Генри Барабан сопроводил мелодию своим ритмом. Потом хлынул дождь. Все танцевали танец дождя и насквозь промокли. Потом вышло солнце, и все танцевали танец солнца, пока оно не высушило их одежду и не опалило кожу. Тогда они начали танцевать танец облаков. Пришла антилопа, принесла себя в жертву и подарила им пир. Они сплясали танец антилопы. Станцевали танец ямы, танец огня, танец змеи и танец пепла — пепел орешника по вкусу сочетается с жареной антилопой гораздо лучше, чем простая соль. Отплясали танец еды. Потом (спустя некоторое время) танец землетрясения. Потом танец грома и танец горы.
Довольно жутко, подойдя к подножию горы, увидеть огромный просвет между нею и землей! Камни и осколки скал, летящие вниз, поубивали кучу народа. А с вершины рухнуло переломанное, окровавленное и обезглавленное тело.
Хелен Хайтауэр — то есть, конечно же, живописная День-Огонь — завопила:
— Голова! Голова! Голову забыли!
Послышалось грозное грохотание, гора раздраженно содрогнулась, и через секунду вниз упала окровавленная голова. Она разбилась о землю, как тыква.
— Так часто бывает, — сказала День-Огонь. — Забывают сбросить голову, так что приходится напоминать.
Падение обезглавленного тела и головы говорило о том, что на горе стало на одного пророка или одного воина меньше. А значит, у кого-то из людей появилась возможность занять его место и обрести славную смерть.
Несколько мужчин попытались подняться наверх разными способами. Сооружали башни из камней, чтобы забраться по ним, подпрыгивали высоко в воздух, стараясь ухватиться за свисающие с подножия горы корни, бросали копья с привязанными к ним лианами, в надежде, что они закрепятся в основании горы. Все это они проделывали в солнечный день, и все краски вокруг были такие яркие, что больно смотреть. Многие мужчины попадали вниз, не достигнув цели, но одному все-таки удалось взобраться наверх. Всегда найдется тот, кто способен подняться, чтобы бороться, если для него есть местечко.
И тот, кто поднялся, был… нет, нет, еще рано произносить его имя!
Странная все-таки эта история. Все идет не так, как должно быть.
2
Что, чертежник, чертишь снова?
Дни собаки, дни соломы.
3
Indian summer (индейское лето, бабье лето). Период теплой и мягкой погоды поздней осенью или ранней весной.
Таково определение, которое дает Webster's Collegiate. Впрочем, в «Вебстере» вряд ли способны признать, что не знают значения того или иного слова или фразы. А это как раз такой случай.
Есть периоды, дни, часы, минуты, о которых не могут помнить все. Они попросту не учитываются в совокупности проходящего времени. Лишь с помощью самых изощренных методов можно обнаружить эти временные интервалы.
Кроме четырех всем известных в году есть дополнительные сезоны. Никто не знает, куда их вписать, для них попросту нет места; и никто не помнит осознанно, что проживал этот сезон, что был в нем. Тем не менее, у таких сезонов есть имена, избежавшие забвения. Имя одного из них — бабье лето. Или индейское лето.
(«Почему у индейцев не может быть своего собственного лета в летний сезон, как у всех нас?» — вопрошает высокий голос, в котором звучат нотки раздражения. Никаких повышенных тонов — это просто высокий голос.)
Впрочем, отставим лирическое отступление. Вернемся к этой теме позже.
Кристофер Фокс шел по улице города. Вокруг — тишь да гладь. Впрочем, было что-то неправильное в этом общем благолепии.
Мир, очищенный, отмытый и натертый до блеска. Чисто выбритый, аккуратно постриженный и причесанный. Гладкий и сладкий. Ага, возможно, неправильность заключалась в последней характеристике, если только в совершенстве может быть что-то неправильное. Все звуки и цвета приглушенные (признанные наилучшими для здоровья нервной системы). На мгновение Кристоферу захотелось увидеть кричащий цвет, услышать оглушающий звук. Но он тут же подавил это желание. В конце концов, он женат на Хелен Хайтауэр, а ее частенько критикуют за экзальтированность и чрезмерную яркость.
Кристофер купил газету в автомате на углу, обратил внимание на дату — день в мае. У него возникло смутное ощущение, что с датой что-то не так, но, вместе с тем, название месяца было ему знакомо. Он вошел в «Норт-Парагон брекфаст клуб». Именно здесь состоится симпозиум, который продлится до поздней ночи и будет проходить на нескольких площадках. Симпозиум посвящен многогранной теме под названием «Пространственные и временные базисы интегрированного мира с экскурсом в возможную реальность, их взаимосвязь с миром бессознательного и терапевтической амнезией с учетом необходимости веры и исследований орологических мотивов в связи с очевидным возникновением одновременных дней». Предмет был бы волнующим, если бы волнение не стало одной из тех вещей, которую записали в нежелательные и приглушили.
Чак Бойвол был уже в Клубе, а с ним — Гарри Гор и Остер Лист.
— Я сделал заказ, Кристофер, — сказал Бойвол. — Это утка-пеганка. Надеюсь, вам понравится. Ее готовят минимум на четыре персоны. «Мы же не можем перебить всех уток в Европе», так они говорят.
