Даже сегодня изобретение телевидения приписывают немцу Паулю Нипкову, а годом его открытия называют 1884-й. Нипков использовал принцип электропроводимости селена под воздействием света, и основным механическим элементом у него служили диски, сканирующие изображение — так называемые «диски Нипкова». Ну а что ему еще оставалось? Ведь в ту пору не существовало ни электроламп, ни усилителей, ни тем более электронно-лучевой трубки. Разрешение телеприемников Нипкова было очень низким из-за так называемой «медленной световой реакции» селена и отсутствия усиливающей аппаратуры.
Интересный факт: некоторые ученые в Соединенных Штатах еще до Нипкова создали нечто похожее на телевидение. Разрешение изображения у этих первопроходцев — их звали Аврелиан Бентли, Джесси Полк, Сэмюэл Дж. Перри и Гиффорд Хаджин — было еще ниже, чем у Нипкова. Да и вообще, честно говоря, донипковские изобретатели не заслуживают внимания. Все, кроме Бентли. Но и этот, впрочем, интересен вовсе не техническими открытиями, а содержанием созданных им телевизионных драм.
Наша цель сейчас заключается не в том, чтобы выяснять, кто в действительности изобрел телевидение (это был не Пауль Нипков, и не Аврелиан Бентли, и не Джесси Полк). Наша цель — изучить некоторые из ранних телевизионных драм Бентли с их «медленной световой реакцией». А именно, первые из селеновых, читай «лунных», телепостановок, представленных Аврелианом Бентли в 1873 году.
Ранние произведения нового вида искусств всегда самые интересные и почти всегда самые лучшие. Гомер создал первый, удивительный в своей новизне и, пожалуй, лучший эпос. Кого бы из древних ни называли пионером наскальной живописи, его рисунки — самые интересные и живые. Эсхил написал первые и лучшие трагедии. Эвклид изобрел первую и лучшую математику — мы сейчас говорим о математике как об искусстве, а не сухих цифрах. Что же касается Аврелиана Бентли, то он выпустил, возможно, первые и лучшие из всех телевизионных драм, несмотря на техническое несовершенство.
Телевизионный бизнес Бентли не имел широкой известности, а вот доходы его впечатляли — по тысяче долларов с день с клиента. В золотые деньки (а точнее, в золотом ноябре 1873 года) у него было пятьдесят подписчиков в Нью-Йорке, семнадцать в Бостоне, четырнадцать в Филадельфии и один в Хобокене. Вместе они приносили девяносто одну тысячу долларов в день (по нынешним меркам это примерно миллион долларов ежедневно). Но Бентли был человек экстравагантный, расточительный, безмерно кичился своими расходами. И так случилось, что к началу 1874 года Бентли прогорел. И тогда же и умер.
От «Волшебного мира Аврелиана Бентли» до наших дней дошли тринадцать драм «медленного света», проектор и одиннадцать древних телеприемников. Возможно, приемники пылятся где-то еще, но человек, нашедший их, вряд ли поймет, что это такое. Они мало чем походят на сегодняшние телевизоры.
Тот, на котором мы просматривали телевизионные драмы, был добротной моделью, работающей на керосине. Купили мы ее два года назад за восемнадцать долларов. Если бы кто-то догадался, что это за штука и какую ценность имеет для коллекционеров, ее цена удвоилась бы или даже утроилась. Но мы уверили владельца, что этот аппарат — жаровня для каштанов. Кстати, если к нему приделать решетку, то на нем вполне можно жарить каштаны. Проектор мы купили за двадцать шесть долларов, объяснив хозяину, что это старый инкубатор. Тринадцать кассет с телепостановками обошлись нам еще в тридцать девять долларов. Чтобы вернуть к жизни кассеты, понадобился формальдегид, им пришлось обработать и проектор и приемник. За формальдегид мы заплатили пятьдесят два доллара. Вскоре я обнаружил, что кассеты с драмами вовсе ее нужны, впрочем, как и проектор. Приемник сам по себе повторял все, что когда-то показывал. Но в любом случае деньги были потрачены не зря.
Керосиновая горелка активировала небольшой генератор, который посылал импульс на селеновую матрицу и пробуждал воспоминания о драмах. В этих показах с примесью воспоминаний присутствовала одна странность. Приемник накапливал впечатления, и всякий раз драма «медленного света» представала перед зрителем несколько иной — ведь она впитала переживания тех, кто ее уже видел. Четкость изображения с каждым просмотром становилась выше, и от просмотра к просмотру росло удовольствие.
Сценарии первых двенадцати драм Бентли были довольно слабые, гораздо слабее, чем у Джесси Полка и Сэмюэла Дж. Перри, дебютировавших немного позже. Аврелиан Бентли не имел никакого отношения к литературе, более того, он плохо знал грамоту. У него, истинного гения, было много таких пробелов. Но он был человек страстный и полный драматизма, и телепостановки, которые он сочинял и ставил, отличались необычным размахом, динамизмом и крутыми поворотами сюжета. Его слабые сценарии имеют ценность уже хотя бы по одной причине: они объясняют нам, пусть смутно и неумело, что такое телевизионные драмы и ради чего они существуют. Без этих объяснений мы вообще не могли бы понять смысла великих телесериалов и их значения для мира.
