Номер, конечно же, остался точно таким же, как когда я его покинул, и я почему-то вдруг задался вопросом, что творится с другими гостями в других комнатах. Я вдоволь наслушался страшных гостиничных историй, да и Гордон поведал мне кое-что о «Маклине»: о постояльцах, разрисовывающих стены своим дерьмом, прыгающих в заполненные до краев ванны, развлекающих самих себя эротическими играми в подвешивание за крайнюю плоть на люстрах. Так что Боб Джексон, передвинувший несколько предметов мебели, по большому счету — всего лишь крупица в масштабах Вселенной, в великом плане бытия.
Поскольку телевизор выполнял не свои прямые функции, иного выбора, кроме как лечь в постель, у меня не было. Заснул я далеко не сразу; впрочем, это и к лучшему. Я продолжал думать о Паяце, ухмыляющемся там, в темноте. Прошло уже — сколько? — около семи часов. Возможно, что и больше. За одну ночь вряд ли можно чего-то ожидать. Но что если там есть какой-то след?
Я щелкнул выключателем. У краев картины ничего явственно не виднелось, но чтобы сказать наверняка, было слишком темно.
Пришлось потянуться и включить люстру. Пусто. Паяц все еще прятался.
Мысль оставить свет показалась мне соблазнительной, но совещание было назначено ровно на девять тридцать. Будем считать это простой репетицией «Веселого похода», запланированного мной первоначально. Что ж, попытаюсь снова, когда приеду в город больше чем на одну ночь.
Решив это, я почувствовал себя лучше, вырубил свет и действительно задремал на пару часиков.
Но только на пару.
В час сорок семь меня что-то разбудило — то ли звук, то ли движение, я не понял.
Ощущение присутствия Паяца было сильным, как никогда. Дело, несомненно, в воображении, но такого со мной еще не случалось.
На этот раз я не стал включать свет, а остался лежать в темноте и думать. Мысль о Гордоне опять не давала мне покоя. Какой-то он был… сам не свой, напряженный, что ли. И дело не в «мистере Джексоне» и не в «сэре». Это легко объясняется проверкой персонала или жалобой какого-нибудь влиятельного клиента на чрезмерную фамильярность служащих.
Дело в том, как он себя вел, когда передал мне вино. Подарок — и визит — должны были все уладить; очевидно, именно в этом и состояло намерение портье. Но ведь не уладили. Наоборот, я чувствовал неловкость, которая бывает, когда кто-то слишком много благодарит тебя, или без конца извиняется, или постоянно спрашивает, не может ли он что-нибудь для тебя сделать. Гиперреакция. Переигрывание.
Вот оно! Несколько слов там, в коридоре; Гордон произнес «мистер Джи» трижды? Четырежды? Словно с избытком покрывая свою прошлую официальность. Словно он вдруг вспомнил, что поступать надо именно так.
И еще что-то — может быть, жестикуляция, мимика? Не говоря уже о тревоге, об озабоченности… взгляд! У него был странный взгляд. Как там болтают на тренингах по подготовке торговых работников? Настоящий дружеский взгляд идет вниз, по треугольнику — глаза — улыбка. Формальный деловой взгляд движется вверх, от глаз к точке на лбу собеседника.
Сейчас трудно сказать наверняка, но, кажется, именно так и было. Гордон, может, и впрямь обеспокоен, но отчего-то он выглядел еще и отрешенным. Не огорченным, нет. Все произошло слишком быстро.
И тут меня осенило. Гордон стоял в стороне от двери, он не хотел заглядывать в номер, не хотел увидеть Паяца. Что он сказал, когда я предложил ему поменяться берлогами и занять 516-й? «Больше никогда, мистер Джексон!» Ага! Больше никогда! Неужели он провел ночь в этой комнате? Мог ли 516-й сделать что-то с его памятью, с его взглядом на мир? С его личностью?
Нелепо, смехотворно, но в предрассветные часы самые безумные вещи обретают смысл. И навязчивые послеполуночные мысли всегда обладают своей вздорной логикой. Это встревожило меня. Сильный страх может породить — как это там называется по-научному? — поведенческую отключку, или посттравматическое состояние аффекта, — так человек справляется с тяжелым кризисом. Я что-то такое читал. Возможно, ситуация в книге походила на мою нынешнюю.
В темноте я улыбнулся самому себе. Я ведь сам терзаю себя посредством 516-го и Паяца.
И все же в час пятьдесят три, когда в окно дышит новорожденная ночь, это имело смысл. Провоцировать Паяца больше не казалось мне хорошей идеей.
Я полуспал, я не отдавал себе отчета, мысли мои путались, но все же я сообразил, что пора и честь знать. Я включил лампу, соскочил с кровати, подошел к картине, приподнял ее, чтобы поставить на пол… Но не успел — потому что уронил ее от изумления.
Паяца там не было!
Я стоял, тупо уставившись на то место, где он находился, где он должен был находиться, просто обязан! Затем я стряхнул оцепенение, шатаясь, пересек комнату, зажег верхний свет и снова бросился к стене.
Ни следа. Ни намека.
Он исчез!
Это невозможно. Только не так. Прошло слишком мало времени.
