Так, закончилось… А теперь начинается снова.
– Да, и так постоянно, – сообщил Уикс, электрик. – Похоже, там кто-то есть, но я никак не могу достучаться. – Он ударил в дверь кулаком, однако без особой надежды.
– Вы заглядывали в окна?
– Естественно.
Мы тоже подошли к окнам и заглянули в темную и пустую комнату, вероятно спальню, но ничего не увидели. Дверь из спальни в студию была закрыта. Все окна – заперты.
– Я предлагаю, – сказал Таррант, – проникнуть внутрь.
Управляющий колебался.
– Даже не знаю. В конце концов, арендатор имеет право включать любую музыку, которая ему нравится, и если он не хочет открывать дверь…
– А кто живет в пентхаусе?
– Некий Майкл Салти. Человек эксцентричный, как и многие художники. Признаться, я мало о нем знаю; сейчас мы не можем просить у квартиросъемщиков списки рекомендаций, как в былые времена. Он оплатил арендную плату за год и никого тут не беспокоил. Это все, что я могу о нем рассказать.
– Однако, – задумчиво произнес Таррант, – это представление несколько своеобразно. А вдруг мы хотим доставить ему важное сообщение? Что насчет его телефона?
– Пробовал, – сообщил Уикс. – Оператор говорит, что ответа нет.
– Я за то, чтобы заглянуть. Послушайте, Глиб, если вы не желаете брать на себя ответственность за взлом, давайте раздобудем лестницу и посмотрим в окошко на крыше. Десять к одному, что никто этого не заметит, и если все окажется в порядке, мы просто улизнем.
На это предложение управляющий согласился, хотя, как мне показалось, неохотно. Наверное, зловещие звуки, по-прежнему льющиеся через закрытую дверь, наконец поколебали его, поскольку невозможно было слушать их спокойно.
Принесли лестницу, и, как только ее установили, Таррант сам на нее взобрался. Я наблюдал, как он смотрел через слуховое окно на крыше, затем наклонился ближе к нему, пристально вглядываясь из-под ладони.
Вскоре Таррант выпрямился и поспешно спустился по лестнице. Подошел к нам, и лицо его было напряженным.
– Полагаю, вам следует вызвать полицию, – хрипло сказал он. – Немедленно. И не заходить туда, пока они не приедут.
– Полицию? Но почему?
– Это неприятно, – объяснил Таррант. – Но, похоже, произошло убийство.
И он больше ничего не добавил, пока не прибыл дорожный патруль с Парк-авеню. Затем мы все вместе вошли в пентхаус, причем ключ Глиба не сработал, и дверь пришлось взломать.
Студия представляла собой большую квадратную комнату с высокими потолками, ярко – почти кричаще – освещенную лампами. Она была уютно обставлена в современном стиле; мольберт и шкаф для красок и материалов стояли на деревянном полу, который покрывал, но не полностью мягкий ковер. Вопрос с музыкой вскоре был решен: в одном углу стояла электрическая «Виктрола»[44] с автоматическим устройством для поворота пластинки и ее повторного запуска. На записи был реквием Палестрины в исполнении известного оркестра. Кто-то, думаю, это был Таррант, пересек комнату и выключил ее, пока мы стояли, сгрудившись около двери и молча глядя на скрюченную, окровавленную фигуру на диване.
Это была девушка не старше двадцати двух лет, совершенно обнаженная, в самом расцвете женской красоты. Одна ее нога была неестественно согнута, рот казался перекошенным, а левая рука сжимала обивку дивана – видимо вцепившись в нее в предсмертной судороге. Из ее левой груди торчала рукоять ножа. Крови было много.
Таррант погасил четыре высокие свечи, расставленные на полу по углам дивана, и проговорил:
– Запомните, офицер, в десять сорок семь вечера свечи еще горели.
Я снова вышел на террасу и, тяжело опершись о западный парапет, глубоко вдохнул чистый холодный воздух. Я не привык к такого рода насилию.
Когда я вернулся в студию, тело девушки уже прикрыли одеялом. И я впервые обратил внимание на мольберт. Он стоял в юго-восточном углу, по диагонали от дивана напротив входной двери в другом конце комнаты. По идее, его должны были повернуть к северо-западу, чтобы на него падало максимум света из большого северного окна, и на это, кстати, указывал и стул справа от него. Однако мольберт был развернут на юго-запад, к двери спальни, и нужно было подойти к самой этой двери, чтобы рассмотреть полотно.
На нем, туго натянутом на раму, была нарисована маслом убитая девушка. Ее изобразили обнаженной, в вызывающей позе с полусогнутыми ногами и раскинутыми руками, а на губах застыла похотливая усмешка. Портрет назывался «La Seduction»[45]. В том самом месте, где нож пронзил реальное тело девушки, сквозь холст торчал большой гвоздь. Шляпка выступала на два дюйма на лицевой стороне картины, а под гвоздем изображалась струйка крови, стекавшая вниз.
Таррант стоял, засунув руки в карманы, и рассматривал эту картину. Его взгляд был прикован к гвоздю, казавшемуся неуместным на холсте и обреченному сыграть важную роль в трагедии.
