Когда все это исчезло вдали, Грэм услышал совсем рядом жалобу пеночки. Машина летела теперь над южным Даунсом, и, взглянув через плечо, Грэм увидел за обрывом Портсдаунского холма форты Портсмутской гавани. В следующее мгновение показалось скопление стоящих возле берега судов, подобных плавучим городам, залитые солнцем белые утесы Нидлза и отливающая серым поверхность пролива Солент. Моноплан словно перепрыгнул пролив за несколько мгновений, а через несколько секунд и остров Уайт остался позади. Теперь внизу все шире и шире растекалось морское пространство, то пурпурное – там, куда падала тень от облаков, то серое, то блестящее, как зеркало, то зелено-синее, туманное. Остров Уайт становился все меньше и меньше. Через несколько минут от облачной гряды отделилась полоса серой мглы, спустилась с неба и превратилась в береговую линию – северное побережье Франции, солнечное и прекрасное. Оно росло, окрашивалось, становилось ярче, отчетливей, а английский берег исчезал вдали.
Очень скоро, как казалось, на горизонте появился Париж и некоторое время висел там, но затем пропал из виду, так как моноплан свернул на север. Но Грэм успел заметить, что Эйфелева башня все еще стоит, а рядом с ней виднеется огромный купол, увенчанный колоссальным шпилем. Он заметил также косую полосу дыма, но не понял, в чем дело. Аэронавт сказал что-то о «беспорядках на нижних путях», на что Грэм не обратил особого внимания, но заметил башни, минареты, элегантные сооружения, которые вздымались к небу выше ветряных двигателей, и подумал, что Париж хотя бы по изяществу силуэта все еще опережает своего огромного соперника. Пока он смотрел, бледно-голубая тень быстро поднялась со стороны города и понеслась, как осенний лист, подгоняемый бурей, – повернула и полетела в их сторону, стремительно увеличиваясь. Аэронавт что-то сказал.
– Что? – переспросил Грэм; он не мог отвести глаз от этого зрелища.
– Лондонский аэроплан, сир, – прокричал пилот.
Они поднялись выше и повернули к северу. Аэроплан приближался, становился все больше. Шум моноплана, бывший недавно воплощением мощи и скорости, казался теперь тихим жужжанием. Каким огромным было это чудовище, каким стремительным и величественным был его полет! Оно пронеслось прямо под ними – прозрачные, обтянутые проволочной сеткой крылья широко раскинуты, – живое существо! Грэм успел увидеть ряды закутанных пассажиров, покачивающихся в своих люльках за ветровыми стеклами, одетого в белое инженера, карабкающегося против встречного ветра по трапу, согласно работающие двигатели, вращающийся пропеллер и широкую плоскость крыла. Потрясающее зрелище! В одно мгновение аэроплан исчез.
Он набирал высоту, и крылья маленького моноплана закачались на его воздушной волне. Аэроплан уходил, становился все меньше. Они, казалось, оставались на месте, а он уже опять стал плоской голубой тенью, исчезавшей в небе. Это был аппарат, летавший между Лондоном и Парижем. В хорошую погоду и в спокойные времена он делал по четыре рейса в день.
Они летели через Ла-Манш, медленно, как теперь казалось Грэму, и слева серым пятном вырастал Бичи-хед.
– Садимся, – объявил аэронавт, голос его был едва слышен из-за свиста ветра над стеклом.
– Нет еще! – смеясь, крикнул Грэм. – Пока не садимся. Я хочу побольше узнать об этой машине.
– Я полагаю… – начал аэронавт.
– Я хочу побольше узнать об этой машине, – повторил Грэм. – Перехожу к вам. – Он вылез из кресла и ступил на огороженную дорожку, ведущую к месту пилота.
На мгновение застыл, побледнев и вцепившись в поручни. Еще шаг – и он подобрался к аэронавту. Ощутил на плече давление воздуха. Его шапка закувыркалась черным пятнышком позади. Ветер дул над ветровым стеклом, растрепал его волосы. Аэронавт проделал несколько поспешных манипуляций и сбалансировал центры тяжести и напора воздуха.
– Я хочу, чтобы вы все объяснили, – сказал Грэм. – Что вы делаете, когда перемещаете двигатель вперед?
Аэронавт замялся.
– Это сложно, сир.
– Не имеет значения, – закричал Грэм. – Не имеет значения!
– Аэронавтика – это тайна… привилегия… – помолчав, сказал пилот.
– Я знаю. Но я – Хозяин, и я хочу знать.
Он рассмеялся, его переполняло новое чувство – власти, подаренной полетом.
Моноплан разворачивался к западу; резкий ветер бил в лицо, раздувал одежду. Грэм и пилот поглядели друг другу в глаза.
– Сир, существуют правила…
– Но дело касается меня, – сказал Грэм. – Вы, кажется, забыли…
Аэронавт изучающе посмотрел ему в лицо.
– Нет, я не забыл, сир. Но по всей земле никто – ни один человек, кроме приведенного к присяге аэронавта, – никогда не управлял машиной. Они могут быть только пассажирами…
– Я кое-что слышал об этом. Не собираюсь с вами спорить. Знаете, ради чего я проспал двести лет? Чтобы летать!
