В главе 3 говорилось о том, что в 1990-х произошел спад всех категорий преступности — от убийств до угонов автомобилей. Не является ли снижение числа изнасилований частным случаем спада преступности, а не достижением феминисток, пытающихся искоренить это преступление? На рис. 7–10 я дополнительно поместил график уровня убийств (взятый из Сводного отчета о преступности ФБР), выровняв оба графика относительно данных 1973 г. Очевидно, что динамика изнасилований отличается от динамики убийств. Уровень убийств прыгал вверх и вниз до 1992 г., упал в 1990-х и в III тысячелетии остается неизменным. Уровень изнасилований начал понижаться около 1979 г., резко снизился в 1990-х и продолжает неравномерное снижение в XXI в. Уровень убийств к 2008 г. опустился до 57 % от уровня 1973 г., в то время как уровень изнасилований за тот же период упал до 20 %.
Если тренды, отмеченные в обзорах, реальны, уменьшение числа изнасилований представляет собой еще один крупный спад насилия, пусть он и остался практически незамеченным. Организации по борьбе с изнасилованиями не празднуют победу, они формируют мнение, что сегодня женщинам грозит бо́льшая, чем когда-либо, опасность. И хотя тридцатилетний тренд снижения числа изнасилований невозможно объяснить теми же причинами, что и сокращение количества убийств на протяжении семи лет, политики и криминологи не спешат с ответом. Не существует «теории разбитых окон», не придумана «фрикономика», которая пробовала бы объяснить этот тридцатилетний крутой спуск.
Возможно, сработала не одна, а несколько причин. Какая-то доля спада, случившегося в 1990-х, скорее всего, была обусловлена теми же причинами, что и общий спад преступности: повышение эффективности работы органов правопорядка, снижение числа опасных мужчин на улицах. До, во время и после этого спада феминистская оптика выделяла изнасилование в особую категорию преступлений, привлекая к нему внимание полиции, судов и социальных служб. В 1994 г. новый импульс этим усилиям придал Закон о насилии в отношении женщин, предусматривающий увеличение федерального финансирования и усиление контроля над программами по предотвращению изнасилований. Закон гарантировал, что в случае изнасилования анализы и тесты ДНК будут проводиться в обязательном порядке — теперь многие насильники попадали за решетку сразу, лишаясь возможности преступить закон еще пару раз. Вообще говоря, есть вероятность, что именно феминистской кампании против изнасилований мы обязаны общим падением преступности в 1990-х. Когда в 1960–1970-х преступность резко возросла и застыла на уровне высокого плато, именно феминистская кампания в защиту женщин помогла лишить уличное насилие его романтического флера, утвердив право человека на безопасность и возобновив цивилизационный процесс.
Заслуги феминизма нельзя недооценивать, но надо признать, что и общество в целом было уже готово принимать меры для уменьшения числа изнасилований в Америке. Американцы не считали, что женщин нужно унижать в полицейских участках и судах, что мужья имеют право насиловать жен или что в подъездах и на парковках женщин должны поджидать насильники. Победа была быстрой, не породила мучеников, не потребовала бойкотов или столкновений разгневанных толп с полицией. Феминисткам в их битве очень помогло и то, что во власти стало больше женщин: развитие технологий изменило традиционное гендерное разделение труда, которое приковывало женщин к домашнему очагу и детям. Но они победили еще и потому, что на сторону феминизма все чаще вставали не только женщины, но и мужчины.
Несмотря на смехотворные заявления, будто из-за «противодействия» феминизму женщины не достигли никакого прогресса, цифры показывают, что общество сегодня стоит на безусловно более прогрессивных позициях. Психолог Джин Твенге объединила данные стандартизированных опросов, собранные за четверть века. Опросы выявляли отношение к женщинам и включали следующие вопросы и утверждения: «То, что в брачных клятвах женщинам до сих пор приходится соглашаться с обещанием „слушаться и повиноваться“, оскорбительно», «Женщинам стоит больше беспокоиться не о своих правах, а о том, чтобы стать хорошими женами и матерями» и «Женщинам не стоит посещать те же места и пользоваться той же свободой, что и мужчины»[1095]. На рис. 7–11 отображены средние результаты 71 исследования, в которых с 1970 по 1995 г. изучались установки мужчин и женщин студенческого возраста в США. Поколение за поколением студенты обоих полов придерживались все более прогрессивных взглядов на место женщины в обществе. Фактически мужчины в начале 1990-х были большими феминистами, чем женщины в 1970-х. Студенты-южане несколько отставали от северян, но временны́е тренды были похожи, как и отношение к женщинам, измеренное в других выборках по Америке.
