Итак, события развивались следующим образом. Уайт вошел в эту комнату, выстрелил из «Браунинга» тридцать второго калибра и промахнулся (сейчас поясню, почему он промахнулся). Затем Уайт пробежал через комнату, бросил «Браунинг» в вазу, отскочил назад и сделал второй выстрел из «Айвер-Джонсона» тридцать восьмого калибра. Вам нужны доказательства? Мои сотрудники смогут их предоставить. Сегодня утром я провел тут небольшой эксперимент. Стоя вон там, в углу около вазы, я выстрелил.
Я никуда конкретно не целился, разве только в сторону стены между окнами. Пуля попала в стену между окнами, в футе правее открытого. Если бы я стоял дальше, на одной линии со столом, моя пуля угодила бы именно в то место в стене, куда вошла пуля из «Айвер-Джонсона» тридцать восьмого калибра. Я имею в виду, если бы я стоял там, где был Уайт, когда нажимал на курок во второй раз.
Сэр Эндрю Трэверс выступил вперед.
– Вы считаете, что Уайт все-таки сделал оба выстрела? Но это безумие! Вы же сами так сказали. Почему он сделал это в комнате, которая была заперта? Какой в этом смысл?
– Я постараюсь показать вам, – ответил полковник Маркуис, – поскольку это один из самых хитроумных трюков на моей памяти. Но все пошло не так… Следующая зацепка, привлекшая мое внимание, – это четкие следы от мужского ботинка десятого размера, оставшиеся на десятифутовой клумбе под западными окнами. Эти следы вели прочь от окна. Мы должны были поверить, что кто-то, носивший десятый размер, который больше, чем у Уайта, выбрался из этого окна и убежал. Но никто не сумел бы выбраться оттуда из-за состояния оконных рам. Значит, отпечатки были сфальсифицированы. И все же, если они были подделаны, как оставивший их человек смог пересечь такой большой участок клумбы, чтобы проложить линию следов, тянувшихся от окна? Уж не взлетел ли он? И человек, должно быть, сделал именно это. Иначе говоря, он прыгнул. Перепрыгнул клумбу и двинулся назад, таким образом подделав улику примерно за час до убийства судьи. В этом деле лишь один человек способен совершить подобный прыжок – Гэбриэл Уайт, который, по словам мистера Пенни, поставил непревзойденный рекорд по прыжкам в длину в Оксфорде.
А дальше? Дальше мы слышим от Робинсона о внезапном плане, возникшем недавно в доме судьи, – вставить в окна новые рамы, чтобы ставни могли отпираться. Все события, как вы начинаете видеть, разворачиваются вокруг преступника, который убьет судью и сбежит из этого окна, оставив после себя следы и пистолет.
План Уайта заключался именно в этом. Он хотел убить судью Мортлейка, но он достаточно умен (только посмотрите на него сейчас!), чтобы понимать: как бы ни умер судья, его обязательно заподозрят. Уверен, вам это и так понятно. Уайт не мог бы совершить убийство и остаться вне подозрений. Какой бы трюк он ни придумал, чтобы уйти от внимания, его все равно бы прижали. Но он мог совершить убийство, в котором не было бы достаточных доказательств его вины, и потому большинство поверили бы в его невиновность.
Он мог бы, с помощью сообщника из дома Мортлейка, завладеть «Браунингом», принадлежавшим какому-либо другу семьи. Неважно, какой пистолет, главным было показать, что у Уайта не имелось возможности его украсть. Отлично придумано. Он мог угрожать судье в присутствии кого бы то ни было. Он мог с вопиющим нахальством купить пистолет тридцать восьмого калибра у ростовщика, который, как он знает, является полицейским осведомителем и который, как ему тоже хорошо известно, сразу сообщит об этом. Уайт также мог приобрести пару туфель десятого размера, совсем ему не подходящих. Он мог получить от своего сообщника дубликат ключа от черного хода, позволяющий ему проникнуть на территорию в любое удобное время. Наконец, он мог получить подтверждение от своего сообщника, что ржавые окна и ставни теперь в рабочем состоянии.
И вот он готов. В любой день, когда судья остается один в павильоне, Уайт сумеет попасть на территорию поместья примерно за час до предполагаемого нападения. Он оставит следы. Может подергать ставни, желая убедиться, что они в порядке. И после этого потревожить домочадцев – вынудить их погнаться за ним, направить по своему следу любых удобных свидетелей. Он может ворваться в павильон на большом расстоянии впереди них. Ботинки, в которых он делал следы, теперь зарыты где-то в саду; сейчас он в собственной обуви. Он может запереть дверь и сделать два выстрела – первым промахнуться, а вторым убить судью. Он может открыть одно из западных окон и выбросить из него «Браунинг». Когда появятся преследователи, они найдут его – человека, который пытался убить и потерпел неудачу. А настоящее убийство совершил некто, кто выстрелил из угла и выпрыгнул; кто носил обувь, отличавшуюся от обуви Уайта, и пистолет, который не мог принести Уайт. Короче, Уайт очернил свой образ, чтобы обелить его. Он признавал, что собирался убить, и в то же время доказывал, что не мог этого совершить. Создавал фантом. Он не остался бы безнаказанным и рисковал – но не мог быть осужден, потому что в любом суде возникла бы ситуация, известная как «обоснованное сомнение». Его намеренный шаг в петлю палача был единственным надежным способом убедиться, что она никогда не затянется на его шее.
