тире Марлены. Необычный порядок и стерильная чистота свидетельствовали о том, что те, кто нес ответственность за смерть Марлены, уничтожили все следы, которые хоть немного могли пролить свет на это дело.
Мальберг разочарованно открыл старый секретер в стиле барокко, который стоял у входа в ванную комнату. Здесь был тот же безупречный порядок, что и везде: бумага для писем и конверты аккуратно сложены, скрепки в прозрачной пластиковой коробочке, липкая лента, канцелярский нож и ножницы. Ни одного личного письма, ни одной записки, ни одного рисунка — ничего.
Мальберг открыл маленький ящичек посередине. Он немного заедал. Лукас потряс ручку, и ящик открылся с тихим металлическим стуком. Он был пуст. Но когда Мальберг хотел закрыть его, он почувствовал, что что-то мешает. Лукас пригляделся и увидел цепочку с простым медальоном. Подошла Катерина и осмотрела находку.
— Что это за странный символ на медальоне?
Мальберг пожал плечами и ответил:
— Кажется, какие-то руны.
Подумав немного, он положил медальон в карман.
Затем Мальберг повернулся к незаметному сейфу, встроенному в стену на уровне глаз. Дверца размером пятьдесят сантиметров на тридцать с кодовым цифровым замком была не заперта. Когда он ее открыл, в нос ударил резкий запах чистящего средства. Как и ожидал Лукас, сейф тоже был пуст.
— Они сделали свое дело, — тихо сказал Лукас. — Здесь работали профессионалы, которые ничего не упустили из виду.
Катерина кивнула и, скользнув взглядом по книжным полкам, задумчиво произнесла:
— И это придает делу еще больше загадочности.
Книги, а их здесь насчитывалось более тысячи, не были достаточно старыми, чтобы пробудить в Мальберге интерес антиквара. В основном это была научная литература, а также книги по искусству и путеводители, составлявшие большую часть библиотеки. Ни одной художественной.
Невольно взгляд Мальберга упал на маленькую книгу с красным кожаным корешком. Он сразу узнал ее. Этот школьный плутовской роман под названием «Feuerzangenbowle» Лукас подарил Марлене на встрече одноклассников. С самого детства это была его любимая книга.
Он взял ее с полки и открыл на первой странице. Лукас сделал тогда дарственную надпись: «На память о нашей первой встрече одноклассников и нашем общем школьном прошлом. Лукас».
Мальберг задумчиво перелистывал страницы книги и вдруг остановился. Между сто шестидесятой и сто шестьдесят первой страницами лежала квитанция «Люфтганзы».[35] Лукас отложил книгу в сторону и взял листочек.
— Что это? — заинтересовалась Катерина, заметив в руках Мальберга квитанцию.
— Рейс во Франкфурт, билет на имя Марлены Аммер. — Мальберг сделал паузу. — Но дата, дата! — невольно вскрикнул он.
Катерина взяла квитанцию и вопросительно посмотрела на Лукаса:
— Двадцать шестое августа?
— В день, когда Марлена должна была лететь во Франкфурт, ее убили. И хотя мы собирались вместе провести пару дней в Риме, она и словом не обмолвилась о своих планах.
— Тогда я ничего не понимаю, — сказала Катерина, внимательно разглядывая квитанцию на свет. — Может, она перекомпостировала билет на другом день?
— Да, наверное, так и было, — покорно согласился Лукас. С минуту он молча смотрел в пустоту. А если Марлена просто хотела сбежать? Мальберг с горечью отметил, что совсем не знал женщину, которая совершенно негаданно стала для него такой важной.
Квитанция была единственной уликой, которая ускользнула от глаз полиции, или преследователей Марлены, или того, кто стоял за всем этим делом. Может, она намеренно спрятала квитанцию в его книгу, чтобы оставить хоть какую-то наводку? Шанс, что он обнаружит квитанцию, был один к тысяче. «Но если она хотела о чем-то сообщить мне, то почему таким стран иым образом? — думал Мальберг. — Почему она не оставила прямых указаний? Что значит весь этот спектакль?»
Мальберг усиленно думал. Но чем больше он ломал голову, тем яснее ему становилось, что квитанция в книге оказалась случайно. Скорее всего, Марлена в это время читала книгу. Тут позвонили в дверь и, чтобы никто не догадался о ее планах, она сунула квитанцию в книгу и поставила ее на полку. Лукас потер виски и вздохнул.
Катерина вернула ему квитанцию. Ей стало жалко Мальберга, который сейчас выглядел беспомощным и каким-то ноте рянным. Катерина, хотя и обладала аналитическим складом ума, не знала, что делать дальше. Она чувствовала себя неуютно в чужой квартире, в которой скрывалась мрачная тайна.
— Паоло, — позвала она брата, стараясь говорить почти шепотом. — Ты еще там?
— Не переживай, — послышался в ответ такой же шепот. — Но я был бы вам благодарен, если бы мы поскорее убрались отсюда. Мы торчим тут уже четыре часа, и батарейки в фонаре вот-вот сядут. Кроме того, я чертовски устал. Года дают о себе знать.