Все мы сегодня феминисты. Сегодня западная культура воспринимает мир с общечеловеческой точки зрения, не зависящей от пола. Формирование универсальной общегражданской точки зрения с помощью рассуждения и аналогии двигало нравственный прогресс как Гуманитарной революции XVIII в., так и революций прав в ХХ столетии. Неудивительно, что признание прав женщин последовало за признанием прав расовых меньшинств — ведь если все люди созданы равными, тогда почему к ним не причислены женщины? Внешний признак этого стремления к унификации — желание современных авторов избегать местоимений мужского рода «он» или «его», имея в виду человека в общем. Более глубокий знак — переориентация законов и нравственных норм так, чтобы они были справедливы не только со специфически мужской точки зрения.
Насильники — мужчины; их жертвы, как правило, женщины. Кампания против изнасилований набрала силу не только потому, что женщины проложили себе путь в органы власти и отрегулировали инструменты управления, чтобы те служили их интересам, но и, как я подозреваю, потому, что присутствие женщин изменило подходы обладающих властью мужчин. Моральные установки определяют не только кто платит, а кто получает, они определяют и то, что считается выгодой, а что убытком. И нигде разрыв в ценностях не имеет таких последствий, как в интерпретации сексуальности с точки зрения мужчины и с точки зрения женщины.
В книге «Возлюбленные воинов» (Warrior Lovers), анализирующей эротическую литературу, написанную женщинами, психолог Кэтрин Салмон и антрополог Дональд Симонс пишут: «Углубиться в эротику, созданную для того, чтобы она нравилась другому полу, — значит всмотреться в разделяющую нас психологическую пропасть… Контраст между любовными романами и порнофильмами настолько глубок и всеобъемлющ, что остается только удивляться, как мужчины и женщины вообще могут сосуществовать, не говоря уж о том, чтобы жить вместе и успешно растить детей»[1096]. Смысл эротики в том, чтобы предложить потребителю сексуальный опыт без необходимости подстраиваться под желания противоположного пола, она открывает доступ к истинным, ничем не прикрытым желаниям мужчин и женщин. Порнография, созданная для мужчин, — визуальная, анатомически подробная, импульсивная, абсолютно неразборчивая, не учитывающая контекст и характер персонажей. Эротика для женщин гораздо чаще вербальная, психологическая, рефлективная, серийно моногамная, богатая контекстом и характерами. Мужчины фантазируют о совокуплении с телами, женщины — о занятиях любовью с людьми.
Не то чтобы изнасилование было нормальной частью мужской сексуальности, но оно возможно благодаря тому, что мужское желание неразборчиво в выборе сексуального партнера и безразлично к его внутренней жизни — здесь больше подходит термин «объект», а не «партнер». Из-за несовпадения концепции секса мужчины и женщины по-разному воспринимают сексуальную агрессию. Психолог Дэвид Басс в своих исследованиях показывает, что мужчины недооценивают то, насколько травматична сексуальная агрессия для женщин, а женщины переоценивают травму сексуальной агрессии для мужчин[1097]. Этот гендерный разрыв заставляет по-новому взглянуть на бездушное отношение к жертве изнасилования в традиционных правовых системах и нравственных кодексах. Возможно, это не просто безжалостное злоупотребление властью мужчин над женщинами — может быть, это еще и неспособность мужчин понять отличный от их собственного образ мыслей, при котором внезапный необдуманный секс с незнакомцем выглядит отвратительным, а не привлекательным. Общество, в котором мужчины работают бок о бок с женщинами и вынуждены учитывать их интересы, обосновывая свои собственные, — это общество, в котором вряд ли может сохраниться в неизменности тупоголовое нежелание ничего не знать.
Гендерный разрыв помогает объяснить и политкорректную идеологию изнасилования. Мы уже говорили о том, что успешные кампании против насилия часто оставляют после себя сомнительные правила этикета, странную идеологию и табу. Сегодня правильно думать, что изнасилование не имеет никакого отношения к сексу — это всего лишь вопрос власти. Как писала Браунмиллер, «с доисторических времен до наших дней изнасилование выполняет важную функцию. Это не больше и не меньше, как сознательный процесс запугивания, которым все мужчины держат в страхе всех женщин»[1098]. Насильники, пишет она, подобны мирмидонцам, легендарному племени воинов, произошедших от муравьев, которые служили Ахиллу: «Насильники в прямом смысле выполняют функцию мирмидонцев в нашем обществе»[1099]. Теория мирмидонцев, конечно, абсурдна. Она не только возвышает насильников до положения героев-альтруистов, воюющих за высшую цель, и клевещет на других мужчин, обвиняя их в том, что им выгодны изнасилования женщин, которых они любят. Эта теория также предполагает, что секс — единственная вещь, которой мужчины не пытаются завладеть силой, а это противоречит бесчисленным фактам о статистическом распределении насильников и их жертв