[1032]. Что касается геноцида, суданское правительство перекладывает вину за массовые убийства в Дарфуре на факт опустынивания, отвлекая внимание мирового сообщества от своей роли в подстрекании к этническим чисткам или терпимости к ним.
Выполнив регрессионный анализ вооруженных конфликтов 1980–1992 гг., Тейсен обнаружил, что вероятность конфликта выше в том случае, если страна бедна, перенаселена, политически нестабильна и богата нефтью, чем если она страдает от засух, недостатка воды или умеренной деградации земель. (Серьезная деградация оказывает некоторый эффект.) Тейсен заключил: «Мнение, что мы обречены из-за связи между дефицитом ресурсов и жестокими внутригосударственными конфликтами, мало поддерживается исследованиями на больших массивах». Салехьян добавляет, что сравнительно недорогие улучшения в водопользовании и земледелии могут вознаградить развивающийся мир ростом продуктивности при постоянной и даже уменьшающейся площади сельскохозяйственных земель, а компетентное правительство способно снизить человеческую цену экологического ущерба, как это происходит в развитых демократиях. Состояние окружающей среды лишь один из ингредиентов смеси, взрывоопасность которой больше зависит от политической и социальной организации, и войны за ресурсы совсем не являются неизбежными, даже в мире с меняющимся климатом.
Ни один разумный человек не возьмется утверждать, что Новый мир перерастет в Долгий, не говоря уже о мире вечном. Наверняка будут еще и войны, и теракты, вероятно крупные. Главные из этих «известных неизвестных» факторов — воинствующий исламизм, ядерный терроризм, ухудшение экологической обстановки. Наверняка не все опасные неизвестные нам известны. Возможно, новое руководство Китая решит поглотить Тайвань или Россия оккупирует пару бывших советских республик, провоцируя ответные меры со стороны Америки. Может, агрессивный чавизм{85} выйдет за границы Венесуэлы, породив марксистские повстанческие и антиповстанческие движения по всему развивающемуся миру. Может быть, прямо сейчас террористы из очередного «движения освобождения», о котором никто пока не слышал, планируют теракт страшной разрушительной силы или в уме коварного фанатика уже дозревает эсхатологическая идеология, которая приведет его к власти в большой стране и погрузит мир в войну. Как заметила персонаж юмористического шоу Saturday Night Live Розанна Розаннаданна, «всегда что-нибудь случается — не одно, так другое».
Но и позволять богатому воображению руководить нашей оценкой вероятностей так же глупо. Всегда будет что-то случаться, но количество таких событий может уменьшиться, а сами они могут стать не такими ужасными. Цифры говорят нам, что число войн, проявлений геноцида и терактов за последние два десятилетия снизилось — не до нуля, но значительно. Модель мышления, согласно которой количество насилия в мире неизменно, каждое перемирие в одном месте вызывает новую войну в другом, а каждый мирный период — это тайм-аут, в который давление войны нарастает и ищет разрядки, — фактическая ошибка. Миллионы людей сегодня живы благодаря тому, что не случилось гражданских войн и геноцида, — а они случились бы, если бы мир не изменился и остался таким, каким был в 1960–1980-х. У нас нет никаких гарантий, что условия, благоприятствующие счастливым исходам, — демократия, экономическое процветание, ответственное правительство, миротворцы, открытые экономики и упадок бесчеловечных идеологий — продлятся вечно. Но они и не исчезнут в мгновение ока.
Конечно, мы живем в опасном мире. Как я неустанно подчеркиваю, статистическое понимание истории гласит, что страшные катастрофы маловероятны, но не абсолютно невозможны. Но ведь то же самое можно сказать и в более оптимистичном ключе. Страшные катастрофы не абсолютно невозможны, но они маловероятны.
Глава 7. Революции прав
Я мечтаю, что однажды эта нация распрямится и будет жить в соответствии с истинным смыслом своего принципа: «Мы считаем самоочевидным, что все люди сотворены равными».
Ребенком я не мог похвастаться силой, ловкостью или проворностью, и командные виды спорта для меня превращались в череду унижений. Баскетбол в моем исполнении представлял собой серию неуклюжих бросков в направлении кольца. На канате я болтался, как клубок водорослей на леске, а во время бейсбольных матчей торчал на выжженном солнцем поле, молясь, чтобы никакой случайный мяч не полетел в мою сторону.
Но один талант спасал меня от судьбы изгоя: я не боялся боли. Если удары наносились без жульничества и без унижения, я мог противостоять лучшим драчунам. Мальчишеская культура, процветающая вдали от глаз учителей физкультуры и вожатых летних лагерей, давала много возможностей показать себя.
