— Я решил, — сказал он наконец, — что мы дадим тебе еще одну возможность. Поэтому я и пригласил тебя.
— Еще одну? Разве какую-то я уже получил?
— А разве не получил? Разве ты не получил место в торговом отделе? — улыбался Шперк.
— Получил. Но…
— Что «но»?
— Но поскольку я пять лет изучал торговлю и три года занимался ею в Академии, то, конечно, логично, что получил место референта в торговом отделе, во всяком случае, более логично, чем если бы получил место референта в бухгалтерии.
— Невзирая на то, что в той же самой Академии работал и некий господин Шик? — ухмыльнулся Шперк.
— О боже, — вздохнул отец Квидо. — Разве я виноват в этом?
— А я разве виноват, что здесь дача того самого Когоута? — засмеялся Шперк. — И что Прага это видит? И я за это в ответе. Ты знаком с ним?
— Я? — несколько опешил отец Квидо. — Нет. Лично нет. Разве что по телевидению видел, — солгал он.
— Та еще контра — такого поискать надо! А раньше не был таким — помню, у жены в кружке ребятки его стишки декламировали. Кстати, жена говорила, что твой паренек тоже классно читает. На виду мальчонка!
— Квидо? — польщенно сказал его отец. — Да, старается.
— А ты вот тушуешься, тебя не видать!
— Меня? Десять часов кряду можете видеть меня на одном и том же стуле в конторе. А то и двенадцать. Приходите, пожалуйста, посмотрите.
— Не о том речь, — улыбался Шперк. — Я не про контору, я имею в виду — среди людей, в политическом смысле.
— В политическом?
— В УМЛ ты не поступил, на собрания носу не кажешь, общественную работу не ведешь, все тебе до лампочки, словом — пустое место!
Отец Квидо пожал плечами.
— Никакого чуда я от тебя не жду. Достаточно, если будешь в Народном фронте. Или, может, в пожарники подашься?
— В пожарники?
— Ну да, в пожарники — ты же огня не боишься?
— В зависимости от высоты пламени, — сказал отец Квидо.
— Н-да, — сказал Шперк. — А как насчет футбола, играешь? Команда «Б» продулась, знаешь про это?
— Слыхал, — снова приврал отец. — Но в футбол не играю. Куда! Честно говоря, я не очень спортивный тип.
— Значит, футбол исключается?
— Пожалуй, да.
— В Свазарме[22] не состоишь?
— Нет.
— Ну вот что, — неожиданно сказал Шперк. — Поступишь в этот самый УМЛ, и я дам тебе квартиру.
Отец Квидо почувствовал слабое покалывание за грудиной.
— Хорошо, — сказал он. — На веранде мы в самом деле замерзаем.
— А знаешь где? Вот тебе, без дальних слов! — засмеялся Шперк и вытащил из ящика стола связку ключей. — Держи, это та самая заводская вилла под Жаворонком. Подгребай туда, сразу же протопи, не то трубы у тебя лопнут! С тех пор как мы выселили оттуда Питору, там не отапливалось. С неделю, должно, будет.
— Виллу? — недоуменно сказал отец Квидо.
— Ага, ее самую, — смеялся Шперк. — Да еще с садом. Тебе тоже даю ее на время.
— Не ожидал, — искренно сказал отец Квидо. — Спасибо вам.
— Надеюсь, не подведешь. И упаси тебя бог не вывесить флаги — у нас проводятся шествия с фонариками, так вот как раз там мы мимо проходим.
— Флаги? — придурковато спросил отец Квидо.
Только сейчас стали до него доходить слова Шперка. Чувствуя несказанную радость и несказанное облегчение, он не в силах был даже сосредоточиться.
— Флаги! — хохотал Шперк. — Не забывай вывешивать!
— Сегодня?
— Рехнулся ты, что ли? Знаешь, какая бы это была провокация? Я имел в виду вообще вешать, а не то чтобы вывесить сразу!
— Непременно буду их вешать, — опамятовался отец Квидо. В общем-то, что в этом плохого?
— Питора тоже так говорил, — скалился Шперк. — А как кончил! Да, вот еще что, — сказал он отцу Квидо уже под завязку. — Тебе нужна собака — теперь, когда у тебя сад.
— Собака? Дело в том, что…
— Продам тебе щенка, — авторитетно сказал Шперк. — Причем с родословной. У меня собаководческая ферма, слыхал, наверно?
— Да, но я…
— За три тыщи. Заходи!
— Не выйдет, — сопротивлялся отец Квидо. — Дело не в деньгах, но жена с ума сойдет. Она до ужаса боится собак!
— Ничего, привыкнет. Моя тоже привыкла. Да и вообще овчарки — что твои телята.
— Овчарки? — опешил отец Квидо. — Только этого не хватало! Жена умрет со страху. Как раз с овчаркой когда-то у нее случилась довольно скверная история. Она и собака — это просто немыслимо!
— Какая собака?! — сказал Шперк с улыбкой. — Говорю же тебе — щенок!
IV
1) Небольшая вилла у подножья Жаворонка, куда семья окончательно переселилась после возвращения матери Квидо из родильного дома, напоминала бабушке Либе прелестный женский пансион в Лозанне, где она бывала не раз. Тот же цоколь красного песчаника, те же оконные рамы цвета охры, та же заросшая диким виноградом веранда и так же расположенные ели и туи в саду — все это рождало в ней весьма сентиментальные воспоминания.