Проигнорировав шутку Паоло, Мальберг сказал:
— Парень прав. Давай закругляться. — Он снова взял книгу и, вложив в нее квитанцию, спрятал ее в карман. — Нам действительно лучше уйти отсюда.
Катерина с облегчением кивнула. Она была рада, что они наконец-то покинут эту странную квартиру.
— Оставь свет включенным! — шепнула она, когда Лукас проходил по галерее.
Глава 23
Под картиной святого Карло Борромео, которого в шестнадцатом столетии назначил государственным секретарем его дядя, Папа Пий IV, встретились шестеро мужчин в черном. Все они имели довольно решительный вид. Монументальная картина в приемной префекта конгрегации была единственным настенным украшением скудно обставленной комнаты. В торце комнаты громоздился письменный стол гигантских размеров. Посередине — трапезный стол с четырьмя угловатыми стульями по бокам. Один стул стоял во главе стола, прямо напротив распятия, висевшего на стене.
Вначале встреча проходила в молчании. Мужчины, входя в комнату, приветствовали друг друга важным кивком.
Выглядело это собрание вполне обычно, потому что кардинал Бруно Моро, глава Святой Палаты, ненавидел праздные речи. Необычным было время встречи. Светящиеся стрелки «ролекса», который кардиналу подарило епископство на семидесятилетие, показывали двадцать три часа. В это время в Ватикане обычно уже царили мир и согласие.
Пока Моро все еще сидел за письменным столом, увлеченно просматривая документы, в комнату друг за другом входили мужчины. Они усаживались за пустой трапезный стол и так же, по очереди, складывали руки на столе: левую — снизу, правую — сверху, будто в ожидании Страшного суда. Слева, напротив высокого окна, сидели монсеньор Джованни Саччи — личный секретарь последнего Папы, бритый наголо, в дешевых никелевых очках. У Саччи было такое выражение лица, словно он ожидал, что его в эту ночь высекут розгами. (Ходили слухи, что Саччи якобы желает провести самобичевание, подражая святому Доминику.) Во власти Саччи — он был также главой архива Ватикана — находился тайный архив его свет лости. Он хранил документы, которые нельзя было увидеть простому христианину. Это были бумаги о тайных монастырях, где воспитывались дети священников и епископов; рукописи о святых, которые при жизни совсем не были святы ми, но которых в таком виде преподнесла верующим Церковь; секретные документы об аннулировании браков высокопоставленных лиц и записки с их сомнительными оправданиями.
Рядом с монсеньором сидел седой Франтишек Завацки. Он так согнулся, будто нес на своих узких плечах все грехи мира. Ему было за пятьдесят. Он был префектом по делам Церкви с общественностью. Завацки состоял на неблагодарной должности, поскольку в его обязанности входило оглашение решений его светлости народу. Он ловко задушил в зародыше дискуссию о крайней плоти Иисуса и вопрос, вознесся ли Спаситель вместе с ней или она осталась на земле и ее нужно чтить, как и многие другие реликвии.
Далеко от такого рода мыслей, но рядом с ним сидел Арчибальд Зальцманн и морщил нос от едкого запаха средства для полировки, который исходил от темной поверхности стола. Зальцманн пришел в Римскую курию со стороны, что заставило поволноваться всех клерикальных завистников. В юном возрасте, а в Ватикане это около шестидесяти, он стал просекретарем но образованию и заведовал всеми церковными университета ми и другими учебными заведениями. Не раз завистники порицали его за то, что у него нет церковного образования.
Напротив Зальцманна, спиной к окну, сидел глава Института по делам религии Джон Дука, как всегда, в сером фланелевом костюме. Он явно скучал, на лице застыла чуть заметная ироничная улыбка, которая отличала его от всех присутствующих.
В глубокой печали, но правую руку от Дуки, сидел профессор Джек Тайсон, сын легендарного гарвардского профессора Джона Тайсоиа, который предложил Ватикану заменить оригинал Туринской плащаницы фальшивкой. Пытаясь скоротать время, он тихо барабанил по столешнице пальцами правой руки. Если прислушаться, можно было понять, что он выстукивает «Марш гладиаторов».
Это вызывало недовольство монсеньора Абата, личного секретаря кардинала Бруно Моро, который уселся возле Тайсона с карандашом и пачкой чистых листов. Он собирался все запротоколировать: кардинал был уверен, что только написанное, но не произнесенное слово имеет значение. Абат негодующе посмотрел на Тайсона, но это не подействовало. Тогда монсеньор сделал знак, и профессор, извинившись, прекратил барабанить по столу.
Кроме Тайсона, который прилетел на встречу специально из Массачусетса и впервые оказался в стенах Ватикана, всех печальных присутствующих здесь людей объединяло одно — они были ярыми противниками государственного секретаря, кардинала Филипно Гонзаги.
— Я пригласил вас всех сюда в столь поздний час, — разорвал напряженную тишину хриплый голос кардинала Моро, который поднялся из-за письменного стола и пересел во главу трапезного, — потому что здесь, в этих стенах, было совершено страшное преступление.
Кардинал сделал приглашающий жест начальнику тайного архива Папы.