Пусть этот номер сдается со скидкой, предложили спецы, а то и бесплатно. Только не превращайте его в кладовку. Пусть будет открыт, пусть проветривается. Посчитаем потери: минус одна комната из почти шестидесяти — это не так уж плохо.
Вот почему «Маклин» отказался от поисков каких-либо разумных научных объяснений.
Стояло быстротечное бабье лето дурной славы: месяц или два сенсационных статеек в бульварной прессе, даже гостевая колон ка в «Таинственных домах» Росса Хаслана. Но диковинки привлекают любопытных, и дирекция это быстро сообразила. Владельцы гостиницы сделали заявление для печати, сообщив, что новейшая влагоизоляционная технология устранила проблему. Когда же звонили журналисты или осведомлялись прибывшие лично охотники за сенсациями, им говорили, что лицо исчезло.
Но оно осталось тут во всей своей сумрачной, туманной, блеклой красе. И вот что странно — управляющие сочли цветовую гамму пятна выигрышной. Стену выкрасили желтовато-коричневым, что отлично контрастировало с тремя стенами, оклеенными банальными обоями с тусклым бело-желтым узором. Кляксы на таком фоне казались менее насыщенными, менее зловещими. Я сам был свидетелем оливкового, красноватого и даже убийственного шоколадного оттенков. Но темные цвета лишь подчеркивали дефект — очередная шуточка окраски, освещения, туринского эффекта номера 516, словно Паяц твердо намеревался обезопасить свое место в этом мире.
Мои мысли явно где-то витали, поскольку стук в дверь испугал меня до судорог.
Я поспешил открыть, но сперва глянул в глазок, узнать, кто там. Никого не обнаружив, я предположил, что это горничная оставила на пороге свежие полотенца или вазу с фруктами — что-то, не требующее передачи из рук в руки.
Но, когда я распахнул дверь, на полу ничего не лежало. И никого не было. На первый взгляд никого, поскольку, когда я повернул голову в сторону лифтов, в коридоре, в нескольких шагах от двери, увидел Гордона.
— Черт! — воскликнул я. Потом увидел, что он протягивает мне бутылку вина, и тут же выпустил на лицо свою самую ослепительную улыбку.
— Видите ли… э… мистер Джи, — пробубнил Гордон. — Насчет давешнего. Простите… Я просто хотел передать вам это. И приветствовать вас.
— Гордон, что происходит? Проверка персонала? Ты был так официален.
— Точно. — Он украдкой окинул взглядом коридор. Портье все еще нервничал.
— Ты рискуешь работой?
— Может быть. Не знаю. Что-то тут творится, мистер Джи. Нам не говорят. Просто нужно быть осторожными. Я… я хотел, чтобы вы знали.
— Ну что ж, спасибо, Гордон. А то я встревожился. Надеюсь, у тебя все будет в порядке.
Спасибо. Спасибо, мистер Джи. Если что-нибудь понадобится, просто позвоните.
— Так я и сделаю. Спасибо тебе.
Он улыбнулся, кивнул, затем развернулся и зашагал к лифтам.
Я запер дверь и продолжил распаковывать свои шмотки. Теперь происшествие у стойки беспокоило меня меньше, хотя что-то все равно было не так. Но что? Что?
И тут я понял.
Гордон не хотел оказаться на одной линии с открытой дверью. Он боялся Паяца!
Едва ли я мог его за это винить. Некоторые люди тупо отказываются вселяться в 516-й. С таинственным «порывом потустороннего», с захватывающим внимание немым вопросом «Что ты видишь на этой картинке?» — словно проходишь тест Роршаха, номер буквально выгоняет пятерых гостей из десяти. Гордон сам привел мне эту статистику в мой третий приезд. Когда пятна складываются в лицо, сказал он, половина из впервые прибывших постояльцев не желают въезжать в эту комнату. Я просто не думал, что и Гордон может быть одним из тех, кто находит, что загадочное пятно на стене — это чересчур.
Так кто упрекнет его, да и всех остальных, если уж на то пошло? Днем Паяц забавен. Как только твои глаза различают в кляксах лицо, оно становится похожим на те вырезанные из картона силуэты полицейских в полный рост, которые, в устрашение ворам, постоянно пялятся на тебя в магазинах. Но ночью — что с готовностью признали бы беженцы из 516-го, — особенно когда выключен свет, становится жутковато. Ты знаешь, что лицо там, косится на тебя из мрака, выпучив кляксы глаз, ухмыляясь потеками губ.
Оставшиеся пятеро из десятка, очевидно, справлялись с ужасом, и я был из их числа — или, по крайней мере, находился на границе. Мы выдерживали гнет Паяца, будучи либо слишком пьяными, либо слишком флегматичными, либо слишком довольными низкой ценой номера. Я, наверное, отвечал двум последним пунктам, если прибавить к ним еще и любопытство. А с учетом моих планов на этот визит, я явно находился ближе к журналистам, чем согласился бы признать.
Паяц меня завораживал. Да, внизу, у стойки, я колебался секунд десять-двадцать, но это из-за предвкушения того непонятного, жуткого чувства, которое ждет меня, когда я впервые распахну дверь. Из-за… из-за чего-то. Чего-то, что длится считаные мгновения, иначе никакие скидки не заставили бы меня раз за разом вселяться в Клоунетту. Воистину, это любовь-ненависть, да или нет, смесь «Что тут происходит?» и «И теперь ты меня не получишь!», коктейль из бравады и решимости.
