Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по мелким площадкам Германии, но сбывать массово ему ее уже не удавалось. А между тем его мировоззрение могло пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения и впрямь способны выступать как реальная сила.
— Уверен, нам не понравился бы Люттерелл, — сказал Алоизий. — Без чувства юмора, без искры, да еще и всегда прав. А вот Оккам — другое дело. Он обаятелен, он совершал ошибки. Возможно, развязав руки Оккаму, мы уничтожим мир. Развитие Китая замедлилось на тысячелетия из-за мировоззрения, которое оккамовскому и в подметки не годится. Индия погружена в гипнотический застой, который называют революционным, но никаких изменений там не происходит — интеллектуальные воззрения этой страны ее намертво загипнотизировали. А вот воззрение, подобное оккамовскому, ни разу не получало шанс распространиться действительно широко.
Итак, они решили, что бывший канцлер Оксфордского университета вечно больной Джон Люттерелл должен подцепить еще одну болезнь по дороге в Авиньон, куда он направлялся в надежде покончить с ересью Оккама, пока та не заразила весь мир.
— Пора бы уже и начинать, люди добрые, — прогрохотал назавтра Эпикт. — Моя часть работы состоит в том, чтобы остановить человека, следующего из Оксфорда в Авиньон в 1323 году. Ну, проходите, располагайтесь, и давайте приступим.
Эпиктистес затянулся семирожковым косячком, голова морского чудовища засияла всеми цветами радуги, и гостиная наполнилась волшебным дымом.
— Все приготовились резать горло? — насмешливо спросил Григорий.
— Всегда готов, — проворчал Диоген Понтифекс, — хоть и не верю в результат. Вчерашняя попытка потерпела фиаско. Не представляю, чтобы какой-то английский схоласт, оспаривавший около семисот лет назад в итальянском суде во Франции на плохой латыни пятьдесят шесть пунктов ненаучных абстракций другого схоласта, может стать причиной масштабных изменений.
— Мы усовершенствовали условия опыта, — сообщил Эпикт. — Контрольный текст взяли из «Истории философии» Коплстона. Если попытка окажется удачной, текст изменится у нас на глазах. Как и все остальные тексты, да и мир в целом. — И добавил: — Здесь собрались лучшие умы человечества: десять человек и три машины. Запомните, нас тринадцать. Это может быть важно.
— Следите за миром, — приказал Алоизий Шиплеп. — Я говорил это вчера, но повторю еще раз. Мы сохранили мир в нашей памяти и теперь наблюдаем за ним. Изменится он хоть на йоту, мы это сразу уловим.
— Дави на кнопку, Эпикт! — скомандовал Григорий Смирнов.
Эпиктистес выпустил из своих механических недр аватара-полуробота, полу призрака. В один из дней 1323 года на полпути из Менде в Авиньон, что в древнем округе Лангедок, канцлер Оксфордского университета Джон Лютте-релл внезапно занемог. Его отвезли на небольшой затерянный в горах постоялый двор. Возможно, там он и умер. Во всяком случае, до Авиньона он не добрался.
— Ну как, Эпикт, сработало? — спросил Алоизий.
— Давайте взглянем на образцы, — предложил Григорий.
Все четверо — три человека и призрак Эпикт, похожий на противогаз с разговорной трубкой, — повернулись к эталону и разочарованно переглянулись.
— Все та же палка и пять насечек на ней, — вздохнул Григорий. — Наша контрольная палка. В мире ничего не изменилось.
— Искусство тоже осталось прежним, — сообщил Алои-зий. — Наскальная живопись, которой мы посвятили несколько последних лет, выглядит как и прежде. Мы рисовали медведей черной краской, буйволов — красной, а людей — синей. Когда у нас появится другая краска, мы сможем изобразить птиц. Как я надеялся, что эксперимент подарит нам новые цвета! Даже мечтал, что птицы на рисунке возникнут сами собой, у нас на глазах.
— А из еды все тот же огузок скунса и ничего больше, — вздохнула Валерия. — А я так ждала, что эксперимент превратит этот огузок в бедро оленя!
— Не все потеряно, — успокоил ее Алоизий. — У нас по-прежнему есть орехи гикори. Об этом я молился перед экспериментом: только бы орехи гикори не пропали!
В невыделанных шкурах, надетых на голое тело, они восседали вокруг стола совещаний, под который приспособили большой плоский камень, и кололи каменными топорами орехи гикори. Мир оставался прежним, хоть они и пытались изменить его с помощью магии.
— Эпикт подвел нас, — констатировал Григорий. — Мы создали его тело из лучших палок. Сплели ему лицо из лучших сорняков. Наши песнопения наполнили его магией. Все наши сокровища — в его защечных мешках. И что же волшебная маска предлагает нам в ответ?
— Спроси у нее сам, — посоветовала Валерия.
Вокруг стола сидели лучшие умы человечества. Трое смертных — Григорий, Алоизий, Валерия (единственные люди на Земле, если не считать живущих в других долинах) и дух Эпикт, противогаз с разговорной трубкой.
Григорий встал, обошел стол и наклонился к разговорной трубке:
— Эпикт, и что прикажешь нам делать?