— Отлично, — кивнул Кристофер и, нервничая, оглядел троицу приятелей. Безусловно, они ему чем-то знакомы.
Разрази его гром горы! Ну еще бы, ведь он работает с этими людьми, каждый день видится с ними на протяжении нескольких лет. Но нет, нет, его острый ум подсказывал, что он знает их с другой стороны, более интересной. Он взглянул на газету, которую только что купил в автомате. Что-то быстрое, как язык пламени, пробежало по первой странице — и мгновенно исчезло. Возможно, огненные буквы, говорящие: «Хочешь День, мой сладкий? Тогда звони…». Нет, невозможно. На первой странице под заголовком стояла дата: «День в мае».
И все? А какое число?
— Какой сегодня день? — спросил Кристофер.
— Восьмое мая, конечно, — ответил Гарри. — У тебя же в руке сегодняшний «Джорнал», почему ты спрашиваешь?
Да, теперь Кристофер видел, что там четко напечатано «8 мая». Никаких глупостей вроде «День в мае» и уж тем более «День, мой сладкий?».
В Клуб вбежали дети диковатого вида.
— Соломенные люди! Соломенные люди! — кричали они, тыкая пальцами в четверку приятелей. — Соломенные люди!
Они еще немного попрыгали вокруг джентльменов, совершили несколько экстравагантных действий, которые, впрочем, вскоре были забыты. Дети покинули клуб. Исчезли.
— С чего это они? — недоумевал Гарри. — Почему они нас так называли, зачем прыгали вокруг нас?
— Кто? Кто нас называл, кто прыгал? — с еще большим недоумением спросил Винсент.
— Не знаю, — уныло произнес Гарри. — Кажется, здесь кто-то был, что-то говорил и прыгал.
— Ты с ума сошел, Гарри, — укорил его Остер. — Никого здесь не было.
— Соломенные люди, — тихо проговорил Кристофер Фокс. — Теперь я вспомнил эти слова. Проснувшись утром, пытался вспомнить, но не мог. Я думал, это ключ к мечте, которая все время ускользает от меня, а я пытаюсь ее поймать. Теперь у меня есть ключ, но он не подходит ни к одной двери. Мечта исчезла навсегда.
— Мы вернемся к этому вопросу позже, во время дискуссии, — сказал Чак Бойвол. — По-моему, Кристофер, эти «соломенные люди» — часть того базиса, или, возможно, той надстройки, которая, в свою очередь, является частью нашего мира и наших исследований. Есть некоторая вероятность того, что несколько мгновений назад здесь находились дети или, скажем, карлики или гномы. Кто-нибудь их видел?
— Нет, — сказал Остер Лист.
— Никого не было, — подтвердил Гарри Гор.
— И я никого не видел, — сказал Кристофер Фокс.
— И все же я уверен, что некая группа приходила, — вкрадчиво продолжил Чак Бойвол. — Группа, слишком необычная для того, чтобы быть замеченной. Почему мы их не заметили? Или почему мы их забыли ровно через мгновение после их ухода? Думаю, потому, что эта группа проживала день другого вида. Я почти уверен, что они живут в лете Святого Мартина или в дни зимородка… А вот и утка во всей красе! Наслаждайтесь! Больше такого момента нам не выпадет.
Утка была божественная. Отлично приготовленная, сочная, с богатым вкусом. Родственница тех птиц, что были найдены в землях весны Святого Суккулентуса. (Что? Разве есть земли, которые носят такое имя?)
Четверо почтенных мужей (почтенных благодаря стечению обстоятельств) ели с тем, что в дни другого рода можно было бы назвать смаком. Они поглощали королевскую птицу, щедро сдобренную фруктовой мякотью, тертыми орехами и перцем, политую сидром, священными соками и маслом, которое называется… сейчас, погодите минуту…
— А вы знаете, что утка-пеганка — мистическое создание? — спросил Чак Бойвол, не переставая шумно жевать (никто не смог бы наслаждаться такой королевской пищей тихо). Бойвол вел себя так, будто знал большой секрет.
— Вовсе она не мистическая, — парировал Гарри, хотя и знал, что говорит неправду. — Обыкновенная европейская утка.
— Не только, — со значением сказал Бойвол. — В дни другого рода она была бы необыкновенной.
— Ты о чем, Бойвол? — спросил Остер Лист. — Что за дни другого рода?
— Ну, например, те дни, которые у голландцев называются краанцоммер — журавлиное лето. Думаю, вы согласны, что дни другого рода, внекалендарные дни, — явление не временное?
— Мы не можем согласиться даже с тем, что такие дни есть, — сказал Кристофер.
— Вот зубы Дрейка[48], например, видят редко, но о них, по крайней мере, знают, — произнес Гарри Гор как будто не своим голосом. Казалось, собственные слова изумили его.
— Дрейк, по сути, то же самое, что Дракос, то есть дракон, — пробормотал Кристофер Фокс. — Я хотел сказать что-то еще, да вылетело из головы.
— Официант, как называется этот великолепный соус, с которым повенчана наша утка? — спросил Остер Лист в радостном волнении.