Термины «гражданские права» и «права женщин» присутствовали в общественном сознании с XIX в. Число упоминаний «гражданских прав» устремилось вверх между 1962 и 1969 гг., в эпоху самых впечатляющих побед в истории американского движения за гражданские права. Следом за ними начинают свое восхождение «права женщин», вскоре к ним присоединяются «права детей», в 1970-х на сцену выходят «права геев», а за ними подтягиваются и «права животных».
Эти неравномерные подъемы могут нам кое-что рассказать. Каждое движение за права учитывало успех предшествующих и перенимало их тактику, риторику, а главное — моральное обоснование. Двумя веками ранее, во времена Гуманитарной революции, переосмысление укоренившихся обычаев вызвало каскад реформ. Их связывал воедино гуманизм, ставивший радости и горести каждого человека выше цвета его кожи, социального класса и национальности. В этом случае концепция прав человека оказывалась не ступенькой, на которой можно остановиться, но движущимся эскалатором. Если право чувствующего существа на жизнь, свободу и поиски счастья не может быть ограничено из-за цвета его кожи, почему же оно ограничивается другими не относящимися к делу признаками вроде пола, возраста, сексуальных предпочтений или даже биологического вида? Слепая привычка или грубая сила могут мешать людям пройти по такой цепи аргументов к логичным выводам, но в открытом обществе это движение не остановить.
Революции прав вновь поднимают вопросы Гуманитарной революции и одновременно воспроизводят одну любопытную черту цивилизационного процесса. Переходя к современности, люди не осознавали, что претерпевают изменения, которые снизят насилие, а когда эти изменения укоренились, сам процесс был забыт. Совершенствуя нормы самоконтроля, европейцы думали, что становятся более цивилизованными и утонченными, и не подозревали, что поддерживают кампанию, которая снизит статистику убийств. Сегодня мы не часто размышляем о смысле обычаев, оставленных нам этими изменениями, и не задумываемся, что запрет есть горошек ножом — следствие неприятия поножовщины за обеденным столом. О том, что трепетное отношение к религии и «семейным ценностям» в традиционно республиканских штатах Америки уходит корнями в годы, когда оно было необходимо для усмирения буянов в ковбойских городках и шахтерских поселках, тоже давно позабыто.
Запрет игры «вышибалы» — пример того, как еще одна успешная кампания против насилия, движение за предотвращение жестокого обращения с детьми, слегка перегибает палку. Это напоминает нам, что цивилизационное наступление может оставить культуре в наследство странные обычаи, правила и табу. Правила этикета, привнесенные революциями прав, распространились настолько широко, что даже обрели собственное имя. Мы называем их политкорректностью.
Революции прав оставили нам еще одно любопытное наследство. Их поступательное движение связано с развитием чувствительности к новым видам страдания, а потому они стирают собственные следы и заставляют нас забывать о достигнутых успехах. Революции прав повлекли за собой измеримый и значительный спад во многих категориях насилия. Но не все готовы признать эти победы: кое-кто просто не в курсе статистики, а активисты в погоне за все новыми целями не хотят снижать эмоциональный накал и отрицают достигнутый прогресс. Расовая дискриминация, против которой поднялась первая волна борьбы за гражданские права, на практике означала суды Линча, ночные налеты, погромы и физические расправы над черными гражданами на избирательных участках. Когда мы говорим о расовой дискриминации сегодня, речь обычно идет о том, что черных водителей чаще останавливает полиция. (Кларенс Томас описал свои успешные, но непростые слушания об утверждении в должности в Верховном суде как «высокотехнологичное линчевание» — верх безвкусицы, демонстрирующий, однако, какой долгий путь мы прошли.){86} Раньше дискриминацией женщин называли законы, позволявшие мужьям насиловать, избивать и запирать своих жен, сегодня дискриминацией считается тот факт, что среди профессоров инженерных кафедр элитных университетов не соблюдается гендерная пропорция 50/50. Движение за права геев прошло путь от отмены законов о казнях, нанесении увечий и уголовном преследовании гомосексуалов до отмены законов, определяющих брак как союз мужчины и женщины. Я ни в коем случае не утверждаю, что мы должны удовлетвориться существующим положением вещей или обесценивать усилия, предпринимаемые для борьбы с оставшейся дискриминацией и притеснением. Я только хочу напомнить, что первостепенная цель любых движений за права — защита дискриминируемых категорий от физического насилия и убийств. Мы должны признавать, ценить и стараться понять эти победы, даже частичные
Гражданские права, исчезновение судов Линча и расовых погромов
Американское движение за гражданские права — цепь важных событий длиною в 20 лет. Все началось в 1948 г., когда президент Гарри Трумэн положил конец сегрегации в армии США; ускорилось в 1950-х, когда Верховный суд запретил сегрегацию в школах, Розу Паркс арестовали за отказ уступить место в автобусе белому мужчине, а Мартин Лютер Кинг в ответ организовал бойкот общественного транспорта; достигло пика в начале 1960-х, когда 200 000 человек прошли по Вашингтону и услышали, как Кинг произносит одну из величайших речей в истории; и завершилось принятием Закона об избирательных правах в 1965 г. и Законов о гражданских правах в 1964 и 1968 гг.
