примечание: Этот рассказ не был бы написан, если бы не знакомство автора с книгой Чарльза Эдвина Прайса «День, когда повесили слона».
ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬА. М. Хоумз
Моя жена — она врач — больна. И вообще может умереть. А началось все внезапно. В выходные мы выехали на природу; сначала сходили с друзьями в кино, потом ели пиццу и вдруг — эта боль.
— Мне понравился эпизод, когда он бросается на женщину с ножом, — говорит Эрик.
— Так ей и надо, — замечает Энид.
— Прошу прощения, — извиняется жена, вставая из-за стола.
Через несколько минут я нахожу ее на дорожке — она стоит, согнувшись пополам.
— Как будто что прорывается изнутри.
— Может, попросить, чтобы нас рассчитали?
Она глядит на меня как на ненормального.
— Жене что-то нездоровится, — объявляю я, вернувшись к столу. — Придется ехать.
— Нездоровится? Но ведь с ней ничего серьезного, правда?
Эрик и Энид спешно выходят, а я жду, пока выпишут чек. Друзья подбрасывают нас до дома. Я отпираю входную дверь, жена отталкивает меня и мчится в ванную. Эрик, Энид и я стоим в гостиной и ждем.
— Как ты, в порядке? — кричу я жене.
— Нет! — отвечает она.
— Может, ей лучше в больницу? — предлагает Энид.
— Врачи не обращаются в больницу, — говорю я.
Жена — врач, оказывает экстренную медицинскую помощь. Весь день она на работе, собирает пациентов по частям, ну а потом возвращается домой, ко мне. Так что я совсем не из тех, кто привык о ком-то заботиться. Я — тот, кто вечно балансирует на грани.
— Если что — звони, — говорят Эрик и Энид, уходя.
Она лежит в ванной на полу, прижавшись щекой к белой плитке.
— Ничего, пройдет, — успокаивает она сама себя.
Я подкладываю ей под голову коврик и тихонько выхожу. Из кухни звоню знакомому врачу. Стою в темноте и разговариваю шепотом:
— Она лежит там, на полу. Лежит и все. Что делать?
— Ничего, — отвечает врач, даже слегка оскорбленный мыслью о том, что вообще что-то нужно предпринимать. — Посматривай за ней. Либо все пройдет, либо случится что-то еще. Смотри и жди.
«Смотри и жди». Я размышляю о наших с женой отношениях. Мы давно уже не ладим. И приспособились жить в этой атмосфере, удушливой и уничтожающей — обоим любопытно, как далеко оно зайдет.
Я сажусь на краешек ванны и смотрю на нее:
— Что-то мне неспокойно.
— А ты успокойся, — отвечает она. — И нечего тут сидеть и пялиться.
Днем между нами произошла стычка, уж и не помню из-за чего. Помню только, что обозвал ее стервой.
— Я была стервой до того, как познакомилась с тобой, и буду ею еще долго после твоего ухода. Так что это не новость.
Я хотел сказать, что бросаю ее. Что вот, мол, она уверена, будто я никогда не уйду, потому и вытирает об меня ноги. Но я уйду. Мне хотелось сесть в машину и уехать. И поставить точку.
Ссора закончилась, когда она бросила взгляд на часы:
— Полседьмого. А в семь мы встречаемся с Эриком и Энид. Так что давай, надевай чистую рубашку.
Она лежит на полу, на щеке у нее отпечатался узор резинового коврика.
— Тебе как, удобно? — спрашиваю я.
У нее удивленный взгляд — как будто только осознала, что лежит на полу.
— Помоги, — с трудом поднимается она.
Ее губы, сжатые в узкую полоску, побелели.
— Принеси мусорное ведро, пакет, градусник, тайленол и стакан воды.
— Тошнит?
— Так, на всякий случай, хочу быть готова, — говорит она.
Всегда-то мы готовы. Вечная угроза всевозможных неприятностей — именно это нас и связывает, мы просто помешаны на том, чтобы предупредить все и вся. У нас всегда наготове ракетницы и огнетушители, портативные рации, надувной плот, небольшой генератор, сотня батареек всевозможных форм и размеров, тысяча наличными, запас туалетной бумаги и питьевой воды, достаточный, чтобы продержаться полгода. Во время поездок мы всегда берем с собой в ручную кладь дымозащитные капюшоны, протеиновые батончики, таблетки для очистки воды и большую пачку шоколадных драже.
Жена сует электронный градусник под язык; циферки ползут вверх — каждая десятая градуса отмечается сигналом.
— Тридцать восемь и шесть, — объявляю результат.
— Неужели температура? — недоверчиво спрашивает она.
— Жаль, что между нами все так плохо.
— Не так уж и плохо, — возражает жена. — Не жди слишком многого, вот и не разочаруешься.