— Я помню женщину, к носу которой приросла кровяная колбаса, — сказал Эпикт голосом Григория. — Это как-нибудь поможет?
— Возможно. — Григорий снова занял место за столом совещаний. — Это из одной старой — ну почему старой, я придумал ее только сегодня утром! — народной сказки про три желания.
— Пусть Эпикт расскажет, — предложила Валерия. — У него лучше получается. — Обогнув Эпикта, она подошла к разговорной трубке и выпустила через нее клуб дыма — она курила большую рыхлую сигару, свернутую из черных листьев.
— Жена тратит первое желание на колбасу, — начал Эпикт голосом Валерии. — То есть на куски оленьего мяса с кровью, утрамбованные в перевязанную оленью кишку. Муж злится, что жена так бездарно потратила желание, ведь она могла попросить целого оленя, из которого получилось бы много колбасы. Муж злится так сильно, что в сердцах желает, чтобы колбаса навечно приросла к носу жены. Так и происходит. Жена в истерике. До мужа доходит, что он истратил второе желание… Дальше я забыл.
— Как же так, Эпикт?! Как ты мог забыть? — в смятении вскричал Алоизий. — Ведь от твоей способности к запоминанию, очень может быть, зависит судьба мира. А ну-ка, дайте мне поговорить с этой треклятой маской! — И Алоизий направился к разговорной трубке.
— О да, вспоминаю, — продолжил Эпикт голосом Алои-зия. — Мужчина тратит третье желание на то, чтобы избавить жену от колбасы. Таким образом все возвращается на круги своя.
— Мы не хотим, чтобы все оставалось на кругах своих! — простонала Валерия. — Это невыносимо: из еды только огузок скунса, из одежды — обезьяньи манто. Мы жаждем лучшей жизни. Мы желаем верхнюю одежду из шкур оленей и антилоп!
— Я призрак-ясновидец, больше ничего от меня не требуй, — обиделся Эпикт.
— Послушайте, мир остался прежним, но у нас есть намеки на нечто иное! — осенило Григория. — Скажите, какой народный герой выстругал дротик? И из какого материала?
— Народный герой — Вилли Макджилли, — произнес Эпикт голосом Валерии, которая первой подскочила к разговорной трубке, — а выстругал он его из красного вяза.
— А мы? Сможем мы выстругать дротик по примеру народного героя Вилли? — спросил Алоизий.
— У нас есть выбор? — осведомился Эпикт.
— А сможем мы сконструировать метатель дротиков и перебросить его из нашей среды? Точнее, сможем мы убить дротиком аватара, пока он не убил еще кого-то? — взволнованно спросил Григорий.
— Попробуем, — изрек призрак Эпикт, противогаз с разговорной трубкой. — По правде сказать, мне эти аватары никогда не нравились.
Называть Эпикта противогазом не совсем честно. Внутри него находилось еще много всяких вещей: красный гранат, настоящая морская соль, толченые глаза бобра, хвост гремучей змеи и панцирь броненосца. По сути, он стал первой Ктистек-машиной.
— Приказывай, Эпикт! — воскликнул Алоизий, приладив дротик к метателю.
— Стреляй! Достань предателя-аватара! — прогудел Эпикт.
На закате ненумерованного года на полпути из ниоткуда в никуда аватар пал замертво, сраженный в сердце дротиком, выструганным из красного вяза.
— Ну как, Эпикт, сработало? — спросил, волнуясь, Чарльз Когсворт. — Скорее всего, да, ведь я снова здесь. А то в последний раз меня не было.
— Давайте взглянем на образцы, — бесцветным голосом предложил Григорий.
— К черту образцы! — воскликнул Вилли Макджилли. — Вспомните, ведь мы это уже слышали!
— Уже началось? — спросил Глоссер.
— Уже закончилось? — удивился Одифакс О’Ханлон.
— Дави на кнопку, Эпикт! — рявкнул Диоген. — Такое чувство, будто я что-то пропустил, очень важное. Давай по новой!
— О нет, нет! — всполошилась Валерия. — Только не по новой. Это же путь к огузку скунса и… полному безумию.
Безлюдный переулок
Это не первый рассказ Лафферти, который я прочитал, и даже не первый, в который влюбился.
Но первый, который я постарался разобрать, проанализировать и понять, как же автор его написал.
Наверное, мне тогда было одиннадцать лет. Я смутно представлял себе, что такое квартал в американском городе — для меня это слово значило нечто вроде «района». Сам я рос в поселках и городках с извилистыми беспорядочно расположенными улицами. Но рассказ мне очень понравился. История без основной линии, но с множеством невероятных сценок, сказка-небылица без видимого конфликта: два друга прогуливаются по кварталу и разговаривают с разными интересными персонажами. Посыл ясен: это рассказ о людях, недавно приехавших в город, об иммигрантах, которые много и тяжело работают, стараясь пробиться в этой жизни. И о том, что необычные вещи принимаются как данность.
И еще мне очень понравился язык.
Я прочитал рассказ, перечитал, потом прочитал громко вслух и попытался во всем разобраться. Так и не додумался, что такое «лента Дорт» (полагаю, Лафферти и сам этого не знал). Я чувствовал: если смогу понять, как выстроена эта история, как она сконструирована — возможно, пойму, как вообще надо писать.