— Пока-пока, целуйки, жду.
Я уставилась на трубку в немом изумлении. Что это на нее нашло, интересно? Местный купальный сезон еще полным ходом идет, несмотря на то, что по ночам уже и плюс двенадцать всего, а ей картошечку жареную подавай. С хлебом? И грибочками? И мочеными яблоками?
— Сколько задержка? — в лоб спросила я подругу, не успела она переступить порог.
У моей вечно беззаботной и непробиваемой оптимистичной блондинки задрожала нижняя губа, а нос моментально распух и стал красным. Но слез не было.
— Три недели.
— Курортные последствия?
— Угу.
— И?
— Не трави мне душу, Полин. Хочу рожать. Хочу, аж не могу. Только…
— Что только?
— Только мне его заранее так жалко. Сиротинушку.
— М-м-м, маму съел, папу съел, дядю с тетей съел, остался сиротинушкой?
— Какую тетю с дядей?
— Дурную, блин. С чего он сиротинушкой уже стал?
— А что, как вернее назвать — безотцовщиной?
— Так. — Я стянула с бестолковки ее модный жилет из оренбургского платка, отороченный мехом, и подтолкнула в сторону кухни. — Иди сюда. Буду реанимировать твой мозг моченой антоновкой. Первое средство при отсутствии такового.
Ланка покорно побрела на кухню, где, увидев накрытый стол, встрепенулась, оживилась и суетливо кинулась обратно в прихожку за пакетом с хлебом и какими-то печенюшками к чаю. Взяв в руки половинку моченого яблочка — прозрачно-розового, холодного, остро-пряно пахнущего, она блаженно зажмурила глаза и чуть не с урчанием вонзила в него зубы.
— Сдохнуть можно, как вкусно, — невнятно прочавкала она. — Слушай, а можно у мамы еще попросить баночку?
— Я тебе ведро целое привезу, чтобы ты мне тут не тошнила дурью про сироток и прочее непотребство. — Я подцепила соленый опенок и закинула в рот первую за сегодня настоящую еду. Черт, и правда вкусно. Что-то я с этой рабочей лихорадкой совсем перестала готовить последнее время, перебиваясь либо всухомятку, либо вообще обходясь парой чашек кофе и шоколадкой за весь день.
— Каспер знает? — спросила я.
— Пф! Еще чего. Зачем ему знать-то? — повела плечом подруга. — Это мой ребенок, и он к нему никакого отношения не имеет.
— Очень интересно. С чего такая вселенская несправедливость? — возмутилась я. — Вдвоем сделали. Вдвоем и рожайте.
— Ой, Полин, я тебя умоляю. Ну с чего ты взяла, что ему будет это интересно?
— Лан, он чуть не плакал, когда тебя провожал. Он же реально тебя любит.
— Любит. Ага. Так я и поверила, — запихиваясь жареной картошкой, ответила подруга. — Полин, я же взрослая баба, не дурочка наивная, мне тридцатник скоро, а ему, на минуточку, двадцать шесть всего. Какие ему дети? Да еще и от тетки, старше него? Да еще с учетом того, что он живет на самом фешенебельном курорте мира, где ему такие, как я, пачками на шею вешаются. Покуролесили, зажгли, покувыркались от души — да так, что даже вспомнить и то сладко становится, ну и будет. Пусть себе наслаждается своей жизнью в раю дальше. А я рожу ребеночка, сама его воспитаю, будет кому стакан воды в старости подать.
— Дура ты, а не взрослая баба. Почему ты лишаешь Каспера просто права выбора? Почему ты решаешь за него — хочет он этого ребенка, вернее, тебя с этим ребенком, или нет?
— А ты почему лишила своего Марика выбора?
— Не сравнивай, Лан. Там все понятно было с самого начала, — отодвинула я тарелку, еда в которой вдруг моментально стала безвкусной. — Марк не просил меня позвонить ему через месяц, он вообще собирался закатить прощальную вечеринку, чтобы поставить точку в наших отношениях.
— Тебе откуда знать, что он собирался сделать на той вечеринке? — парировала Ланка, откидываясь и сыто отдуваясь. — Блин, а за твою маму замуж никак нельзя?
— Ее папа не отпустит. А ты не увиливай и не переводи стрелки. У меня в животике не растет будущий Маркович. А у тебя растет Касперович. Или Касперовна. Тебе сейчас надо бы подумать о том, что тебе скажет твой ребенок через несколько лет, когда увидит, что у всех есть папы, а у него или нее папы нет.
— Ну, может, и появится к тому времени папочка. И фиг, что не родной. Вдруг не родной лучше будет, — легкомысленно пожала плечами Лана. Но потом, уставившись невидящим взглядом в окно, на низкие тучи, цепляющие крыши соседних домов, не таким уверенным тоном произнесла: — Поль, знаешь, если совсем уж откровенно, то я просто боюсь. Очень боюсь того, что наберу его номер, а он не узнает мой голос.
— Помехи на линии.
— Помехи не на линии, а где-нибудь рядом с ним, стонущие и вскрикивающие «Еще, Каспер, еще, хочу еще» женским голосом.
— Ты ему не веришь.
— Не верю.
— А сама?
— А что сама?
— Себе веришь? Своим чувствам к нему?
— Да какие там чувства? Там безумие какое-то, Полин. Я будто с цепи рядом с ним сорвалась. Ни есть, ни спать, ни жрать не хотела и не могла. Я будто им питалась, его энергией, его запахом, его ласками, его… — Она тяжело уронила голову на сложенные на столе руки. — Он мне сни-и-ится, Поль. Каждую ночь снится. Типа зовет меня, просит о чем-то, руки протягивает.
