Чуть дальше от дороги растет кустарник — сумах, гамамелис, лавровый сассафрас, ладанные деревца. А вот и деревья, да какие огромные: пекан, гикори и черный орех — вздымаются, словно высокие декорации! А между ними деревья поменьше: ивы, тополя, платаны. Из воды торчит осока, камыш и тростник, берега покрыты суданкой и бородачом. И повсюду — сладкий аромат клевера и запах влажного донника.
— С выбором я ошибся, — продолжал Чарльз Арчер, глядя на проплывающие мимо пейзажи. — Сегодня всем ясно, как чудовищно я ошибся, но ведь я тогда был молод. Спустя два года компания, акции которой я купил, обанкротилась, и я потерял все. Мечта о скором богатстве растаяла как дым, зато появилось хобби, полное горькой иронии: я стал отслеживать курс акций компании, в которую не стал инвестировать. Акции, которые я мог купить на свои тридцать пять тысяч долларов, сегодня принесли бы мне девять миллионов.
— Фу, хватит о деньгах! — запротестовала Анжела. — Сегодня такой прекрасный день!
— Кстати, — вмешался Питер Брэйди. — Ночью слышали еще одного. Не первый раз на этой неделе. Но пока не поймали.
— Не хочу, чтобы их убивали, когда ловят, — вздохнула Анжела. — По-моему, убивать людей неправильно.
На поле, засаженном луком, девочка-пастушка сгоняла в стаю галдящих белых гусей, жадно поедающих сорняки. Цветущая капуста грюнколь полыхала зеленью и пурпуром, после нее тянулись насаждения бамии. Джерсейские коровы паслись прямо возле покрытого пластиком железнодорожного полотна: украшенный узорами пластик почти не отличался от травы.
По воздуху плыли облака, похожие на желтую пыль. Да это же пчелы! Но пчелы без жал. А вот пыли как таковой нет. И никогда не будет!
— Хорошо бы отыскать тех, кто клепает драндулеты, и ликвидировать, — сказал старик Арчер. — Искоренить зло в зародыше.
— Да, но их слишком много, — возразил Питер. — И деньги там крутятся немалые. Конечно, мы находим и убиваем. В четверг прикончили еще одного. И три почти готовых драндулета разломали. Но как ликвидировать всех? Они словно из-под земли лезут.
— Не хочу, чтобы их убивали, — повторила Анжела.
На погрузочной платформе стояли разноцветные фляги с молоком — это молочный склад. В девятиэтажных клетках громко кудахтали куры, но им никогда не приходится долго ждать отправки. На рефрижераторной площадке громоздились десятки тысяч яиц. Чуть дальше — выводок поросят и десяток красных бычков.
Кусты томатов подвязаны к двухметровым шестам. Кукуруза еще не выпустила кисточки початков. За окном вагончика проплывают поля с вьющимися огуречными стеблями и дыньками-канталупами, их сменяют сине-зеленые холмы с рядами картофеля. Дальше виноградники, луга с люцерной, живые изгороди из оранжевой маклюры и боярышника. Морковная ботва волнуется под ветерком, словно зеленое кружево. На полях, засеянных красноголовником и арахисом — самым очаровательным из всех видов клевера — мирно пасутся стада коров. Мужчины косят сено.
— Я слышу его! — воскликнул Питер.
— Тебе показалось, — покачала головой Анжела. — Сейчас же день. Не думай об этом.
В фермерских прудах из воды высовывают хвосты кормящиеся утки. В придорожных парках подпирают небо дубы. Овцы щиплют траву в загоне — белые островки в зеленом море. В небольших палатках продается местное вино, шоколадное пиво, сидр, раскрашенные деревянные фигурки или статуэтки из белого камня. На погрузочных площадках козлята скачут под музыку, льющуюся из установленных на столбах громкоговорителей, а козы лижут выходящий на поверхность аспидный сланец, пробуя на вкус новый для себя минерал.
А вот и придорожный ресторан: столики поставлены прямо между деревьями под нависающей небольшой скалой. Метровый водопад изливает свои воды в ручей, который струится прямо через ресторанный зал. Мостик, выложенный из сланца, ведет на кухню.
Один вид сменялся другим, но глаза не уставали впитывать красоту. Придорожные фермы, дальние фермы, ягодные поля! В свои сезоны — ирга, черника, голубика, ежевика, бузина, калина, малина, ежемалина, малижевика, девять сортов смородины, клубника, крыжовник…
Фруктовые сады! Разве их может быть много? Слива, персик, абрикос, черемуха, вишня, яблоко и ранет, груша, папайя, хурма, айва. Бахчи, пасеки, участки овощей для засолки, сыроварни, льнозаводы, сбившиеся в кучу деревеньки (по двадцать домов в каждой, по двадцать человек в доме, двадцать небольших поселений на километр дороги). Сельские трактиры, клубы собаководов, уже открытые и оживленные с самого утра. Дорожные часовни со статуями и коробками «богатый-бедный» (тот, у кого есть деньги и желание поделиться, бросает в прорезь монеты, а тот, кто нуждается, выуживает их из нижней части), часовни с небольшими прохладными нишами, в которых всегда есть хлеб, сыр, мясной рулет и непременно — початый бочонок местного вина. Голодных путников больше нет!