Я улыбнулся собственному пылу и напряжению. Этот день, кажется, был таким же, как и все другие дни, когда я вселялся в 516-й и ощущал «порыв потустороннего», но разговор с Гордоном — части первая и вторая! — выбил меня из колеи.
Я сверил часы с электронным будильником, стоящим на тумбочке у кровати. Три сорок пять, ясно и солнечно. Паяц в своей дневной фазе, его пятна так же заурядны и бесформенны, как любые из бесчисленных пятен на бесчисленных стенах в номерах второсортных отелей по всей стране, по всему миру.
Я улыбнулся невольной игре слов, перефразировке строки из знаменитого кинофильма:[67]
Из всех захудалых кабаков во всем мире почему ты забрел именно в этот?
Сейчас пятно ничем не напоминало лицо, не больше чем любое другое скопление клякс в любом другом месте. День слишком безоблачен, слишком ярок.
И, если быть честным, черты Паяца после заката определенно не становятся более отчетливыми. Не на самом деле. Это скорее связано с рассеянным светом, с тем, как сумерки меняют взгляд наблюдателя.
Оставив позади порыв потустороннего, я готов был разобраться со всем. Бросив сумку на тумбочку, я решил, что пора и поздороваться.
— Вечерком, мистер Паяц, — сказал я, проводя рукой по серым пятнам, как делал всегда, — мы попробуем отправиться в веселый поход вместе. Посмотрим, удастся ли нам немного сдвинуть тебя!
Вот. Намерения обнародованы. Цель предстоящей встречи определена, все впереди. Я присел на край постели, изучая темнеющие на желтоватом фоне пятна. Я остановился тут всего на одну ночь, но, кажется, этот визит станет тем самым!
Я хотел, чтобы Паяц пошевелился, хотел быть человеком, который заставит его двигаться, — и увидеть то, о чем говорили Гордон и прочие служащие отеля.
— Мы еще в самом начале наших отношений, мистер Эм, — сказал я и отправился в бар — выпить.
Когда в полшестого я вернулся, солнце переместилось на другую часть неба, и Паяц вместе с остальной комнатой погрузился в тень. Никакого лица. Ничего похожего на лицо — пока.
Но я слишком хорошо знал, как поторопить Бозо, знал из личного опыта, что нужно задернуть занавески и включить обе прикроватные лампы.
Результат последовал незамедлительно, что было странно и в некотором роде даже обнадеживающе. Озаривший комнату электрический свет сразу выпятил основные черты лица Паяца: сперва глаза и лоб, затем, мало-помалу, ухмылку, которая всегда удивляла меня своей немыслимой шириной; да и сам образ поражал своей завершенностью, а ведь он никуда не девался, он находился на стене все это время. Оставалось дождаться лишь последнего пятна. И вот наконец медленно проявились нос и щеки, слепленные друг с другом, — иного слова я просто не мог подобрать. Мозг наблюдателя должен был проделать большую работу, чтобы опознать эти смутные черты, размытые кляксы, лишь намекающие на «носастость» и «щекастость».
И снова я улыбнулся мысли о том, как хорошо мы умеем мучить самих себя.
В мои прошлые визиты сюда я выключал лампы и уходил убивать время в кино или ресторан, возвращался запоздно и сразу валился спать. Сейчас я все еще размышлял, чем заполнить сегодняшний вечер, но сперва — дело.
Я отодвинул от стены телевизор, отсоединил питание и антенну и по ковру перетащил ящик так, что он оказался перед пятном. Во время моей последней остановки в 516-м я выяснил, что сам по себе черный корпус «Акай» недостаточно велик, чтобы прикрыть Паяца. Но если на него водрузить большую прямоугольную картину, красующуюся над кроватью, то я своего добьюсь.
В отличие от многих современных отелей и мотелей, в «Маклине» картины не привинчивают к стенам. Копия «Подсолнухов» Ван Гога висела на гвозде, так что работа заняла довольно мало времени. Я поставил телевизор на пол и пристроил на корпус репродукцию в рамочке, прислонив ее к стене. Картина целиком заслонила Паяца.
Операция «Веселый поход» началась. С одной стороны я понимал, что в отпущенное мне время ничего не выйдет. Едва ли я мог ожидать результата так скоро. Но с другой стороны, меня обуревало странное ощущение, что произойти может все что угодно. По крайней мере я попытался перевести мои отношения с Бозо на новый уровень.
Я вытащил из портфеля отчеты для завтрашнего совещания по организации сбыта, крикнул моему спрятанному сожителю: «Лазарь, выйди вон!» — и отправился к Сафрону. Сегодня никакого кино. За ужином еще раз перечитаю предложения Дайне и Варнока, выпью пару бокалов и вернусь пораньше.
Пересекая вестибюль, пожелал Гордону спокойной ночи. Он расплылся в улыбке и помахал мне со словами:
— Приятного вечера, мистер Джексон!
Я улыбнулся в ответ. Сценка сыграна на отлично. Мы теперь коллеги-конспираторы. Возможно, у нас еще когда-нибудь будет возможность посмеяться над этим за рюмашкой.
Придя в гостиницу около десяти, я с облегчением увидел, что за стойкой сидит Кармен. Она всегда обращалась ко мне «мистер Джексон», так что ее пожелание приятного вечера вновь вернуло мир на круги своя. Я даже удивился, когда понял, насколько мне это было нужно.