Весной этого года она с двумя приятельницами отправилась в Германскую Демократическую Республику. Почти неделю они жили среди чудесной пробуждающейся природы Гарцкого леса, и тем больше удручало бабушку скорое возвращение в грязный, задымленный город. В последнее время она страдала расстройством дыхания, целиком относя это за счет пражского воздуха, и так же, как обе ее приятельницы, не исключала для себя возможности заболеть раком легких.
В ресторане, в пуще Гарцкой,
Подают на стол нам яства.
А съедим все подчистую,
«Noch einmal!» — звучит повсюду, —
по традиции изъяснялась она стихами на черно-белой открытке, правда, далее на сей раз следовало непривычное добавление в прозе: «Кислородом дышим про запас — авось хватит его и на Прагу!»
— Что ты об этом думаешь? — спросила мужа мать Квидо, держа открытку в одной руке, а маленького Пако — в другой.
Отец Квидо перечитал открытку еще раз.
— Бредятина какая-то! — заявил он.
— Если бы, — сказала его жена, печально улыбнувшись.
Апрельское солнце нагревало кафельный пол на веранде так, что на нем было приятно даже сидеть. Слышалось жужжание пчел, а в кроне ближней яблони под розоватыми цветами уже набухали будущие летние яблоки.
Лицо матери Квидо отражало большое счастье, но и не меньшую настороженность.
И она была вполне оправданна, хотя ни к чему путному так и не привела: уже в середине мая бабушка Либа заявилась с двумя чемоданами в полной решимости помочь своей дочери нянчить маленького Пако. Приехала она совсем неожиданно, как-то в пятницу, после обеда, что, однако, не помешало ей уже с порога отчитать отца Квидо за то, что не пришел ее встретить.
— Ты решилась оставить папу одного в Праге? — недоумевала мать Квидо.
— А он что, маленький? — аргументированно оправдывалась бабушка. — По крайней мере, сможет покупать себе мясо.
В Праге, утверждала она, оставаться ей больше нельзя ни минуты, она, мол, задыхается от тамошнего смога — и в доказательство своих слов она продемонстрировала семье забитый мокротой фильтр ручного респиратора, которым пользовалась теперь на всех оживленных перекрестках.
— Смог, — заявила она, — канцерогенный!
Слово «канцерогенный» она произнесла с каким-то благоговейным трепетом.
Что ж, матери Квидо пришлось смириться, а его отцу приложить все свое столярное мастерство, чтобы соорудить для тещи в пока еще нежилой мансарде уютный летний уголок.
— Вопреки отчаянному упору, который отец делал на слове «летний», — рассказывал впоследствии Квидо, — бабушка оставалась в Сазаве не только всю будущую зиму, но и до самой своей смерти в восемьдесят седьмом году.
— Эта комната зимой практически не отапливается! — предупреждал бабушку отец Квидо.
— На сей раз ты должна ему верить, — убеждала ее мать Квидо. — С неотапливаемыми помещениями у него большой опыт.
Но бабушку было не застращать, и, к ужасу отца Квидо, она, забрав к себе электрокамин и старый обогреватель еще со времен житья на веранде «Караулки», делала вид, что любой холод ей нипочем. Оба электроприбора способны были раскрутить счетчик, точно граммофонную пластинку, и от мысли, что придется оплачивать не только дорогую отопительную нефть, но еще и электричество, у отца Квидо голова шла кругом.
В морозные зимние ночи он нередко выбирался на лестницу, чтобы осветить фонариком счетчик.
— Он был похож на призрак отца Гамлета, только очень расчетливого, — описывая позднее эту картину, мать Квидо воспользовалась столь экстравагантным сравнением.
Бабушкина неожиданная боязнь рака, как ни странно, не покидала ее и в чистом сазавском воздухе. Поначалу бабушка отказывалась лишь готовить в алюминиевых кастрюлях, есть канцерогенных цыплят, которых, невзирая на все ее предупреждения, постоянно покупал отец Квидо, и мыть посуду «сапонатом», в результате чего тарелки стали вскоре такими жирными, что выскальзывали у всех из рук. Постепенно круг объявленных бабушкой запретов все более расширялся.
Двадцатого мая семья отмечала тридцатилетие отца Квидо. Жарко припекало солнце, но свод барвинка над верандой дарил желанную тень, так что Квидо решил накрыть стол к обеду там. У него для отца был припасен набор стамесок, и он не мог дождаться минуты, когда можно будет вручить их.
— Идите к столу! — нетерпеливо кричал он.
Первым пришел сам отец, принес бутылку шампанского. Мать шла следом за ним с большой кастрюлей супа, зажав под мышкой газету.
— Ты только послушай, — смеялась она. — Надеюсь, он не думает так всерьез.
— Наверное, нет, — сказал отец, — раз у меня сегодня день рождения.
Бабушка Вера кивнула на дедушкину рюмку.
— Ему не наливайте! — потребовала она.
— Нет, вы только послушайте ее! — выкрикнул дедушка Йозеф, взывая к сочувствию всех сидящих за столом. — Мне что, уж и с собственным сыном нельзя чокнуться?
— Прочту тебе только кусочек, — настаивала мама, — дорогого стоит.