Во всех его фильмах присутствует некая нереальность, призрачность, как будто их снимали где-то под землей, при плохом освещении, или при неярком лунном свете. Не забывайте, что химической основой теле показов был селен (металл, который на самом деле никакой не металл), названный так в честь Селены — Луны. Чтобы передать жизненность и динамику сцен, Бентли не пользовался «движущимися картинками» или быстро сменяющими друг друга кадрами. Хотя Мэйбридж примерно в то же время создавал свой зоопраксископ[18], первый в мире прибор для проецирования движущихся картинок, Аврелиан Бентли не знал о его работе. Позже Сэмюэл Дж. Перри и Гиффорд Хаджен применили технику движущихся картинок, но Бентли, к счастью, этого избежал. Каждый из его получасовых «живых» фильмов, появлявшихся впервые в телеприемнике, был записан на одной-единстве иной матрице, одним кадром, после чего история начинала жить и развиваться сама собой. В некотором смысле это были фильмы без определенной последовательности кадров (подобного эффекта «свободы от порядка» позже пытались достичь представители других видов искусства, но потерпели поражение). Именно в этом и заключалась «призрачность» творений Бентли, именно это наделяло их таким очарованием и силой воздействия. Каждая драма становилась одним развивающимся моментом вне времени и пространства, хотя все сцены происходили в основном в Нью-Йорке и степях Нью-Джерси.
Конечно же, ранние фильмы Бентли были немыми, но в данном случае не будем заходить слишком далеко с «конечно же». Медленный звук, как и медленный свет — характеристики селена, и вскоре мы обнаружим, что на самом деле звук каким-то образом прокрадывался в некоторые сцены драм, правда, после многочисленных просмотров. Было ли это специально задумано или вышло чисто случайно, не суть важно. Главное, что эти ранние фильмы совершенно уникальны.
В 1873 году Аврелиан выпустил тринадцать драм «медленного света». Тринадцатая, таинственная «Стряпчие из Филадельфии», не была отмечена логотипом Бентли; кроме того, она вышла уже после его смерти, хотя он и исполнял там заглавную роль. Итак, вот эти драмы.
Кларинда Каллиопа, возможно, одна из величайших актрис Америки да и всего мира, в этой драме играет главную героиню по имени Пейшнс Палмер. Лесли Уайтмэншн исполняет роль Саймона Легри, Кирбак Фуайе играет злодея по кличке «Кнут», Пол Маккоффин — «Бельзамировщика». Хайме дель Дьябло выступает в роли «Иезуита», одного из самых опасных персонажей. Торрес Мальгре играет рабовладельца, вооруженного поддельным сертификатом, в котором написано, что Пейшнс имеет примесь черной крови, а значит, должна вернуться в рабство на остров Сен-Круа.
Инспиро Спектралски играет «Пантеру» (Человек ли он? Или Призрак?), изображая зло, пришедшее, возможно, извне мира. Юбер Сен-Николя играет «Хранителя», который на самом деле довольно-таки слабо выполняет свои обязанности.
«Злоключения Пейшнс» динамичны и аллегоричны. Аллегоричны, ибо символизируют противостояние добра и зла, света и тьмы, смекалки и тупого невежества, жизни и смерти, открытости и интриганства, любви и ненависти, отваги и трусости. Пожалуй, ни одна телевизионная драма не сравнится со «Злоключениями» по накалу страстей и по силе воздействия на зрителя. Снова и снова Бальзамировщик, внезапно появляясь из мрака, хочет уколоть Пейшнс иглой с бальзамирующей жидкостью, после чего бедная девушка превратится в живого закостеневшего мертвеца. Снова и снова Кнут готовится исполосовать ее своим длинным бичом, пропитанным ядом, а это — мгновенная смерть. Снова и снова Работорговец и Саймон Легри стремятся поработить ее нежное тело, а Иезуит и Пантера — душу. Таинственный же Хранитель как будто бы всегда готов прийти на помощь, но каждая его попытка спасти героиню приводит к обратным, причем ужасающим, последствиям, заставляя зрителя усомниться в его честности и искренности.
Самая яркая сцена драмы — дуэль локомотивов, которая происходит грозовой ночью в грузовом порту Уэст Орандж. Несчастная Пейшнс вновь и вновь попадает в западню на железнодорожных эстакадах, по которым туда-сюда носятся грохочущие локомотивы, ведомые ее преследователями (создается впечатление, что этот грузовой порт состоит исключительно из железнодорожных путей). Пейшнс, управляя собственным локомотивом, старается ускользнуть от врагов, но их ревущие машины несутся со всех сторон, так что, когда локомотивы сближаются, от неминуемой гибели ее отделяет какая-то доля секунды, в которую она, впрочем, успевает увильнуть в сторону. Всякий раз, проносясь с грохотом мимо, Бальзамировщик заносит свою смертоносную иглу, Кнут замахивается отравленным бичом, Рабовладелец потрясает фальшивым сертификатом, и только благодаря фантастической гибкости тела героине удается увернуться от жадных рук в момент сближения, после чего локомотивы с ревом проносятся мимо. Кажется совершенно невозможным, что они так тесно сближаются — и при этом избегают столкновения. А потом (О Боже, помоги!) Пантера (Человек ли он? Или Дьявол?) выпрыгивает из своего локомотива и влетает в локомотив Пейшнс. Вот он уже прямо за ней, но она не видит его. Он подходит ближе…