Да, заразен. Любая из форм. Он передается при контакте или при разговоре через микрокапельки слюны. При выявлении случая бактериального менингита все, кто находился в тесном контакте с больным, должны обратиться к своему педиатру или к своему терапевту (если речь идет о взрослом человеке), чтобы им назначили определенный курс антибиотиков для предотвращения развития инфекции.
Единственный способ избежать, насколько это возможно, менингита или уменьшить количество случаев заражения в нашем обществе – это вакцинация.
Единственный способ избежать, насколько это возможно, менингита или уменьшить количество случаев заражения в нашем обществе – это вакцинация. Конечно, вакцина не защищает нас на сто процентов. В медицине в принципе не существует таких препаратов, которые предотвращали бы болезни на сто процентов. Но в настоящее время есть несколько вакцин против бактерий, которые чаще всего поражают наших детей.
Благодаря вакцинам значительно сократилось число людей, страдающих от этой разрушительной болезни, которая могла бы помешать мне написать эту книгу сегодня и которая если и дала мне что-то хорошее в этой жизни, так это четкое и твердое понимание, чем я хочу заниматься дальше.
Менингит изменил мою жизнь и определил мою судьбу.
– Хосе, проснись, дочка опять жалуется на сильный жар.
– Да? Боже мой, опять ей нехорошо. Давай положим ее с нами, чтобы можно было понаблюдать за ней.
Та ночь была первой из многих, когда температура в 40 градусов не давала мне покоя. Я не слишком жаловалась: подозреваю, что недомогание и боль не оставляли мне сил даже на то, чтобы плакать. Мне было пять с половиной лет, и все мое тело дрожало перед натиском серьезной инфекции, которая начала проявлять свои первые симптомы.
Как и бывает в таких случаях, время тянется бесконечно. В голове родителей начинают роиться всевозможные мысли, переживания, навязчивые идеи и, конечно же, страхи. Тень опасности таится в каждом вздохе, в каждом дрожании тела, в каждом безрезультатном позыве к рвоте.
После долгой и лихорадочной ночи наконец-то рассвело.
«Днем всегда все выглядит не так мрачно», – думали мои родители. Как далеко это было от реальности.
Снимая с меня промокшую насквозь пижаму, мама заметила на животе маленькие красноватые пятна. Пятна, которых она никогда раньше не замечала. Она помнила каждый совет педиатра, который он давал ей во время консультаций, поэтому внезапно у нее сработали все сигналы тревоги. Возможно, материнский инстинкт. Ни секунды не колеблясь, она позвонила по телефону моему педиатру, доктору Хосе Гутьерресу Ларрамбебере. Телефонный звонок, открывший новую возможность в жизни.
– Доктор, у Лусии сильный жар. Мы обеспокоены, потому что я только что увидела у нее на животе несколько красноватых пятен, и, кажется, что их становится еще больше.
– Ковадонга, скажи мне вот что: когда ты нажимаешь на эти маленькие пятна, они пропадают? – спросил он обеспокоенным тоном.
– Нет, они так и остаются, – ответила мама дрожащим голосом.
– Слушай меня внимательно, положи ей руку под голову и постарайся согнуть шею немного вперед.
Услышанного крика было достаточно, чтобы мудрый педиатр сказал:
– Ковадонда, хватай девочку как есть, садись в машину и мчись в больницу не теряя ни минуты.
В отделение неотложной помощи Центральной больницы Астурии меня внесли на руках двое испуганных родителей. Времени на объяснения не было. Меня положили на носилки, раздели догола, и с первого взгляда педиатрам стало ясно: менингококковый сепсис.
Все мое тело было покрыто синюшными пятнами, которые разрастались с каждой минутой. Застывшая шея не позволяла мне уже смотреть на моих родителей. Я помню каждую минуту, помню запах повидон-йода, которым мне раскрашивали спину перед люмбальной пункцией. Я прекрасно помню крепкие объятия медсестры, пытавшейся удержать меня, пока педиатр протыкал мой позвоночник, чтобы взять образец спинномозговой жидкости и пересчитать по именам все бактерии, которые на протяжении последних нескольких часов ставили под угрозу мою короткую жизнь.
В те годы вакцины не существовало. Смертность была высокой, последствия – тяжелыми, и любые прогнозы можно было начинать делать лишь спустя несколько дней.
– У нее менингококковый менингит, к которому уже добавился сепсис, – сообщила моим родителям женщина-педиатр, работавшая уже не первый год в больнице. – Инфекция уже проникла в кровь. Это серьезное заболевание. Лечение состоит из антибиотиков в высоких дозах. Я понимаю, что ситуация для всех тяжелая, но мы должны подождать и посмотреть, как отреагирует организм…
«Подождать, как же это тяжело!» – думаю я теперь, когда уже сама стала матерью. Подождать, пока твоя дочь выиграет битву, пока антибиотики, которые спасли так много жизней на протяжении всей истории, спасут и твою дочь. Подождать в надежде, что ты не сойдешь с ума в этом мучительном ожидании, в надежде на чудо, на то, что твоя дочь выйдет из этой больницы самостоятельно, без каких-либо последствий, без всех тех ужасных осложнений, про которые мы все слышали. В надежде, что она останется прежней, что все мы останемся прежними.