Этим триумфам предшествовали другие — менее заметные, но не менее важные. В 1963 г. Кинг начал свою речь, заметив: «Сто лет назад великий американец, в символической тени которого все мы сегодня стоим, подписал Прокламацию об освобождении рабов… великий свет надежды для миллионов черных невольников». Однако «сто лет спустя негры все еще несвободны». Афроамериканцы не смогли осуществить свои права — их запугивали угрозой насилия. Не только правительство насаждало сегрегацию и дискриминационные законы, афроамериканцев сдерживал межобщинный конфликт: так называется категория насилия, в рамках которой группа граждан определенной расы, племени, религии или языка угрожает другой. Банды наподобие Ку-клукс-клана терроризировали черные семьи во многих регионах США. Известны тысячи случаев, когда толпа публично пытала или казнила — линчевала жертву или устраивала оргию вандализма и убийств в черном сообществе — такие расовые погромы также называют смертельными этническими бунтами.
В своей книге, посвященной смертельным этническим бунтам, политолог Дональд Горовиц досконально изучил сообщения о 150 эпизодах этой формы межобщинного насилия, случившихся в 50 странах, и описал их общие черты[1035]. Этнический бунт сочетает черты террора и геноцида с собственными уникальными признаками. В отличие от двух этих форм коллективного насилия, этнический бунт не спланирован, не вдохновлен какой-либо внятной идеологией, им никто не руководит, осуществляется он не властями и не вооруженными формированиями, хотя его исполнители и рассчитывают, что власть закроет глаза на происходящее. Психологические корни этнического бунта те же, что и у геноцида. Одна группа эссенциализирует другую (приписывает ее членам неизменный набор качеств), отказывает им в праве называться людьми, считает их воплощением зла — или делает то и другое сразу. Собирается толпа, которая наносит удар — превентивный, из гоббсовского страха, что враг нападет первым, или ответный, в качестве мести за подлое преступление. Повод к нападению (угроза безопасности или преступление) обычно муссируется в слухах, раздувается, а то и просто выдумывается. Бунтовщики, охваченные ненавистью, нападают с инфернальной яростью. Они не грабят, а поджигают и уничтожают добро, они убивают, насилуют, пытают, калечат всех подряд представителей ненавидимой ими группы, а не ищут предполагаемых обидчиков. Обычно они вооружены холодным оружием и всяким подручным инструментом, а не ружьями и пистолетами. Исполнители (в основном это, конечно, молодые мужчины) предаются зверствам в каком-то эйфорическом угаре и потом их не мучает совесть: свои действия они считают оправданным ответом на недопустимую провокацию. Этнические бунты не уничтожают группу жертв полностью, но убивают гораздо больше, чем террористические акты; число погибших в среднем колеблется около десяти человек, но может достигать сотен, тысяч или (как после отделения Пакистана от Индии в 1947 г.) сотен тысяч. Смертельные этнические бунты становятся эффективным инструментом этнических чисток, заставляя миллионы беженцев покидать дома в страхе за свою жизнь. Подобно терроризму, смертельные бунты дорого обходятся стране, порождают панику, приводят к введению военного положения, уничтожению демократии, переворотам и сепаратистским войнам[1036].
Смертельные этнические бунты вовсе не изобретение ХХ в. Погром — русское слово, которым называли антиеврейские бунты, в XIX в. регулярно вспыхивавшие в черте оседлости в Российской империи, а они, в свою очередь, были всего лишь очередной волной тысячелетнего межобщинного насилия в отношении евреев в Европе. В XVII и XVIII вв. по Англии прокатилась волна смертельных бунтов против католиков. Чтобы удержать толпу от бесчинств, магистраты публично зачитывали указы, угрожавшие горожанам наказанием, если они немедленно не разойдутся. Эта мера контроля толпы сохранилась в выражении «зачитать акт о нарушении порядка»{87}[1037].
Межобщинное насилие в США тоже имеет долгую историю. В XVII, XVIII и XIX вв. практически каждая религиозная община пострадала от смертельных бунтов — пилигримы, пуритане, квакеры, католики, мормоны и евреи, как и общины иммигрантов из Германии, Польши, Италии, Ирландии и Китая[1038]