Не мертвецы, лежавшие у дверей домов, а эта отчаянная веселость, страх, написанный у всех на лицах, несмотря на показное оживление, помогли Афре осознать, во что она, собственно говоря, ввязалась. И впервые она засомневалась, стоит ли пергамент всего этого.
Афра никогда не верила в дьявола. Она всегда считала его выдумкой Церкви, созданной с целью запугать прихожан. Страх был главным средством давления Церкви — страх перед всемогущим Богом, страх перед наказанием, вечный страх. Это казалось абсурдным, но, тем не менее, в тот момент Афра спрашивала себя, не дьявола ли рук это дело — все, что касается пергамента.
— Что вас привело в Венецию в такое время? — услышала она вопрос врача. Казалось, что его голос доносится издалека.
— Я приехала из Страсбурга, разыскиваю купца по имени Гереон Мельбрюге. Он едет в монастырь Монтекассино. Вы случайно не встречали его?
Врач рассмеялся.
— С тем же успехом вы могли спросить, не встречал ли я некую определенную песчинку на острове Бурано. Купцов в Венеции — как песка в море. Если позволите дать вам совет, спросите о нем в «Фондако деи Тедеши», длинном здании, которое находится, прямо у моста. Может быть, там вам смогут помочь.
Афра с интересом наблюдала за тем, как врач открыл две бутылки вина. Одну он протянул Афре, другую приложил к губам. Заметив нерешительность Афры, медик сказал:
— Пейте! Красное вино из Венето — лучшее средство от чумной эпидемии; может быть, даже единственное. Пейте из бутылки и никому ее не давайте. В первую очередь берегитесь воды, если хотите выжить в этом городе.
Афра, не раздумывая, приложила бутылку к губам и выпила половину. Вкус был пряным, но ей понравился. Закрывая бутылку, девушка увидела молодого человека в зеленом бархате. Он сидел на полу, прислонившись к мраморной колонне, и широко раскрытыми глазами смотрел на танцующих.
Афра подошла к нему и, стараясь перекричать музыку, сказала:
— Простите, что толкнула вас на пол. Но я не люблю, когда срывают с губ поцелуи.
Врач подошел к ним и, поскольку молодой человек не отреагировал, пояснил:
— Он не понимает вашего языка! — и перевел слова Афры на венецианский. Когда молодой человек по-прежнему ничего не ответил, врач схватил его за плечи и крикнул:
— Avete il cervello a posto?[194]
Тут молодой человек упал на бок, словно мешок с костями. Музыканты, ставшие свидетелями происшествия, постепенно перестали играть. Барабанщик воскликнул:
— Еl morto! — Он мертв!
Танцовщицы, только что, смеясь, выставлявшие напоказ свои безупречные тела, окружили скрючившегося молодого человека и смотрели на него широко раскрытыми от ужаса глазами. Потом они бросились прочь вместе со всеми остальными гостями.
Афра тоже побежала к выходу, вслед за ней — доктор. Он покачал головой.
— На один день и одну ночь он стал самым богатым венецианцем. Это сын судовладельца Пьетро Кастаньо. Только вчера эпидемия унесла его отца и мать. Такова жизнь.
Против обыкновения, в «Фондако деи Тедеши» царила гробовая тишина. Уже несколько недель здесь не появлялся ни один торговец. В складских помещениях вперемежку лежали меха, ткани, пряности, экзотическое дерево, бокалы для вина и сушеная рыба. В огромных залах витал непонятный запах. Тем, кто не имел особого права, вход преграждали вооруженные стражники.
В углу холла скучали два раздраженных конторщика. Судя по внешности, они были венецианцами, но немецким языком владели, и их лица внезапно озарились радостью, когда Афра спросила о Гереоне Мельбрюге, страсбургском купце, который хотел здесь остановиться.
Раньше, сказал один из них, которого, очевидно, удивило появление Афры, купец Мельбрюге останавливался в «Фондако» по крайней мере дважды в год. Но вот уже года два, а то и три, его не видно. Но в его возрасте это вполне понятно. Нет, они давно уже не видели Мельбрюге.
Афре потребовалась вся сила убеждения, чтобы объяснить конторщикам, что ее интересует не старый Михель Мельбрюге. Тот умер. Она ищет его сына Гереона, который должен быть в Венеции.
Оба странно посмотрели на Афру, которая словно вызвала своим вопросом недоверие. Потом один из них ответил, что нет, Гереона Мельбрюге он не знает. Кроме всего прочего, со времен новой вспышки Pestilenza ни один порядочный купец не появлялся в Венеции и не уезжал из нее. Слова Афры, что, мол, есть достаточно лазеек, нужно только как следует заплатить, вызвали у обоих наигранное возмущение. Это все слухи, которых сейчас много ходит по каналам и переулкам.
Афра покинула «Фондако» с чувством неуверенности. В любом случае, поведение конторщиков показалось ей более чем странным. Но хотя она и ломала себе голову, к разгадке так и не подобралась. Девушка бесцельно бродила по городу в поисках человека, которого никогда в глаза не видела. Даже если бы он встретился ей, она бы его не узнала.