Мы играли в грубый хоккей и контактный американский футбол (без шлемов и щитков), где и меня толкали, и я толкался, ввинчиваясь в самую гущу схватки за мяч. Мы играли в «мяч-убийцу»: один из мальчиков вцеплялся в волейбольный мяч и отсчитывал секунды, а остальные тузили его, пока он мяч не отпустит. Мы играли в «лошадь», строго-настрого запрещенную вожатыми, без сомнения по совету юристов: толстый пацан («подушка») упирался в дерево, другой наклонялся и обхватывал его за пояс, за ним третий, и так выстраивалась вся команда, формируя цепочку спин. Игроки второй команды по очереди с разбега запрыгивали «лошади» на спину: «лошадь» могла или устоять под их напором и выиграть, или же рассыпаться и проиграть. А по вечерам мы играли в «костяшки» — запрещенную карточную игру, в которой проигравшего лупили колодой по пальцам: несколько ударов плашмя, несколько — ребром колоды, расплата зависела от разницы в счете и регулировалась сложным набором правил о недопустимости как уклонения, так и чрезмерного применения силы. Матери регулярно проверяли наши руки в поисках улик — ссадин и синяков.
Никакая активность, которую предлагали нам взрослые, не могла сравниться с этими безумными удовольствиями. Ну разве что «вышибалы»: хаос и восторг, шанс подставить под удар агрессивного товарища по команде, уклоняясь от летящих мячей, бросаясь на пол и обманывая смерть, пока мяч не влепится в тебя со смачным звуком. Это была единственная игра, которую я с нетерпением ждал на уроках «физического воспитания» (вполне оруэлловское название).
Но сегодня мальчишки проиграли еще одну битву в вековой войне с вожатыми летних лагерей, учителями физкультуры, мамами и юристами. В школьных округах в одном за другим «вышибалы» попадают под запрет. Заявление Национальной ассоциации спорта и физического воспитания, написанное кем-то, кто никогда не был мальчиком и, вероятно, ни разу мальчиков не видел, объясняет причину:
Ассоциация считает, что «вышибалы» — неподходящая активность для школьной программы физического воспитания. Некоторым детям — самым развитым и уверенным — она нравится. Но многие ее не любят! Вряд ли получит удовольствие школьник, получивший удар в живот, голову или промежность. Учить детей, что победу можно одержать, избивая других, — неприемлемо.
Да, судьба «вышибал» — еще один знак исторического спада насилия. Насилие ради развлечения вписано в историю нашего вида. Шуточные потасовки обычны для юных самцов-приматов, а грубые игры — одно из самых стойких гендерных различий у человека[1033]. Перевод этих импульсов в экстремальный спорт — общий прием для культур всех времен и народов. Помимо гладиаторских боев в Риме и средневековых рыцарских турниров, история кровавых видов спорта включает потешные драки острыми палками в Венеции времен Возрождения (аристократы и священники присоединялись к веселью), игры индейцев сиу, в которых мальчики хватали друг друга за волосы и пытались ударить соперника коленом в лицо, ирландские бои стенка на стенку с применением дубинок, которые назывались «шилейла», или «пинки», — забава, популярная в XIX в. на Американском Юге: соперники сцеплялись локтями и пинали друг друга по лодыжкам до тех пор, пока один из них не падал, и прочие виды кулачных драк, по правилам похожие на правила современного бокса (не бить по голове, ниже пояса и т. д.)[1034].
Но в последние полвека импульс развития недвусмысленно направлялся против мальчиков всех возрастов. Хотя люди не утратили вкуса к имитационному и добровольному насилию, они устроили общественную жизнь так, чтобы выдавить за рамки нормы самые соблазнительные виды насилия настоящего. Западная культура распространяла свое неприятие насилия все дальше и дальше по шкале магнитуд. После Второй мировой отторжение насилия в виде войн и геноцидов, убивающих тысячами и миллионами, распространилось на насилие в виде погромов, линчеваний и преступлений на почве ненависти, убивающих сотнями, десятками и единицами. Это отторжение расширилось с убийства на другие формы вреда — изнасилование, нанесение телесных повреждений, избиение и запугивание. Оно распространилось на уязвимые категории жертв, которые в прежние времена выпадали из круга подлежащих защите, — на расовые меньшинства, женщин, детей, гомосексуалов и животных. Запрет «вышибал» — флюгер, указывающий направление этого ветра перемен.
Стигматизации и даже криминализации соблазнов насилия способствовал каскад кампаний за «права» — гражданские права, права женщин, детей, геев и животных. Все эти движения во второй половине ХХ в. развивались в тесной связи, и я буду называть их революциями прав. На рис. 7–1 можно увидеть, как распространялись идеи прав в этот период: здесь изображена доля англоязычных книг (в процентах к 2000 г.), изданных между 1948-м (который символически открывает эру революций прав подписанием Декларации прав человека) и 2000 г., — книг, в которых содержатся словосочетания: «гражданские права», «права женщин», «права детей», «права геев» и «права животных».