— Может, так и есть? Может, в кои-то веки мужик не обманул тебя, а сказал правду — что любит и хочет быть с тобой.
— Он иностранец.
— А ты какая-то инопланетянка для него. Летом в меха вырядилась. Позвони ему, Лан. Ну наберись духу и позвони. Лучше один раз пережить даже самую неприглядную правду, чем всю жизнь потом мучиться, что упустила свой шанс на счастье.
— Счастье каждый вечер гадать, с кем он и где? Он же кобель, Полин. Первостатейный кобель, из тех, у кого сносит крышу, стоит на горизонте появиться очередной течной сучке. А мне все это терпеть?
— Тьфу, дура какая.
— Дура, — согласилась моя неумная. — Мало того, что мать-одиночка, так еще и дура. Вдвойне не повезло моему лялику.
— Блин, некому тебе снять штаны и набить морду за такое непроходимое упрямство.
— Ой, кстати про морду набить. Слушай, я уж и не знаю, то ли это гормоны играют, то ли взаправду, но мне прям кажется, что за мной кто-то следит.
— Большой брат за всеми следит, — не удержалась от шпильки я.
— Да нет, серьезно. Мне тут несколько дней назад какой-то бомж в подворотне чуть ли не под ноги кинулся, я аж завизжала, хряснула его сумкой по башке и убежала — хорошо, что не на шпильках как раз была. А потом он мне стал постоянно всюду мерещиться: то в метро мелькнет, то вечером будто крадутся сзади. Оглянусь — а кто-то в урне копается. Ну ведь только бомжи полезут в мусорку, правда?
— А зачем какому-то бомжу следить за тобой? — невольно улыбнулась я.
— Ну, не знаю — ограбить?
— Скорее, на бутылку стрельнуть.
— Или на хлеб. Они же все вечно голодные такие-е-е, сироти-и-инушки-и-и, безотцовщины-ы-ы, — не выдержала и разревелась обуреваемая гормонами подруга.
Дурдом «Ромашка», ей-богу.
Глава 28
— Прошу прощения, боюсь, вы только зря тратите свое и мое время. Господин Зарицкий не примет вас. У него очень плотное расписание.
Секретарь — не секретарша и, ни боже упаси, не секретутка, а именно секретарь — ухоженная, подтянутая, облаченная в строгий костюм и такое же выражение лица, глаз и всего остального, — изобразила уголками губ неубедительную попытку сочувствующей улыбки.
— Простите, как к вам обращаться? — Кто сказал, что через три минуты эта прохладная глыба спокойствия не растает, как сливочное масло в духовке?
— Елена Валентиновна.
— Ну да, так вот, милая Леночка, предлагаю вам спор. Или как когда-то говорили — побьемся об заклад? В течение следующих пяти, ну максимум семи минут Владимир Аркадьевич даст вам суперсрочное задание. А я помогу вам его выполнить в такие сроки, что после этого вас повысят до… ну, скажем, до старшего секретаря.
— Благодарю покорно, милостивый сударь, как когда-то говорили, но я более чем довольна своей нынешней позицией, так что в повышении не заинтересована. Даже если речь идет о должности аж старшего секретаря, — холодно парировала Леночка.
— Хм, ладно. Тогда… Тогда по-другому. Если вы исполните то самое поручение волшебно быстро, то получите в этом году такой рождественский бонус, что сможете позволить себе взять и полететь в отпуск куда хотите, даже, скажем, на Сейшельские острова! — Не могу поверить, что и это ее не проймет.
— У меня аллергия на жару, поэтому я предпочитаю проводить свой отпуск там, где прохладно.
— Сдаюсь, — задрал я руки. — Даже не буду больше строить предположений о том, как вы распорядитесь наградой, полученной через пять, нет, уже через три минуты.
— Могу я предложить вам кофе или чай?
— Знаете, я бы предпочел «Взрывной мине…». Ох, простите ради бога, я имел в виду название коктейля. И я даже соглашусь на чай, поскольку понимаю, что вы просто хотите чем-то занять мой рот… Я имею в виду язык. Да не краснейте вы так. Никакого подтекста. Я понимаю, что вас нервирует и смущает моя болтовня. А тем временем… Пять. Четыре. Три. Два. Один. И-и-и…
— И вы так и не сказали, какой чай — черный или зеленый.
Не понял?
Я глянул на экран телефона — хм, операция прошла успешно. Возможно, просто еще система уведомлений не успела сработать.
— Лена-а-а-а!
А нет, успела.
Громкий вопль из кабинета заставил невозмутимую любительницу прохлады подскочить и в недоумении уставиться на закрытую дверь руководства. Но ее усадил на место звонок стационарного телефона.
— Владимир Аркадьевич, что-то случи?.. Да, конечно. Срочно. Как, еще раз, имя этого человека? Марк Владимирович? Зарицкий? Это… Все, все, бегу искать.
— Леночка, никуда бежать не надо. — Я лениво потянулся в кресле. — И чай можно заносить сразу туда. Если хотите все же заработать повышенный бонус, советую вместе с чаем принести нарезанный лимон. Если память мне не изменяет, у папы в кабинете всегда есть коньячок и пара рюмочек. Не то чтобы я так уж сильно люблю «Хеннесси», но тут реально есть повод.
Секретарь несколько секунд беспомощно переводила взгляд с телефона на столе на меня.