– Хорошие новости, – поспешно пояснил он. Ее глаза округлились. – Нет, я не про песню о Теннесси. Она не подошла. Но в конце концов я уговорил Ларри Фоули послушать «Майский день», и он назвал ее отличной. «Новое “Эхо в долине”[49]» – вот что он сказал. В общем, я собираюсь опубликовать ее. Ларри готов поспособствовать тому, чтобы она прозвучала на радио, и хочет включить ее в кинокартину, в съемках которой примет участие. Ты добилась успеха! Наконец-то ты – автор песен!
Марджи Торенс выглядела так, будто вот-вот упадет.
– Все так и есть, – заверил ее Риз. Действительно, все так и было. Он знал, что легче сказать правду, чем выдумать ложь. И потом это будет уже неважно. – Я тороплюсь с публикацией, а утром для тебя будет готов контракт.
У Марджи явно кружилась голова.
– И ты… ты не выступишь как соавтор? Правда, Арт?
– У тебя кружится голова, – заметил Риз и достал свою фляжку. – Хочешь выпить, чтобы отпраздновать?
Марджи покачала головой.
– Не на голодный желудок, – произнесла она. – Мне бы лучше стакан воды.
Тщательно разработанный план Артура Риза перестроился сам по себе, как встряхнутый калейдоскоп. Он поспешил к кулеру в углу и после секундной паузы вернулся с почти полным бумажным стаканчиком.
– Это тебя освежит, – сказал он.
Марджи осушила стаканчик одним глотком, и Риз выдохнул. Взглянул на часы – было пять двадцать. Через четыре-шесть минут капсула растворится…
– Есть еще кое-что, – торопливо продолжил он. – На днях у меня появилась идея для лирической песни, и Фоули ее одобрил. Если сможешь придумать к ней хорошую грустную мелодию… – Риз пошарил в карманах. – По-моему, я потерял листок, но могу продиктовать по памяти, – Он протянул Марджи желтый карандаш и коричневый конверт, в котором лежала отвергнутая рукопись «Милой Теннесси». – Начинается так: «Прощай, прощай…» – Артур диктовал очень медленно – как ему показалось, не менее часа. Он украдкой взглянул на часы и увидел, что прошло всего четыре минуты. И поймал себя на том, что импровизирует, повторяя строчку…
– Ты уже это диктовал, – заметила Марджи. – И рифмы плохие. – Она подняла голову, словно внезапно вспомнив о чем-то важном. – Включи свет! Становится… Арт! Я тебя не вижу! – Марджи вскочила. – Арт, боже, что ты сделал со мной…
Ее голос стих, а на губах выступили пузырьки. Марджи бросилась вперед, прежде чем Риз успел поймать ее. И понял, что не испытывает никаких особых эмоций, кроме признательности за то, что ее маленькое тело не произвело слишком много шума, ударившись о пол.
Риз оставил ее там и быстро направился к двери. Вроде, поблизости никого не было, чтобы услышать последнее отчаянное восклицание Марджи. Он поздравил себя с удачей. Все оказалось намного проще, чем он мог предположить, судя по книгам.
Риз закрыл дверь и задвинул засов, служивший для обеспечения уединения музыкантов. Потом принялся быстро довершать создание своей «картины», которая должна была доказать всему миру, что Марджи Торенс покончила с собой.
Сначала он надел легкие перчатки. Не составило труда перенести девушку к плетеному дивану, хотя он едва справился с искушением закрыть ее темные глаза.
Он потянулся к крошечным часам на позолоченном ремешке, которые Марджи Торенс носила на левом запястье. Возникла минутная загвоздка. Риз собирался перевести стрелки на семнадцать пятьдесят пять, а затем разбить часы, чтобы установить время «самоубийства», но, когда Марджи упала, кварцевое стекло разбилось. Часы не тикали. Риз снял одну перчатку и осторожно подвинул стрелки часиков вперед. Мешали осколки разбитого стекла, однако стрелки удалось передвинуть. Риз снова надел перчатку.
Он не забыл подобрать пару осколков стекла, упавших на дубовый пол, и положить их туда, где бы они лежали, если бы часы разбились о подлокотник дивана в момент агонии Марджи. К счастью, еще не стемнело.
На полу валялся бумажный стаканчик. Риз не был уверен, что отпечатки пальцев можно стереть с бумаги, поэтому скомкал его и сунул в карман. Взяв с подставки около кулера другой стаканчик, он плеснул в него немного воды, а затем бросил несколько крупинок яда, которые приберег для этой цели. Воду Риз вылил на лицо и рот умершей и бросил стаканчик туда, куда он выпал бы из безжизненных пальцев. Однако, поразмыслив, поднял его, вложил в безвольную ладонь Марджи Торенс и скомкал его рукой в перчатке.
Все было закончено – и выполнено безупречно, он знал это. Кто бы усомнился в том, что одинокая девушка, застрявшая в Нью-Йорке без друзей и семьи, с разрушенными мечтами и нуждающаяся в деньгах, могла решиться на самоубийство?
Риз взглянул на свои часы. Стрелки показывали тридцать пять минут шестого. У него было еще двадцать минут, чтобы обеспечить себе надежное алиби, на случай, если оно понадобится.
