Оказавшись перед царицей, возлежавшей на ложе и не делавшей тайны из своей беременности, Сененмут сильно испугался. Служанка навевала прохладу, обмахивая ее большим опахалом из страусовых перьев, а она, не удостоив внимания приветствие юноши, даже не одарив его взглядом, обратилась к Инени:
— Я позвала тебя, преданнейший из преданных, потому что однажды и мне придет время подумать об уходе на запад. Чтобы долго не распространяться, скажу: по желанию моего сердца ты построишь мне на той стороне Великой реки гробницу, подобную той, что выстроил моему отцу, да живет он вечно. Тайную, как обитель богов, и глубокую, как лабиринт Аписа в Мемфисе, ибо, когда я отправлюсь к Осирису, никто не должен завладеть мною.
Инени не проронил ни слова.
— Ты молчишь? — Хатшепсут нахмурилась.
И тогда Инени заговорил, чинно и обстоятельно:
— Госпожа, ты не хуже меня знаешь наш древний священный обычай: восседая на трон, новый фараон в тот же день начинает приготовления для строительства своей усыпальницы. Тутмос, твой супруг, еще очень юн, и воинственные азиаты до сих пор мешали ему сделать этот шаг. И все-таки по закону один лишь фараон вправе строить гробницу для вечности, а его главная царственная жена разделяет с ним вечный приют. Так однажды мать твоя Яхмос обретет покой в потаенных погребальных камерах…
Хатшепсут порывисто села, ее темные глаза угрожающе сверкнули.
— Ты отказываешься повиноваться мне, твоей царице, потому лишь, что считаешь, будто все деяния наших предков свершались по священной воле богов?!
Инени пожал плечами.
— Я служил твоему отцу и отцу твоего отца. Я получил в награду золотое Ожерелье доблести, потому что всегда говорил честно и прямо, как никто другой во всем царстве. Должно ли мне теперь изменить своей славе?
— Ты должен повиноваться твоей царице! — раздраженно воскликнула Хатшепсут. — Ты на самом деле веришь, что Тутмос, этот малолетний выродок, правит Обеими странами? Тутмос не способен принять даже мало-мальски самостоятельного решения. Сегодня его слух обращен к начальникам войск, завтра — к жрецам Амона, а послезавтра, если они ему польстят и обнадежат пустыми обещаниями, он будет слушать лодочников с берегов Нила. Он — позор для Ра!
— Он — фараон, и только ему я должен повиноваться!
Лучше бы Инени не произносил этих слов! Опасная, как желто-крапчатая змея в горячих песках пустыни, Хатшепсут соскользнула со своего ложа и, словно кобра-урей, распустившая щитки и готовая нанести удар, подобралась к старцу и едва слышно зашипела:
— Прочь с глаз моих! И поостерегись вставать у меня на пути!
Инени, знавший своенравную царицу еще с той поры, когда она сосала грудь кормилицы, предпочел промолчать. Быстро поклонившись, он вышел из покоев. Сененмут сделал попытку улизнуть вслед за учителем, но Хатшепсут резко крикнула:
— Останься!
Сененмут вздрогнул.
— Подойди ближе, — ласково произнесла царица, сменив гнев на милость, когда заметила смятение юноши. Она снова улеглась на высокое ложе и протянула к нему руку. — Почему ты боишься меня?
Сененмут попробовал улыбнуться, но вышла лишь жалкая гримаса.
— Из-за этой глупой истории с Руей? Забудь! Женщины в ее пору ненасытны подобно шакалам в пустыне. Они не пропускают ни одного мужчины, попадающегося им на пути.
— Я не хотел! — Сененмут сам услышал, как беспомощно и неубедительно прозвучали его слова.
Но Хатшепсут, казалось, даже не заметила этого; она приняла неуклюжее извинение и продолжила без тени иронии:
— Ты слишком хорош для этой солдатской потаскухи. Она тащит к себе в постель каждого, до кого может дотянуться. И неопытный юноша вроде тебя беззащитен в когтях ловкой бабенки. Нет, ты ничего не мог поделать!
Сененмут перевел дыхание и набрал полную грудь воздуха, чтобы объяснить, как подпал под чары Руи и ее любовных игр, но вдруг ощутил под своей ладонью круглый живот. Хатшепсут провела его правой рукой по своему животу и заглянула Сененмуту в глаза.
— Ты чувствуешь нового Гора во мне, скажи, чувствуешь?
Юноша залился краской. Он чувствовал только, как с него градом льет пот, и не знал, что говорить. Он кивнул.
— Возможно, это твой сын, — донесся до него голос Хатшепсут. — Возможно, ты породишь нового Гора. — Она крепче прижала его руку к животу.
О, Амон, Мут и Хонсу, вся триада фиванских богов! Не мог же он, крестьянский сын, выходец с городских окраин…
— Ты насмехаешься надо мной, благородная госпожа!
— Зачем мне это надо? — Хатшепсут пожала плечами. — Только грубые рыбачки с берегов Великой реки потешаются над наследником крови, вложенным в их тело.
Сененмут отобрал свою руку у царицы и вытер пот со лба. Хатшепсут, великая владычица Обеих земель, ждет от него сына! Сына?
— А откуда ты знаешь, что это сын?
— Так предсказал прорицатель.
— И ты признаешь меня отцом твоего ребенка?