Страдание притупляет чувства, если оно встречается слишком часто. Поэтому Афра, равнодушная ко всему происходящему, направилась обратно, в свой приют на Каннарегио. Афра перестала задумываться о тысячах смертей, которые встречались ей, размышлять о причинах того, зачем она здесь. Словно издалека девушка смотрела на распахнутые настежь дома, на кресты на дверях, показывавшие, что их жители стали жертвами эпидемии.
Даже полураздетые, истекающие кровью люди, хлеставшие друг друга до крови и ходившие процессиями по городу, читая молитвы, не привлекали ее внимания. Афра была спокойна, хотя станет ли она жертвой эпидемии, было только вопросом времени. Она то и дело делала глоток вина, подаренного ей доктором. Афре даже начинало казаться, что это не она, а какая-то другая женщина идет по Венеции.
В путешествии по паутинам переулков ориентиром ей служила колокольня церкви Мадонны дель Орто. Церковь находилась на севере города, неподалеку от того постоялого двора, где они останавливались вчера. Гнилой, поросший мхом деревянный мост вел от Кампо деи Мори прямо к площади перед церковью, построенной из красного кирпича и похожей скорее на крепость на севере Альп, чем на венецианскую святыню. Круглые окна фасада были больше портала, который издалека походил на ворота монастыря доминиканцев в Страсбурге.
Женская фигура, стоявшая у портала, тут же бросилась Афре в глаза. Это была Гизела. Можно было подумать, что она кого-то высматривает. Прошло немного времени, и с левого берега канала подошел человек в черной мантии. Его одежда не была похожа на одежду священника или монаха, скорее на одежду приличного студента.
Насколько Афре было видно издалека, человек в мантии был Гизеле незнаком. По крайней мере приветствовали они друг друга довольно отчужденно. Конечно же, Афре тут же пришла в голову мысль о том, что незнакомец может быть Гереоном Мельбрюге. Но почему на нем эта странная одежда?
Обменявшись несколькими словами, оба прошли через темный портал и исчезли в церкви. Что же это все значит?
Афра поспешно перешла площадь и последовала за ними в церковь. Внутри было темно. На боковых алтарях по обе стороны нефа горело множество маленьких свечек. На каменном полу стояли на коленях, сидели и лежали несколько десятков человек. Они молились. В воздухе витали едкий запах горелого и благочестивое бормотание.
На одной из скамей у бокового алтаря Афра и нашла Гизелу с незнакомцем. Они чинно сидели рядом, словно погруженные в молитву. Афра приблизилась к ним в полутьме и спряталась за колонной в пяти шагах от них — достаточно близко, чтобы слышать, о чем они говорят.
— Назовите ваше имя еще раз, — шепотом сказала Гизела.
— Иоахим фон Флорис, — высоким голосом ответил одетый в черное человек.
— Это не то имя, которое мне называли!
— Конечно, нет. Вы ждали Амандуса Виллановуса.
— Именно. Так его и звали.
— Ему помешали. Вам придется удовольствоваться мной. — Незнакомец закатил рукав и показал Гизеле свою правую руку.
Гизела слегка отодвинулась от незнакомца и взглянула ему в лицо. Она молчала.
— Какие странные у вас имена, — сказала женщина, немного оправившись от ужаса. — Это ведь не настоящие?
— Конечно, нет. Это было бы слишком опасно. Никто из нас не знает настоящего имени другого. Таким образом стираются все следы, которые мы оставили в прошлом. К примеру, Амандус взял себе имя в честь известного философа и алхимика, который вступил в конфликт с инквизицией из-за своих трудов. Он погиб сто лет назад во время загадочного кораблекрушения. Что касается меня, то мое имя — в честь пророка и ученого Иоахима фон Флориса, труды которого были прокляты церковными соборами во дворце Папы римского и Папой в Арлесе. Иоахим учил, что мы живем в третью эпоху человеческой истории, эпоху Святого Духа. Он называл ее Saeculum[195] конца времен. И когда я выглядываю за порог, то думаю, что он был прав.
Некоторое время Гизела молча слушала, что говорил Иоахим. Наконец она спросила таинственного незнакомца:
— Если время человечества подходит к концу, зачем вы охотитесь за пергаментом? Я имею в виду, какая польза вам от него?
Эти слова поразили Афру, как удар молнии. Гизела, которой она едва не доверилась, была приставлена к ней, чтобы шпионить! И в долю секунды выстроилась цепочка мыслей: узор на ткани с перечеркнутым крестом, внезапная готовность Гизелы поехать в Венецию, вместо того чтобы отправиться в Вену, — всему нашлось объяснение. Афра с трудом дышала. Она чувствовала, что ей срочно нужно выйти и вдохнуть воздуха. Легкие словно разрывались. Но она стояла, не шевелясь, вцепившись в колонну, скрывавшую ее от чужих взглядов. Девушка прислушивалась к разговору, практически не дыша.
— Кто может знать, сколько продлится агония человечества? — заметил Иоахим в ответ на вопрос Гизелы. — Вы — нет, я тоже. Да даже тот, чье имя я ношу, не знал точной даты конца света, хотя он предсказывал это в свое время. А это было двести лет назад.