Пейдж повернулся к Уайту, и снова в лице молодого человека произошла перемена. Нечто зловещее таилось в его глазах, однако на симпатичном лице появилась любезная и обаятельная улыбка. Уайт выпрямился.
– Обоснованное сомнение все еще остается, – произнес лорд Эдвард Уайтфорд. – Я не убивал его, вы ведь знаете.
– Послушайте, Маркуис, я стараюсь не терять голову, – заявил Трэверс. – Но я не понимаю. Даже если это правда, как настоящий убийца сумел выйти из комнаты? Всё так же не ясно, как и раньше. И почему Уайт или его сообщник оказались такими глупыми, что не стали менять планы, даже когда выяснилось, что оконные рамы не заменили? Вы говорите, что Кэролайн – убийца. Я не могу поверить, что…
– Большое спасибо, Эндрю! – насмешливо перебила его Кэролайн. Она сменила позу и быстрым шагом двинулась вперед. Было видно, что Кэролайн не полностью себя контролировала: она могла совладать со своим интеллектом, но не с гневом, обращенным против всего мира.
– Не поддавайся на их попытки заставить тебя в чем-либо признаться, Гэбриэл, – посоветовала она. – Они блефуют, ты же знаешь. У них нет никаких веских улик против меня. Меня обвиняют в убийстве отца, но не понимают, что для этого я должна была стать невидимкой; и они не посмеют идти к присяжным, если не объяснят, как на самом деле убили отца. Они просто выставят себя на посмешище. Как вы и заметили, Эндрю. Если бы мы с Гэбриэлом решились осуществить такой дикий план, то должны были знать, что окна оставались заперты.
– Мисс Кэролайн, я солгал вам, – раздался хриплый голос Робинсона. Он наконец снял свою кепку и теперь мял ее в руках. – Я солгал вам, – повторил он. – Из-за этого целый день я был сам не свой и едва не спятил, но, да поможет мне Бог, теперь я рад, что солгал. Джентльмены, пару дней назад она дала мне пять фунтов, чтобы я пробрался сюда и починил одно из этих окон, чтобы его можно было открыть. И я пошел. Но судья поймал меня и пригрозил, что снимет с меня шкуру, если я еще раз попытаюсь. И я вернулся к вам, мисс Кэролайн. Мне нужны были эти пять фунтов, поэтому я солгал, что починил окно. Я поклялся вам на Библии, что никогда никому об этом не сообщу, а вы сказали, что моим словам никто не поверит, но я не собираюсь отправляться за кого-то на виселицу…
– Держите ее, Пейдж! – крикнул Маркуис.
Но удерживать ее не пришлось. Кэролайн повернулась к ним со спокойной улыбкой.
– Продолжайте, – произнесла она.
– Вы с Уайтом спланировали это вместе, – сказал полковник Маркуис. – Вы ненавидели судью почти так же сильно, как и он: всю его манерность и мягкость. Кроме того, полагаю, вы оказались в отчаянном положении из-за вашего прежнего романа с шантажистом Ральфом Стрэтфилдом. Услышь ваш отец об этом – и в своем завещании он наверняка не оставил бы вам ни пенни. А вам нужны были деньги на разных красавчиков вроде Стрэтфилда и Гэбриэла Уайта.
Конечно, с самого начала было ясно, что у Уайта есть сообщник в этом доме. Иначе он не мог бы так много выяснить и получить. Также было понятно, что его сообщник – женщина. В деле ощущалось то, что инспектор Пейдж назвал «женской рукой»; и ни у кого другого в доме не было серьезного мотива, кроме вас и вашей сестры. Признаюсь, это меня беспокоило. Я не знал, кто из вас виновен. Был склонен подозревать Иду, пока не стало очевидно, что эти явные попытки бросить подозрения на вас на самом деле были направлены против нее и еще кое-кого… Какой размер обуви вы носите, мистер Трэверс?
– Десятый, – мрачно ответил сэр Эндрю. – Я довольно грузный, как вы заметили.
– Да. И еще ваш пистолет. И прежде всего, как известно, вы собирались приехать в гости к судье. Вот почему Уайт так долго медлил – надеялся, что вы все же появитесь. Вы… связаны с Идой Мортлейк. Да, вы двое призваны были навлечь на себя подозрения. По плану подразумевалось, что Кэролайн Мортлейк не должна иметь никакого отношения к убийству. У нее должно было иметься алиби. Ведь ее могли бы заподозрить в симпатии к Трэверсу, и они собирались подстраховаться на сей счет. Отсюда и хитрость: «Ральфа Стрэтфилда» собирались использовать как прикрытие для прочного алиби, которое становилось тем более убедительным, что дискредитировало бы Кэролайн. Гэбриэлу Уайту следовало позвонить в дом и предложить Кэролайн пойти по такому-то адресу и спросить письмо. Вы, Кэролайн, действительно должны были уйти. Это – гениальная комбинация: данного адреса не существовало, и вы с Уайтом знали это. Эффектнее всего в этой затее было обратить на себя внимание, когда позднее вы бродили бы взад-вперед по улице в Блумсбери, и создать таким образом алиби с запасом на время убийства судьи. Вы могли свободно ходить на виду у всех – и заполучить свидетелей своей прогулки. Кроме того, должны были отказаться отвечать на любые вопросы об этом, понимая, что полицейские станут разузнавать и что бесценная Милли Рейли, горничная, имеет привычку подслушивать все телефонные разговоры. Она бы и сообщила об этом. И вы бы позволили вытянуть из себя кажущуюся истину, «алиби». Похоже на трюк Уайта: вы тоже очерняли себя, чтобы обелить.