Мы пытаемся заснуть; ее бросает то в жар, то в холод, она что-то там бормочет насчет «показаний к операции на брюшной полости», насчет «защитной фиксации и симптомов отдачи». Я никак не могу понять, это она про себя или про NBA.
— Невероятно! — жена садится в кровати прямая как палка и тут же сгибается пополам, морщась от боли. — Что-то так и рвется изнутри. Прямо как в фильме про пришельцев — вот-вот исторгну из себя нечто, выплюну наружу.
Она замолкает, потом переводит дух.
— И тогда все прекратится. Господи, кто бы мог подумать, что это случится со мной, да еще в субботу вечером!
— Может, аппендицит?
— Я уже думала об этом, но что-то сомневаюсь. Не те симптомы. Ни отсутствия аппетита, ни диареи. Я в самом деле была голодная, когда ела ту пиццу.
— Может, яичник? У женщин ведь много яичников?
— У женщин всего два яичника, — поправляет она. — Я уже думала — возможно, это синдром Миттельшмерца.
— Миттельшмерца?
— Отделение яйцеклетки, середина цикла.
В пять утра у нее уже тридцать девять и четыре. Она то обливается потом, то дрожит.
— Может, отвезти тебя домой, в город? Или до ближайшей больницы?
— Пожалуй, лучше так, чем на скорой. Подумать только: врач, доставленный на скорой, да еще с кислородной маской!
— Что ж, ладно.
Я одеваюсь, собираю вещи, прикидывая, что взять с собой: сотовый, записную книжку, ручку, что-нибудь почитать, пожевать, бумажник и карточку со страховым номером.
Мы быстро садимся в машину. Дольше медлить нельзя — состояние у нее явно нехорошее. Я гоню, выжимая семьдесят миль в час.
— Кажется, я умираю, — говорит жена.
Я подкатываю ко входу и помогаю жене выйти — она буквально виснет на мне. Машину я оставляю открытой, с работающим двигателем. Меня вдруг охватывает неодолимое желание бросить все и уйти.
В приемном отделении никого. На стойке регистратуры — звонок. Я жму на него дважды.
Появляется женщина.
— Что у вас?
— Жене плохо, — говорю я. — Она — врач.
Женщина садится за компьютер. Вводит имя и номер удостоверения личности. Потом — страховой номер, температуру и давление.
— Боли сильные?
— Да, — отвечает жена.
Через несколько минут приходит врач, он надавливает жене на живот.
— Похоже на прободение, — говорит он.
— Чего? — спрашиваю я.
— Аппендикса. — И уже жене: — Дать вам демерол?
Она качает головой.
— Завтра на работу, у меня дежурство.
— А в каком отделении вы работаете?
— Экстренная помощь.
В палате по соседству кого-то рвет.
Приходит медсестра взять кровь:
— Барри Манилоу скоро будет. Он хороший хирург. — Медсестра снимает жгут с руки жены. — Мы называем его так, потому что он ну вылитый Барри Манилоу.[7]
— Не хотелось бы ошибиться, — говорит Барри Манилоу, прощупывая живот жены. — Вряд ли это аппендицит, да и насчет желчного пузыря тоже не уверен. Позвоню-ка рентгенологу — пусть сделает снимок. Согласны?
Она кивает.
Я отзываю врача в сторону:
— А ей здесь точно помогут? Может, перевезти в другую больницу?
— Ну, это же не пересадка почки, — успокаивает врач.
Медсестра приносит мне холодного лимонаду. Предлагает присесть. Я сажусь рядом с каталкой, на которой лежит жена.
— Хочешь, я заберу тебя отсюда? Вызову машину, и нас отвезут в город. В больницу получше.
— Не хочу я больше никуда ехать, — говорит она.
Вернувшись в палату, Барри Манилоу снова заговаривает с ней:
— У вас не аппендицит — все дело в яичнике. Геморрагическая киста; кровотечение и пониженный гематокрит.[8] Придется оперировать. Я уже вызвал гинеколога и анестезиолога — жду, когда придут. Сейчас перевезем вас наверх, в операционную.
— Скорей бы уж, — говорит она.
В коридоре я останавливаю Барри Манилоу:
— Вы можете спасти яичник? Она очень хочет детей. Просто раньше было как-то не до этого — сначала работа, потом я, теперь вот это.
— Сделаем все, что в наших силах, — отвечает врач, скрываясь за дверями с надписью «Только для персонала».
В приемной хирургического отделения никого; я сижу, листаю «Охоту и рыбалку», детский журнал, брошюрку про рак толстой кишки…
Не проходит и часа, как появляется Барри Манилоу:
— Яичник мы спасли. Вытащили кое-что размером с лимон.