атериал заменил железо в архитектуре. Их верхние этажи представляли собой переплетение ферм, которое пронизывалось лифтами и лестницами. На плоской верхней поверхности размещались стартовые тележки. Они могли перемещаться по слегка наклонным рельсам до самого края.
Грэм отправился на летные площадки по общественным путям в сопровождении Асано, своего слуги-японца. Линкольна отозвал Острог, занятый административными делами. Сильная охрана из полиции ветродвигателей ожидала Хозяина перед зданием Управления и освободила ему место на верхней движущейся платформе. Эта поездка на летные площадки была неожиданной, и тем не менее за ним последовала целая толпа. По пути он слышал, что люди выкрикивают его имя, и видел несчетное множество мужчин, женщин и детей в синем, которые, крича и жестикулируя, теснились на лестницах, ведущих на центральную полосу. Он не мог разобрать, что они кричали. Его снова поразил их особый грубый язык – вульгарный диалект городской бедноты. Когда наконец он достиг цели, охрана немедля оказалась в окружении густой возбужденной толпы. Позже Грэм сообразил, что некоторые пытались пробиться к нему и передать петицию. Стражники с трудом прокладывали дорогу.
Моноплан с дежурным аэронавтом ожидал его на западной площадке. Вблизи этот аппарат оказался не таким уж маленьким. Он лежал на своей стартовой тележке посреди широкой площадки, его алюминиевый решетчатый корпус был величиной с двадцатитонную яхту. Боковые несущие паруса из какой-то стекловидной искусственной пленки, поддерживаемые и пронизанные металлическими нервами, похожими на прожилки в крыле пчелы, отбрасывали тень на пространство в сотни квадратных ярдов. Сиденья для инженера и пассажира свободно висели внутри защитных ребер каркаса на сложной системе тросов и были сдвинуты довольно далеко назад от середины корпуса. Кресло пассажира защищалось ветровым щитком и ограждалось металлическими прутьями с надувными подушками. При необходимости его можно было закрыть полностью, но Грэм, в предвкушении новых впечатлений, пожелал, чтобы сиденье оставили открытым. Аэронавт сидел за стеклом, защищающим лицо. Пассажир мог закрепить свое сиденье на одном месте, что было необходимо при посадке, или передвигаться с помощью рельса и специального стержня к шкафчику на носу машины, где помещались его личный багаж, теплая одежда и провизия. Шкафчик вместе с сиденьями уравновешивали размещенный в центральной части двигатель и установленный на корме пропеллер.
Площадка была пуста – никого, кроме Грэма, Асано и нескольких охранников. Под руководством аэронавта Грэм занял свое место. Асано вылез из машины и остановился на площадке – замахал рукой. Внезапно он словно скользнул куда-то назад и вправо и исчез.
Двигатель громко гудел, пропеллер вращался; площадка и окрестные строения стремительно и плавно уходили назад. Затем все словно вздыбилось. Грэм инстинктивно ухватился за короткие стержни по сторонам сиденья. Чувствовал, что поднимается вверх, слышал свист воздуха над ветровым щитком. Пропеллер вращался с мощным ритмическим звуком: раз, два, три – пауза, раз, два, три – пауза. Инженер очень осторожно регулировал механизм. Машина начала мелко вибрировать; эта дрожь продолжалась в течение всего полета. Крыши уносились вправо, быстро уменьшаясь. Грэм глядел через голову аэронавта сквозь ребра машины. Посмотрев по сторонам, Грэм не заметил ничего особенно пугающего – скоростной фуникулер дал бы похожие ощущения. Он узнал здание Совета и Хайгейт-ридж. И тут он взглянул вниз, прямо под ноги.
Мгновенно его охватил животный ужас, сознание страшной опасности. Он вцепился во что-то. Какое-то время не мог поднять глаз. В нескольких сотнях футов внизу был один из больших ветряков юго-западного Лондона, а южнее виднелась летная площадка, усеянная черными точками. И все это, казалось, проваливалось в бездну. У него был мгновенный импульс – бросится вниз, догнать землю. Он стиснул зубы, усилием воли поднял глаза. Паника прошла.
Некоторое время Грэм сидел, крепко сжав зубы и уставившись в небо. Тук, тук, тук – хлоп, – постукивал двигатель, тук, тук, тук – хлоп. Грэм крепко схватился за стержни, взглянул на аэронавта и увидел на его загорелом лице улыбку. Улыбнулся в ответ – возможно, несколько натянуто.
– Поначалу немного непривычно! – прокричал Грэм, прежде чем снова принял исполненную достоинства позу. Но некоторое время не решался снова взглянуть вниз. Он уставился через голову аэронавта на синюю полоску неба у горизонта. Никак не удавалось выбросить из головы мысль о возможной катастрофе. Тук, тук, тук – хлоп! Предположим, самый обыкновенный винтик отвернется в этом механизме! Предположим… Отчаянным усилием он отогнал от себя эта опасения. По крайней мере ему удалось отодвинуть их на задний план. А моноплан поднимался все выше и выше в чистом прозрачном воздухе.
