— Да, все вообще, — пожал плечами Доусон. — На вышке я питаюсь в кафетерии с ребятами, а дома один и, как правило, готовлю что-то примитивное.
— А когда выходишь куда-нибудь? В Новом Орлеане полно мест, где можно хорошо поесть.
— Я почти не бываю в городе.
— Даже когда встречаешься с женщинами? — спросила Аманда, продолжая есть.
— Я ни с кем не встречаюсь, — сказал Доусон.
— Совсем?
Доусон начал разрезать стейк.
— Совсем.
— Почему?
Доусон почувствовал на себе изучающий, выжидающий взгляд Аманды, и заерзал на стуле.
— Мне так лучше, — заявил он.
Аманда замерла на полпути, так и не донеся вилку до рта.
— Надеюсь, это не из-за меня?
— Не знаю, что ты хочешь от меня услышать, — ровным голосом проговорил Доусон.
— Не хочешь же ты сказать, что… — начала она.
Но Доусон промолчал, и она предприняла еще одну попытку:
— Ты что, серьезно хочешь сказать, что… что ни с кем не встречался после того, как мы расстались?
Доусон опять промолчал, и Аманда отложила вилку. Она почувствовала, как в ее голосе появляется раздражение.
— По-твоему, это из-за меня… из-за меня твоя жизнь сложилась подобным образом?
— Я опять не понимаю, чего ты от меня хочешь.
— Я тоже не понимаю, как реагировать на твои слова, — сощурилась Аманда.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что из твоих слов можно заключить, будто я причина твоего одиночества. Что… это моя вина. Знаешь, как я после этого себя чувствую?
— Я не имел в виду ничего такого. Просто…
— Понятно, что ты имел в виду, — огрызнулась Аманда. — И вот что я тебе скажу. Мы любили друг друга, но нам не суждено было быть вместе, наши отношения завершились. Но моя жизнь на этом не закончилась. И твоя тоже. — Она прижала ладони к столу. — Неужели ты думаешь, что я уеду отсюда с легким сердцем, зная, что ты остаток своей жизни проведешь в одиночестве из-за меня?
— Я не просил у тебя сочувствия.
— Тогда зачем так говорить?
— Да я, по сути, ничего не сказал, — ответил Доусон. — Кажется, даже не вполне ответил на твой вопрос. Ты сама читаешь в моих словах то, что хочешь.
— Значит, я не права?
Вместо ответа Доусон взялся за нож.
— Тебе, наверное, известна истина: если не хочешь услышать что-то неприятное, не спрашивай об этом.
Доусону всегда удавалось ответить вопросом на вопрос, и она не сдержалась:
— Ну даже если это и так, не во мне дело. Хочешь погубить свою жизнь — пожалуйста. Кто я такая, чтобы учить тебя?
Доусон, к удивлению Аманды, рассмеялся.
— Отрадно видеть, что ты нисколечки не изменилась.
— Изменилась, уж поверь.
— Не кардинально. У тебя до сих пор что на уме, то и на языке. Даже если речь идет о моей загубленной жизни.
— Тебе обязательно нужно это от кого-то услышать.
— Тогда я попытаюсь облегчить твою совесть. Я тоже не изменился и сейчас один, потому что всегда был одиночкой. До нашего знакомства я всеми силами старался держаться подальше от своей полоумной семейки. А когда я обосновался здесь, Так иногда по нескольку дней мог не разговаривать со мной, а уж после твоего отъезда я попал в исправительную колонию Каледония. Оттрубив свой срок, я уехал из города, потому что все меня сторонились. А на буровой я работаю вахтовым методом, что не очень-то располагает к постоянным отношениям — и это, пожалуй, главная причина. Конечно, некоторые пары легко переживают постоянные разлуки, но есть и такие, что не могут так жить. Мне просто удобнее быть одному, и потом, я к этому уже привык.
— Хочешь знать, верю ли я тебе? — обдумав его слова, спросила Аманда.
— Пожалуй, не хочу.
Аманда невольно рассмеялась.
— Можно тогда задать тебе еще одни вопрос? И если не захочешь отвечать, не надо.
— Спрашивай все, что хочешь, — сказал Доусон, положив в рот кусочек стейка.
— Что тогда произошло в ночь аварии? До меня дошли только какие-то отрывки слухов от мамы, но толком я ничего не знаю.
Доусон молча прожевал, прежде чем ответить.
— Да в общем-то нечего рассказывать, — наконец проговорил он. — Так заказал покрышки для «импалы», которую реставрировал, но их по какой-то причине доставили в магазин в Нью-Берне. И я должен был съездить за ними. В этот день прошел дождь, и когда я возвращался обратно, уже стемнело.
Доусон сделал паузу, в очередной раз пытаясь отыскать смысл там, где его нет.
— Мне навстречу шла машина, и парень нажал на газ. А может, это была женщина, не знаю.
Как бы то ни было, а машина выехала мне навстречу перед самым моим носом и мне ничего не оставалось, как резко вывернуть руль. Потом я только помню, как он пролетел мимо меня, а мой пикап наполовину съехал с дороги. Доктора Боннера я заметил, но… — Картина случившегося до сих пор была жива в памяти Доусона, она всегда сопровождала его как некая изощренная пытка. — Все происходило как в замедленной съемке. Я ударил по тормозам, продолжая крутить руль, но дорога и трава были мокрыми, а потом…
Доусон умолк. Аманда дотронулась до его руки.