Оставалось доделать еще пару штрихов. Риз отпер дверь и выглянул в главный офис. Тот по-прежнему был безлюден. Артур вышел, оставив дверь приоткрытой, и просунул руку внутрь, чтобы повернуть латунную ручку, отодвигавшую засов.
Прижав большое лезвие складного ножа к пружине замка, Риз отдернул руку и захлопнул дверь. Затем убрал нож и щелкнул замок. Получалось, будто Марджи Торенс умерла в комнате с окном без пожарной лестницы и с дверью, запертой изнутри.
Через две минуты Риз уже смеялся вместе с лифтером, спускаясь вниз. Еще через пять он вышел из мужского туалета в «Рокси-гриль», умытый и причесанный. Смятый бумажный стаканчик, в котором была капсула с ядом, исчез навсегда в канализации. Когда большие часы над барной стойкой показали без десяти шесть, Риз уже угощал Ларри Фоули второй порцией выпивки, тихонько напевая «Майский день».
Инспектор Оскар Пайпер позвонил в полицейское управление, прежде чем надеть домашние тапки.
– Есть что-нибудь, сержант?
– Ничего, кроме паршивого самоубийства девушки на Улице дребезжащих сковородок[50], – сказал тот по телефону. – Ее нашла уборщица. Сейчас там патрульные.
– Завтра утром я заскочу и посмотрю, – произнес инспектор. – Все эти случаи одинаковые.
Завтра была суббота, и мисс Хильдегард Уайтерс отдыхала от уроков в третьем классе школы Джефферсона. Но если она и рассчитывала в выходной подольше понежиться в постели, то эти планы были грубо нарушены телефонным звонком.
– Да, Оскар, – сонно пробормотала она.
– Вы часто спрашивали, как полицейские отличают самоубийство от убийства. Ну, я нахожусь на месте типичного самоубийства, типичного во всем, кроме одной детали, хотя она и не имеет особого значения. Не желаете взглянуть? Если поторопитесь, успеете увидеть тело до того, как его отправят в морг.
– Я приду, – ответила учительница. – Но спешить не буду, даже если не застану ваш экспонат.
Пусть и неспешно, но она успела подняться на десятый этаж и войти в офис Артура Риза, музыкального издателя, до того, как прибыли санитары. Ее вытянутое лицо, вызывавшее ассоциации с породистой лошадью, исказила гримаска, когда инспектор показал ей сломанный замо́к гостевой комнаты и то, что в ней находилось.
– Уборщицы пришли в полночь и увидели, что дверь заперта. Они заставили ночного сторожа взломать ее, так как дверь невозможно запереть снаружи, и они подумали, что кому-то внутри стало плохо. И вот что обнаружили. Судмедэксперт долго находился на Лонг-Айленде из-за бандитской перестрелки и сумел добраться сюда лишь пару часов назад, но он нашел следы цианистого калия у нее во рту. И заявил, что вскрытие это подтвердит.
Мисс Уайтерс кивнула.
– Она совсем… юная, – сказала она.
– Была, – отозвался Пайпер. – Мы проверили. Она сбежала из средней школы Олбани, чтобы прославиться как автор песен, так что она даже моложе, чем кажется. Пробыла в Нью-Йорке пять месяцев и не получила ничего, кроме отказов. Вчера днем она получила еще один, подождала, пока все уйдут, и покончила с собой. И оставила на пианино предсмертную записку. – Инспектор передал Хильдегард коричневый конверт. – Написала ее на конверте, в котором лежала ее отвергнутая рукопись. Обратите внимание, какой твердый и уверенный почерк почти до последнего слова.
Мисс Уайтерс отметила. Она наклонилась и прищурилась, читая зарифмованную записку:
«Прощай, прощай. Моя слеза —
Это долгое и последнее “прощай”.
Прощай, Бродвей, и прощайте, огни.
Прощайте, одинокие ночи и грустные дни.
Я одна была и ждала,
Чтобы спеть напоследок “Прощай”»…
Хильдегард перечитала еще раз.
– Она не подписала записку, – продолжил Пайпер, – но это точно ее почерк. Тем же почерком написана рукопись в конверте, а также письмо в сумочке, которое она собиралась отправить по почте.
– Письмо? – Мисс Уайтерс вернула конверт.
Однако письмо ее разочаровало. Это была короткая записка в «Метрополитен-Гэс» с обещанием, что вскоре просроченный счет будет оплачен, и с подписью «Марджери Торенс».
Мисс Уайтерс вернула письмо, взяла крошечную сумочку, принадлежавшую девушке, и осмотрела ее содержимое.
– Вижу, у нее была миниатюрная авторучка, – заметила она. – Она тоже пишет. Интересно, почему Марджери использовала карандаш?
– Ну, взяла то, что ближе находилось. – Пайпер протянул ей длинный желтый карандаш, лежавший на полу. Учительница долго его разглядывала.
– Типичная картина самоубийства, – продолжил он. – Есть только одно маленькое несоответствие, но оно не имеет значения.
Мисс Уайтерс захотела узнать, что именно.
– Вот что, – ответил инспектор. – Мы знаем время, когда она умерла, потому что в предсмертной агонии она разбила свои наручные часы. Это было без пяти минут шесть. Но в этот час уже довольно темно, и я впервые слышу о суициде, совершенном в темноте. Обычно самоубийцам нужен свет.
– Возможно, она умерла раньше, а часы спешили? Или остановились уже после ее смерти?