Когда эмоциональный шок от ощущения свободного полета миновал, переживаемое состояние стало ему даже приятно. Его предупреждали о воздушной болезни. Но раскачка моноплана, направляемого против легкого юго-западного бриза, не слишком отличалась от килевой качки судна на пологих волнах умеренного шторма, а Грэм был неплохим моряком. Острый разреженный воздух вызывал бодрящее ощущение легкости. Он взглянул вверх и увидел, что голубое небо легким орнаментом украсили перистые облака. Затем осторожно опустил глаза, сквозь ребра и перекладины посмотрел на полет белых птиц, зависших внизу. Немного понаблюдал за ними. Почти без страха взглянул еще ниже и увидел стройный силуэт мачты «вороньего гнезда», сияющей золотом в солнечных лучах и удаляющейся с каждым мгновением. Теперь его более уверенному взгляду предстала надвигающаяся линия голубых холмов, а за нею, уже с подветренной стороны, расстилалась замысловатая картина лондонских кровель. Ближний ее край был виден ясно и резко, и от острого удивления последние страхи Грэма исчезли. Граница Лондона была подобна стене, утесу, вертикальной ступени, обрыву высотой в триста или четыреста футов. Город заканчивался сплошным декорированным фасадом с редкими террасами.
Характерного для больших городов девятнадцатого века постепенного перехода от города к предместьям, а там и к сельской местности, более не существовало. Осталось лишь запустение, руины в многоцветных, густых зарослях разнообразных растений – остатках былых садов. Вокруг темнели коричневые квадраты пашен и полоски вечнозеленого кустарника. Они виднелись даже между развалин. Однако по большей части эти рифы и шхеры руин, эти обломки пригородных вилл все еще виднелись вдоль бывших улиц и дорог – печальные острова среди наступающего зеленого и коричневого моря. Обитатели бросили их много лет назад, но они, видимо, оказались слишком прочны для того, чтобы их смели сельскохозяйственные машины.
Растительность буйно обвивала рассыпающиеся клетки бесчисленных брошенных домов и подкатывала к городской стене зеленым прибоем ежевики, остролиста, плюща, ворсянки и бурьяна. Там и тут среди ничтожных останков Викторианской эпохи возвышались дворцы развлечений, соединенные с городом канатными дорогами. В этот зимний день они казались покинутыми. Пустынными выглядели и сады, разбитые среди руин. Пределы города были определены, в сущности, так же четко, как в древние времена, когда городские ворота запирались на ночь и вокруг стен рыскали разбойники. Огромная полукруглая арка извергала транспортный поток на идемитовую дорогу, ведущую в Бат. Таким открылся Грэму мир вне города – сверкнул и исчез. Когда он наконец сумел опять взглянуть вертикально вниз, то увидел поля в долине Темзы – бесчисленные красно-коричневые прямоугольники, разделенные блестящими нитями сточных канав.
Возбуждение Грэма стремительно возрастало и перешло в какой-то хмельной восторг. Он всей грудью вдыхал разреженный воздух, громко смеялся, ему хотелось крикнуть что-нибудь. Желание это стало неодолимым, и он закричал. Описав широкую дугу, они повернули к югу. Моноплан летел с небольшим креном в подветренную сторону и медленно менял направление движения, вначале резко набирая высоту, а затем плавно и стремительно скользя вниз, что было очень приятно. Во время такого скольжения пропеллер останавливался. Подъемы давали Грэму ощущение победы над стихией, а плавный спуск в разреженном воздухе доставлял неизъяснимое наслаждение. Хотелось никогда не покидать небо.
Некоторое время он внимательно разглядывал детали ландшафта, стремительно бегущего на север. Особенно ему нравилась ясность и четкость мелких деталей. Поражало большое количество руин некогда стоявших повсюду домов и огромные безлесные пространства, с которых исчезли фермы и деревушки – остались лишь осыпающиеся развалины. Грэм уже слышал об этом, но видеть все своими глазами – совсем другое дело. Он пытался различить в этом запустении знакомые места, но после того, как долина Темзы осталась позади, ему это поначалу не удавалось. Однако вскоре, пролетев над острым меловым холмом, Грэм узнал линию восточного обрыва и руины городка, круто идущие вверх по обеим сторонам ущелья. Это был Гилдфорд-хогз-бэк. После этого он смог различить и другие места – Лит-хилл, песчаные пустоши Олдершота и так далее. Долина реки Уэй заросла густым лесом повсюду, кроме мест, где проходила, следуя направлению старой железнодорожной колеи, широкая Портсмутская идемитовая дорога, густо усеянная быстро двигающимися точками.
На всей ширине склона Даунса, насколько глаз мог различить в серой дымке, были расставлены ветряные колеса, которым самый большой городской ветряк годился бы в младшие братья. Они величественно вращались под юго-западным ветром. Здесь и там виднелись участки, усеянные овцами Британского пищевого треста, среди которых темными силуэтами выделялись конные пастухи. Затем под носом моноплана проплыли Уилден-хайтс, линия холмов Хайндхеда, Питч-хилл и Лит-хилл со вторым рядом ветряных двигателей, которые, казалось, старались перехватить у ветряков низины их долю ветра. Пурпурный вереск сменился внизу желтым дроком, быстро промелькнуло и превратилось в едва заметное пятно стадо черных быков, которое гнала пара конников.