Жаль, что в такие моменты мы не можем поменяться местами. Я бы хотела, чтобы это мы, родители, а не наши дети, были прикованы к кровати, изолированы ото всех и вся. Я бы все отдала…
Я восхищаюсь стойкостью и выдержкой, с которыми мои родители справились с ситуацией. В свои двадцать восемь лет и в тридцать два года они воспринимали происходящее без истерик и потери самообладания. Они были в руках медицинской бригады и доверяли ей.
– Все будет хорошо. Все будет хорошо, – повторяли они себе снова и снова, пока шли часы.
И прошли часы, и дни, и ночи, и я помню каждую из них.
– Когда я смогу поехать домой? – я спрашивала об этом каждый день.
– Возможно, уже завтра, – отвечала мне милая медсестра.
Это был мой первый урок в качестве педиатра: никогда не лгите своему пациенту, даже если он ребенок. Не обещайте ему того, чего вы, возможно, не сможете выполнить.
Я была одна в палате, с капельницами, установленными на каждой руке, которые были привязаны несколькими бинтами к изголовью кровати, чтобы я случайно не сняла капельницу.
Двадцать три часа одиночества и один час жизни в день – время посещений. Всего один час в день. Мои родители приходили спокойные, безмятежные, улыбающиеся, любящие, такие, какие они есть. Полные света и надежды. Мой отец – это свет, это смех, это нежность и мягкость, это чувство юмора, он как сам белый свет. Моя мать – это надежда, это мир, это спокойствие, это голубое небо, такое же голубое, как ее ясные глаза. При каждом посещении они приносили мне пупсиков: тех самых знаменитых пупсиков, пахнущих тальком. Мне они очень нравились.
Мой отец отвязывал мои маленькие руки, привязанные к кровати. Он освобождал меня. Он доверял мне. Он знал, что я ничего не сниму и не вытащу. Несмотря на свои пять лет, я уже понимала, что по моим венам течет лекарство, которое должно было меня исцелить.
Так я вынесла свой второй урок: объясняй своему пациенту все, что собираешься сделать, даже если он еще ребенок. Дай ему время настроиться и подготовиться, а главное, дай ему знать, что ты собираешься делать с его телом. Доверяй ему.
Я выжимала из этого часа посещений, из этого часа жизни, по максимуму. Несмотря на свою болезнь, я рассказывала им так много разных вещей. И снова волшебство детской невинности.
– Папочка, мамочка, поскольку я тут так долго одна, знаете, в какую игру я играю? Я рассматриваю фигуры из облаков. Посмотрите, как мне повезло: моя кровать стоит у окна и мне так хорошо видно небо. Я видела сердечки, крокодилов, и горки и… я даже видела влюбленного мишку!
Мои родители слушали меня с таким вниманием, с таким волнением, с такой любовью, что я подозреваю, что это также во многом повлияло на мое выздоровление.
– И еще по вечерам ко мне приходит медсестра. Она похожа на ангела или, может быть, на фею. У нее такие длинные-длинные светлые волосы, как у тебя, мама. И знаете, что? Она рассказывает мне сказки! Она такая хорошая!
И это был третий урок, который я извлекла из этой ситуации: если ты работаешь с детьми, относись к ним, как к детям. Помогай им продолжать мечтать и фантазировать. Поддерживай в них огонек этой детской невинности. Рассказывай им сказки, истории, заставляй их улыбаться, дари им тепло. Это часть твоей работы.
– Только одно мне очень не нравится, – хмуро призналась я родителям. – По утрам приходит мой педиатр, эта взрослая тетя, с кучей других людей в халатах. Не знаю, может, это тоже доктора. Они все встают вокруг меня и начинают рисовать на мне фломастером маленькие пятна, из-за которых все так переживают.
– И что такого, Лусия? Наверняка это студенты, которые хотят научиться.
– Как «что такого»? Я вообще-то лежу совсем голая, и мне стыдно, а я даже не могу накрыться.
По словам моих родителей, я была очень на это обижена. Насколько помню, так оно и было.
И с этим связан мой четвертый урок: никогда не раздевай своих пациентов полностью, если только в этом нет необходимости, даже если это всего лишь дети. И, если это все-таки нужно сделать, то всегда имей под рукой пеленку чтобы прикрыть остальные части тела. Пациенты, как и врачи, как и все остальные люди, могут стесняться. И дети тоже.
Во время моей болезни медицинский персонал, медсестры и дежурные врачи были моей единственной компанией, если не считать облаков за окном. Я чувствовала заботу, я ощущала себя защищенной. Тем не менее был один черный человек, который преподал мне пятый и самый важный урок за всю мою профессиональную карьеру. Я забыла все об этой женщине, кроме ее волос: таких же вьющихся, как ее манеры, таких же грязных, как ее угрозы, таких же противных, как ее голос. Эти волосы были того же цвета, что и ее душа: черные. И след, который она оставила в моем сознании, был настолько темным, что мне потребовалось более двух лет, чтобы признаться своим родителям, что та ведьма высмеивала меня за то, что я плакала, и постоянно сравнивала меня с другими детьми, находящимися в больнице.