— Теперь и я слышу! — вскричал старый Чарли. — Высокий звук, вот он смещается влево. И… фу! Выхлопные газы и вонь резины! Кондуктор, кондуктор!
Кондуктор, как и остальные в вагончике, тоже услышал звук и остановил поезд, чтобы прислушаться в тишине. Потом позвонил по телефону и, советуясь с пассажирами, передал максимально точные координаты. Налево простиралась пересеченная местность — скалы и холмы, и там среди бела дня кто-то гонял на автомобиле.
Кондуктор выломал из оружейного шкафа несколько винтовок, передал их Питеру и еще двум молодым людям, потом отнес по три винтовки в два других вагона. Солидного вида мужчина связался с пассажирами, которые ехали по другой железнодорожной ветке, слева от них, по другую сторону от сумасшедшего водителя. И водитель он оказался в западне, запертый на территории площадью примерно квадратный километр.
— Анжела, оставайся в вагоне, и вы, дедушка Чарли, — приказал Питер Брэдли. — Вот небольшой карабин. Воспользуйтесь им, если безумец вдруг выскочит прямо на вас. А мы его сейчас выследим.
Питер поспешил за кондуктором и вооруженными мужчинами — десять человек вышли на смертельную охоту. Еще четыре группы охотников стягивались к завывающей, кашляющей цели с разных сторон.
— Зачем убивать их, прадедушка? Почему просто не отдать под суд?
— Суды снисходительны. Максимум, дают пожизненный срок.
— Это же хорошо! Не будут больше ездить на машинах, а кого-то из них, возможно, даже перевоспитают.
— Анжела, они очень умело устраивают побеги. Вот, десять дней назад безумец Гадж убил трех охранников, перелез через стену тюрьмы и скрылся от преследования. Потом ограбил кооператив сыроделов на пятнадцать тысяч долларов, пришел к тайному сборщику драндулетов и уже на следующий день гонял по пустырям. Через четыре дня его поймали и убили. Они же невменяемы, Анжела! Психушки ими забиты, но перевоспитать никого не удалось.
— А что плохого в том, что они ездят на машинах? Они же гоняют по пустырям глубокой ночью и не дольше двух-трех часов.
— Анжела, их безумие заразно. Их высокомерие способно вытеснить из людей все остальное. Наша страна сейчас — в состоянии равновесия. Наш обмен информацией и путешествия минимальны и почти оптимальны, спасибо замечательным троллеям и тем, кто на них работает. Все мы соседи и одна семья! Все мы живем в любви и взаимопомощи. У нас почти нет разделения на богатых и бедных. Высокомерие и ненависть покинули наши сердца. Мы помним о своих корнях. И у нас есть наши вагончики. Мы — одно целое с нашей землей.
— Да кому какое дело, если водители получат собственный огороженный участок, где будут делать что хотят, не беспокоя остальных?
— Кому какое дело, если болезнь, безумие и порок обретут собственный огороженный участок? Анжела, неужели ты думаешь, что они останутся в отведенных пределах? Их обуревает дьявольское высокомерие, безудержный эгоизм и отвращение к порядку. Что может быть опаснее для общества, чем человек в автомобиле? Дай им волю — и сразу вернутся нищета, голод, богачи, капиталы. И города.
— Но города — это же самое замечательное, что только есть! Я обожаю туда ездить!
— Анжела, я говорю не про наши прекрасные экскурсионные города. Я о городах иного, опасного рода. Однажды они почти подмяли под себя цивилизацию, после чего потребовалось ввести ограничения. Те города лишены уникальности; это просто скопления людей, забывших о своих корнях; высокомерных, обезличенных, лишенных сострадания. Нельзя, чтобы они снова отняли у нас землю и наши квази-города. Мы не совершенны, но то, что в нас есть, мы не предадим ради кучки дикарей.
— Какой запах! Он невыносим!
— Это выхлопные газы. Хотела бы ты родиться в такой атмосфере, прожить в ней всю свою жизнь и в ней же умереть?
— Нет, только не это!
Раздались выстрелы — разрозненные, но отчетливо слышимые. Завывание и кашлянье незаконного драндулета приближалось. А вот из-за холма выскочил и он сам. Подпрыгивая на ходу, понесся по томатному полю прямо к вагончикам междугородки.
Драндулет горел, испуская ужасную смесь запахов горящей кожи, резины, ядовитой окиси углерода и обожженной плоти. Человек, привставший за сломанным штурвалом, выглядел как безумец и завывал, как сумасшедший, излучал ненависть и высокомерие. На голове и груди с левой стороны алела кровь. Человек излучал ненависть и высокомерие.
— Убейте меня! Убейте меня! — хрипло кричал он, и его голос звучал, как отдаленный грохот. — После меня придут другие! Мы не перестанем ездить, пока есть хоть один пустырь и хоть один тайный умелец!
Человек дернулся и затрясся. В него попала еще одна пуля. Умирая, он продолжал истошно вопить:
— Будь проклят ваш троллейный рай! Человек в автомобиле стоит тысячи пешеходов! И миллиона пассажиров в вагончиках! Вы никогда не ощущали ту силу, которая просыпается в тебе, когда управляешь монстром! Вы никогда не задыхались от ненависти и восторга, не смеялись над миром, пролетая по нему в грохочущем центре вселенной! Будьте вы прокляты, благопристойные людишки! Лучше я помчусь на автомобиле в ад, чем поползу на троллее в рай!