— Это был несчастный случай, — прошептала она.
Доусон по-прежнему молчал. Но вот он двинул ногой, нарушив тишину, и Аманда смогла задать вопрос, который напрашивался сам собой:
— Почему тебя посадили, если ты не пил за рулем и не превышал скорости?
Доусон пожал плечами, и тогда Аманда поняла, что сама уже знает ответ. Ей все стало ясно.
— Мне жаль, — проговорила она, хотя эти слова не могли передать и малой части того, что она чувствовала.
— Меня не нужно жалеть, — сказал Доусон. — В этой ситуации сочувствия заслуживает семья доктора Боннера. Из-за меня он не вернулся домой. Из-за меня его дети выросли сиротами, а его жена осталась вдовой.
— Ну, этого ты не знаешь, — возразила Аманда. — Может быть, она снова вышла замуж.
— Не вышла, — сказал Доусон. И прежде чем Аманда поинтересовалась, откуда ему это известно, Доусон снова принялся за еду. — А как ты? — спросил он, так резко закрывая тему, что Аманда даже пожалела о затеянном ею разговоре. — Расскажи, что происходило в твоей жизни с тех пор, как мы последний раз виделись.
— Не знаю даже, с чего начать.
Доусон взял бутылку и подлил вина в бокалы.
— Как колледж?
Аманда сдалась и рассказала Доусону обо всем, правда, поначалу в общих чертах, а он внимательно слушал ее, по ходу задавая вопросы, вытягивая из Аманды все новые и новые подробности. Слова лились словно сами собой. Аманда рассказывала о своих соседках по комнате, о занятиях и преподавателях, вдохновлявших ее. Она призналась, что преподавательская работа разочаровала ее, наверное, потому, что она даже после окончания колледжа долгое время все еще чувствовала себя студенткой. Когда она описывала их знакомство с Фрэнком, то при упоминании его имени почувствовала странные угрызения совести, а потому в дальнейшем больше не повторялась. Она вела речь о своих друзьях, о совершенных ею путешествиях, но в основном о детях, об их характерах, трудностях, с которыми она сталкивалась при воспитании, стараясь, однако, не хвастаться их успехами.
Одновременно Аманда расспрашивала Доусона о его работе на буровой, о его жизни дома, но он снова переводил разговор на ее проблемы. Было видно, что его на самом деле интересует все, что связано с Амандой, и поэтому у нее возникло странное ощущение, что этот длинный разговор обо всем и ни о чем конкретно — продолжение некогда прерванной беседы.
Позже она попыталась вспомнить, когда же они с Фрэнком последний раз разговаривали вот так или ходили куда-то вдвоем. Теперь, оставаясь с ним один на один, Аманда могла лишь слушать монолог мужа, время от времени попивающего из бутылки. И все их разговоры — исключительно деловые — касались только детей, семейных проблем и способов их решения.
Фрэнк редко интересовался делами Аманды, впрочем, как и ею самой. Что ж, это обычное дело при длительном браке: все уже давно обсудили, и нет новых тем для разговоров. Но их связь с Доусоном была совершенно иной, Аманда была уверена в этом, что заставляло ее задуматься, как развивались бы их отношения. Хотелось бы надеяться, что не так, как с Фрэнком, но кто может об этом знать.
Они никак не могли наговориться и очнулись, когда было далеко за полночь и в окно расплывшимися пятнами уже смотрели звезды. Поднявшийся ветерок шелестел листвой, вызывая в памяти рокот океанских волн. Бутылка опустела, и вино согрело и успокоило Аманду. Доусон собрал тарелки и принялся мыть посуду, а Аманда, стоя рядом, ее вытирала.
Иногда, принимая от него тарелку, Аманда ловила на себе изучающий взгляд Доусона. И в эти моменты она испытывала странное ощущение, что они с Доусоном никогда не теряли связи, хотя большую часть жизни они прожили вдали друг от друга.
Когда дела на кухне были закончены, Доусон поманил Аманду к двери черного хода.
— У тебя есть несколько минут?
Взглянув на часы, Аманда подумала, что пора бы уже идти, но согласилась подождать:
— Только несколько минут.
Она проскользнула через дверь, открытую перед ней Доусоном, и начала спускаться по скрипучей деревянной лестнице. Взошедшая наконец луна осветила окружающий пейзаж, наделив его странной, экзотической красотой. Землю покрывало серебристое одеяло росы, которая проникала внутрь открытых туфель Аманды. Сильно пахло соснами. Звук шагов заглушал стрекот кузнечиков и шепот листвы.
В воде отражался раскидистый старый дуб, росший у самого берега, часть которого размыло рекой, и поэтому до ветвей дерева стало невозможно добраться, не промочив ноги. Доусон с Амандой остановились.
— Вот здесь мы с тобой обычно сидели, — сказал Доусон.
— Да, это наше место, — проговорила Аманда. — Сюда я приходила после ссор с родителями.
— Подожди. Разве уже тогда у тебя с родителями были нелады? — изобразил изумление Доусон.
— Надеюсь, не из-за меня?
Аманда слегка толкнула его плечом.
— Ну и смешной же ты. Мы с тобой обычно забирались на это дерево, и я плакала и возмущалась, а ты обнимал меня, терпеливо, не перебивая, слушал мои жалобы на то, как все несправедливо на этом свете. Потом я успокаивалась. Наверное, я тогда все чересчур трагично воспринимала, как ты думаешь?