Хатшепсут с лукавой улыбкой опустила глаза, будто говорила: может, да, а может, нет. А потом ответила совершенно серьезно:
— Знай же, Сененмут, главная жена фараона всегда производит на свет сына Ра! Но сделай фараон рабе своей Исиде хоть десять сыновей — все они будут ублюдками!
Мысль о том, что он мог породить сына, который когда-нибудь сядет на трон Гора, повергла Сененмута в трепет. Он, сын Рамоса и Хатнефер, станет отцом фараона? Не может быть! Никогда!
Хатшепсут, без труда разгадавшая мучившие любовника мысли, быстро сменила тему.
— Мне сообщили, — сказала она, — что ты проявляешь таланты на поприще искусства.
— Да, госпожа. Работать с различными горными породами для меня большая радость.
— Инени полагает, что скоро ты и его превзойдешь по мастерству.
Сененмут смущенно улыбнулся.
— Учитель — великий архитектор. Его глаз остер, как у сокола, и пытлив, как у ибиса. Я не стою и пылинки с его сандалии!
— В сердце моем я давно решила, — выслушав пылкую речь юноши, продолжала царица, — что ты построишь мне усыпальницу, равной которой еще не было. Она будет глубже и величественнее, чем у отца моего Тутмоса.
— О, главная супруга фараона! — испуганно воскликнул Сененмут. — Волею богов мне был уготован удел дважды в году возделывать скудное поле отца моего Рамоса, которое плодоносит благодаря илу, приносимому Великой рекой. По милости твоей и благосклонности учителя Инени обучился я вместо того обрабатывать твердый камень и сегодня уже могу выстроить дом с колоннами. Однако для царской гробницы недостает мне опыта и…
— Значит, и ты противишься моим планам? — перебила его царица.
— О Амон, нет, никогда я не посмел бы! Лишь признаюсь, что планы твои превосходят мои способности.
— Инени тебе поможет.
— Инени? Ты только что удалила его!
Хатшепсут рассмеялась.
— Старый Инени — благочестивый и богобоязненный человек, всю свою жизнь подчиняющийся воле богов. Он усмотрел кощунство в том, что главная царская жена захотела построить себе гробницу, когда даже сам фараон еще не имеет места упокоения. Только Инени еще не знает, что фараон — это я!
Перед великим пилоном храма Амона в Карнаке стражи преградили ему путь длинными копьями.
— Доложите верховному жрецу Хапусенебу: Тети, целитель, желает с ним говорить — немедленно!
Стражник вскоре вернулся и спросил, не может ли маг явиться завтра — пророк Амона занят.
Тети вскипел от ярости. Его назвали магом! Разве это не оскорбление? Тети не слишком жаловал Хапусенеба, и их антипатия была взаимной, но сейчас, когда нужно было осуществить задуманный план, он вряд ли мог обойтись без содействия верховного жреца. Поэтому Тети во второй раз послал стражника, чтобы он передал Хапусенебу, что тот определенно пожалеет, если не примет его сегодня же. Дело чрезвычайной важности — и для верховного жреца тоже!
Наконец появился Пуемре, второй жрец Амона, и, узнав, что Тети пришел передать им тайну, которая, по его словам, повергнет в замешательство самих богов, жрец повелел волхву следовать за ним. Они пересекли вымощенный белым мрамором двор, в центре которого в ночное небо уходила покрытая золотом статуя владыки Карнака бога Амона. Проходя мимо нее, жрец упал на колени и коснулся лбом еще не остывшего от дневной жары камня. Тети последовал его примеру, а после подхватил свою круглую корзину с крышкой и поспешил за Пуемре.
За одной из бесчисленных мощных колонн, окружавших двор, Тети померещилась знакомая фигура, которую он никак не ожидал увидеть здесь, но волхв тут же отринул эти мысли — его миссия казалась ему важнее. Когда он еще раз обернулся, чтобы проверить, не обманулся ли, фигура уже исчезла, а молчаливый до сей поры жрец изрек сурово, чуть ли не угрожающе:
— Сюда! Следуй за мной!
Тети сделал еще несколько шагов, что вполне удовлетворило Пуемре.
— Какое прошение у тебя к верховному жрецу Амона? — без обиняков спросил Хапусенеб и нетерпеливо добавил: — Говори, маг!
В Тети поднялось желание немедля убраться отсюда, ибо в тот момент ему показалось немыслимым вступать в соглашение с этими индюками. О Великая Эннеада! Он вовсе не считал себя магом, колдуном или чародеем! Его эксперименты, его успехи во врачевании основывались не на каком-то там шарлатанстве или заклинаниях, имеющих весьма сомнительную пользу. Он, Тети, — человек науки! Человек блестящего ума!
Между тем Хапусенеб продолжал свой допрос:
— Что ты принес в своей корзине?
— Кровь Ра, — ответил Тети столь же прямо, и его лицо расплылось в торжествующей ухмылке, ибо жрецы Амона застыли подобно соляным столбам. Ни одному смертному не дозволено быть неучтивым с пророками Амона, так что любая шутка исключалась. Вопрос лишь в том, что скрывается под этим загадочным «кровь Ра».
Огорошенные заявлением странного посетителя, жрецы, словно два ученика в доме писца, поочередно отвечали на все дальнейшие вопросы Тети. Нет, здесь никто не помешает, ибо никто не посмеет сюда войти, пока не последует удар золотого гонга; да, они не поддадутся страху, даже свершись в следующее мгновение чудо пред их глазами.