Было два ноль девять, но я сделал единственно разумную вещь: забрался под душ, включив напоследок ледяную воду, и совершенно проснулся. Затем заварил кофе, крепкий, черный, и присел на край кровати. Я отхлебывал маленькие глотки и заново изучал комнату. Я пытался избавиться от мыслей о том, что в этот час почти имеет смысл и может обрести его окончательно, если ты неосторожен.
— Поделом тебе, Джексон, — сказал я, просто чтобы услышать живой голос. — Теперь либо смывайся отсюда и ищи другой отель, либо не будь ребенком!
Я поставил чашку на столик, подошел к телевизору и отодвинул его от стены.
Ничего. Ни мазка, ни черточки. Непорочная каштановая поверхность.
Немыслимо.
Может, дело во мне? В обмане зрения? Но после десяти минут разглядывания стенки с различных точек я снова бухнулся на кровать, пялясь в пустоту.
Что же делать? Можно позвонить Ронде, или Брюсу, или Кэти через полконтинента, поделиться тревогой с друзьями. Или лучше позвонить вниз, Кармен, позвать ее сюда, пусть станет свидетелем.
Но я этого не сделал. Не смог. Пока.
Что если Паяц снова появится как раз перед ее приходом? Так ведь обычно и бывает, правильно?
Эта убежденность — абсурдная, смехотворная, дикая в столь поздний — или ранний? — час и остановила меня. Не то чтобы я вправду верил, что такое произойдет или может произойти, но сама мысль казалась настолько ощутимой, что полностью завладела мной.
Я не мог ее перебороть. Что если Кармен поднимется, а пятна возникнут в тот миг, когда она постучит в дверь?
Это вернуло меня к рассуждениям о том, что Гордон провел ночь в 516-м и Паяц изменил его. Допустим, перенастроил разум, взгляд на вещи. Точно! Паяц все еще тут, он колдует, и эта особая магия Бозо не дает мне увидеть его!
Я ухмыльнулся, рассмеялся (слава богу, этой способности меня еще не лишили), пуская вслед растущему страху не менее внушительную беспристрастность. Нужно действовать, нельзя сидеть сложа руки.
— Умно, мистер Эм, — обратился я к голой стене. — Что ж, этот раунд за тобой, только хитрость малыша Джексона может спасти положение. Еще не вечер!
«Не вечер? Уже ночь!» — немедленно поправил я себя. Факт, бесспорно, но сейчас эта мысль явно не к месту.
Я схватил трубку стоящего у кровати телефона и нажал кнопку вызова персонала.
Кармен ответила через десять секунд:
— Портье слушает.
— Кармен, это Боб Джексон из пятьсот шестнадцатого.
— Мы с вами не разговариваем.
Я окаменел.
— Что? Что ты сказала?
— Я сказала: «Да, мистер Джексон?» Чем я могу вам помочь?
— Нет, что ты сказала до этого?
— Я сказала: «Да, мистер Джексон?» Что-то случилось?
Естественно, крошка. Я спятил!
Но зачем нарываться? Он перенастраивает твой разум.
— Э… послушай, я знаю, уже поздно, но мне что-то не уснуть. У вас там не найдется какого-нибудь снотворного?
— Конечно, мистер Джексон. Мне нельзя отходить от стойки…
— Ничего. Все в порядке. Я сейчас спущусь. Спасибо. Кармен.
Я ощупью опустил трубку на рычаг, ощупью натянул одежду.
Что она сказала? Тогда, в первый раз? Странно, действительно странно.
А теперь передо мной открывается перспектива на самом деле покинуть комнату. Все может измениться. Наверняка изменится, я твердо знаю. Так это и происходит. Я спущусь, возьму таблетки, а когда вернусь, Паяц вернется на стену и будет смеяться надо мной, завершив свой собственный Веселый поход. Неплохой фокус, а, мистер Джи? Один — ноль в пользу Паяца.
Я должен принять вызов, сходить вниз, закрепиться в обычном, будничном мире.
Я схватил магнитный ключ, вышел в коридор. Дождался щелчка закрывшейся за моей спиной двери и направился к лифтам.
И тут же столкнулся со следующей шуткой Паяца!
Коридор казался невероятно длинным, растянувшимся в бесконечность.
Настраивает твой разум! То, как ты видишь вещи.
Логика моих ночных рассуждений уцепилась за это. Ничего удивительного, ничего странного, твердил я себе, опьяненный жуткими мыслями. Всего лишь очередной обман зрения.
Окружающая обстановка к тому располагала. Гостиничные коридоры по природе своей существуют в безвременье. День ли, ночь ли, тут всегда горит свет. Ковровые дорожки скрадывают звуки. Шорох выползает из-под ног при каждом шаге и затихает к началу следующего шага. Ты идешь мимо комнат, но тебя словно нет! Ты и не существовал вовсе! А двери! Слепые, одинаковые, одна за другой, и лишь их пустые глазки незряче следят за тобой, как глаза людей на портретах.
Вот и еще один ключевой фактор.
Ни в номерах отелей, ни в коридорах никогда не висят портреты. Только пейзажи, абстракции, репродукции импрессионистов. Никто не хочет, чтобы в номерах или в этих длинных коридорах на него пялились чужие глаза. Это объясняет, отчего пятеро из десяти бегут из 516-го, отчего Паяц так действует на них. Ну конечно! Эффект портрета!
Почти v самого лифта я заметил номер 502 с двумя глазками: один на обычном уровне и один пониже, для гостей в инвалидных колясках, или для детей, или для низкорослых.