Таррант что-то бормотал себе под нос, и голос его звучал так тихо, что я едва расслышал слова:
– Работа сумасшедшего… Но почему мольберт повернут к комнате тыльной стороной? Почему?
Поздно вечером в квартире Тарранта было оживленно. Прибывший лейтенант Маллинс из отдела по расследованию убийств бесцеремонно выгнал всех из пентхауса, включая и Тарранта. В связи с этим Таррант позвонил другу в полицейское управление и получил заверение в том, что вскоре его навестит инспектор Пик, которому поручили это дело, и его визит здесь нетерпеливо ожидали.
Хидо, безусловно, превосходный дворецкий, без промедления подал мне бутылку прекрасного ирландского виски («Бушмилс» 1919 года). Я потягивал свой второй бокал, а Таррант безмятежно читал в другом конце гостиной, когда в дверь позвонил инспектор Пик.
Войдя в апартаменты, он протянул руку:
– Мистер Таррант, полагаю? Рад познакомиться с вами, мистер Фелан.
Это был высокий худощавый мужчина в штатском, с неожиданно мягким голосом. Почему-то меня удивило, что офицер полиции носит хорошо сшитый твидовый костюм.
Усевшись в кресло, он продолжил:
– Как я понимаю, вы были одним из первых, кто вошел в пентхаус, мистер Таррант. Но сейчас мне особо нечего добавить. Дело весьма банальное.
– Вы поймали преступника?
– Еще нет. Он объявлен в розыск. Мы схватим его если не сегодня, то завтра или послезавтра.
– Художник?
– Майкл Салти, да. Эксцентричный человек, совершенно безумный… Кстати, благодарю вас за то замечание о свечах. Вместе с показаниями судмедэксперта оно помогло определить время убийства – между тремя и четырьмя часами дня.
– Значит, как я понимаю, нет никаких сомнений в личности преступника?
– Нет, – подтвердил Пик, – совершенно никаких. Один из служащих видел его с натурщицей днем в двенадцать пятьдесят, а лифтеры уверяют, что никого больше не доставляли в пентхаус ни днем, ни вечером. Его отпечатки остались на ноже, подсвечниках, пластинке проигрывателя. Есть и другие улики.
– А кто-нибудь заметил, как он выходил из здания после совершения убийства?
– Нет, никто. Это единственное недостающее звено. Но, поскольку Салти здесь нет, он, вероятно, ушел. Наверное, по пожарной лестнице; мы проверили – это возможно… Девушка – Барбара Бребант – из богатой семьи. – Пик покачал головой. – Однако необузданная натура. И при этом совсем юная. Она общалась с сомнительными художниками последние несколько лет; большинству из них она давала больше, чем они могли принять, если позволите так выразиться. Полагаю, она стала известна своей порочностью; ее так и описывают – «порочная красавица».
– Древнеримского типа, – заметил Таррант. – Не такая уж и редкость в нашем городе… Жила с Салти?
– Нет, дома. Когда удосуживалась дойти до него. Никто не сомневается, однако, что Барбара была любовницей Салти. И, судя по тому, что я выяснил, всех своих любовников она одурачивала, наставляла им рога. Салти в конце концов сошел с ума и убил ее.
– Да, все сходится, – согласился Таррант. – Портрет развратницы и вбитый в нее гвоздь. В действиях безумцев есть своя логика. Салти, вероятно, и сам был распущенным, но Барбара показала ему такие глубины, о каких он и не подозревал. Потом раскаяние. Его безумие приняло форму отрицания привычных ценностей, он превратил девушку в символ своего порока, нарисовал, а затем убил ее, так же как изуродовал гвоздем полотно… Да, Салти – тот, кто вам нужен, тут все ясно.
Пик затушил сигарету.
– Неприятное дело. Но не особенно таинственное. Хорошо бы, чтобы все наши дела были такими же простыми. – Он собрался уходить.
Таррант тоже поднялся и сказал:
– Минутку. Есть еще пара моментов…
– Да?
– Можно попросить вас кое о чем, инспектор? Я хотел бы проверить несколько деталей, которые заметил этим вечером, и для этого мне нужно попасть в пентхаус.
Пик пожал плечами, словно нашел эту просьбу бессмысленной, однако ответил вполне доброжелательно:
– Да, я провожу вас туда. Все наши уже ушли, кроме патрульного. Он будет охранять здание, пока мы не арестуем преступника. У меня есть свободный час.
Но прошло два часа, прежде чем они вернулись. Инспектор не стал заходить, но я расслышал прощальные слова Тарранта около двери:
– Вы ведь назначите на сегодняшнее дежурство еще одного сотрудника, верно?
Инспектор молча кивнул.
Я с удивлением посмотрел на своего приятеля, когда он вошел в гостиную. Его одежда и лицо успели покрыться грязью, на носу темнело большое черное пятно. К тому времени, когда он вымылся и переоделся в пижаму, уже почти рассвело.
В течение следующих нескольких минут Таррант был непривычно молчалив. Хидо принес нам по стаканчику на ночь, но Таррант так и сидел, глубоко задумавшись, и в свете стоявшего позади него торшера я заметил, что он хмурится.
Вскоре Таррант издал своеобразный свист, вероятно принятый между ним и его дворецким сигнал, и тот почти сразу появился из коридора, ведущего в кухню.