– Сир, – сказал аэронавт, – правила… если я нарушу правила…
Грэм движением руки отбросил возможные неприятности.
– Но вы могли бы наблюдать за мной…
– Нет, – объявил Грэм, покачнувшись и хватаясь за поручень, когда машина задрала нос на новом подъеме. – Такая игра не для меня. Хочу делать все сам. Сам! Даже если разобьюсь! Я так хочу. Слушайте. Я сейчас сяду рядом с вами. Спокойно! Я намерен летать самостоятельно и готов поплатиться за это жизнью. Это вознаграждение за мой сон. А все остальное… В прошлом я мечтал о полетах. А теперь – держите равновесие!
– Дюжина шпионов наблюдает за мной, сир!
Терпение Грэма лопнуло. Как он решил, так и должно быть. Он выругался. Перевалил через рычаги. Моноплан качнуло.
– Кто Хозяин мира? – прикрикнул он. – Я или ваша корпорация? Ну! Снимите руки с рычагов и берите меня за запястья. Вот так. А теперь, как опустить нос вниз для скольжения?
– Сир!
– Что такое?
– Вы защитите меня?
– Боже мой! Конечно! Даже если придется сжечь Лондон. Ну же!
Этим обещанием Грэм купил первый свой урок воздухоплаванья.
– В ваших интересах за время этого полета, – сказал он, громко смеясь, потому что воздух действовал на него, как крепкое вино, – обучить меня побыстрее и получше. Потянуть за это? А! Так! Ого!
– Назад, сир! Назад!
– Назад… хорошо. Раз, два, три! Боже милостивый! Он поднимается! Вот это жизнь!
Теперь машина принялась отплясывать странные фигуры в воздухе. Она то описывала спираль всего ярдов сто в диаметре, то взмывала вверх и падала – круто, стремительно, как сокол, а затем снова ввинчивалась в воздух и уходила ввысь. При одном из таких спусков он полетел прямо на дрейфующий парк воздушных шаров на юго-востоке и едва успел отвернуть в сторону. Изумительная быстрота и плавность движения, потрясающее воздействие чистого воздуха привели Грэма в бесшабашный восторг.
Но в конце концов неприятное приключение отрезвило его и заставило повернуть к земле с ее суетой и неразрешимыми темными загадками. Во время пикирования послышался удар и что-то пролетело мимо, обрызгав его каплями, вроде дождевых. Оглянувшись, он увидел внизу крутящийся белый лоскут.
– Что это было? – спросил он. – Я не понял.
Аэронавт оглянулся и схватился за рычаг – ведь они продолжали падать. Когда машина выправилась и начала подниматься, он перевел дыхание.
– Это, – указал пилот на белый предмет, все еще планирующий вниз, – это был лебедь.
– Я его не видел, – сказал Грэм.
Аэронавт промолчал, на лбу у него выступила испарина.
Они летели горизонтально, пока Грэм перебирался снова на сиденье пассажира, где его уже не доставали порывы ветра. Последовал стремительный спуск – пропеллер вращался, препятствуя падению, – и летная площадка, широкая и темная, начала расти перед ними. Солнце, закатываясь за меловые холмы на западе, казалось, опускалось вместе с монопланом, оставляя в небе золотое сияние.
Скоро стали видны мелкие пятнышки. Внизу послышался шум, подобный шуму прибоя на галечном берегу, и Грэм увидел, что все крыши вокруг площадки густо заполнены народом, радующимся его благополучному возвращению. Сплошная темная масса под площадкой пестрела пятнами бесчисленных лиц, машущих рук и развевающихся белых платков.
Глава XVIIТри дня
Линкольн ждал Грэма в апартаментах под летной площадкой. Его, по-видимому, очень интересовало, как прошел полет, он был доволен, услыхав, что Грэм в полном восторге. Грэм кипел энтузиазмом.
– Я должен научиться летать! – кричал он. – Должен это освоить! Как жаль мне тех, что умерли, не дождавшись такой возможности. Как сладко и славно летать! Это самое чудесное ощущение на свете.
– Вы найдете в нашем времени массу чудесных ощущений, – сказал Линкольн. – Не знаю, что посоветовать вам еще. У нас есть музыка, которая заменяет романы.
– Сейчас меня занимают полеты. Хочу побольше о них узнать. Ваш аэронавт говорит, что есть какие-то корпоративные правила, запрещающие обучать посторонних.
– Полагаю, это так, – ответил Линкольн. – Но для вас!.. Если вы решили этим заняться, мы можем хоть завтра сделать вас присяжным аэронавтом на законных основаниях.
Грэм с живостью согласился и снова стал рассказывать о своих впечатлениях.
– А как идут дела? – вдруг спросил он. – Каково сейчас положение?
Линкольну не хотелось говорить о делах.
– Острог вам завтра расскажет, – сказал он. – Все устраивается. Революция завершается по всему миру. Конечно, конфликты то там, то тут неизбежны, но ваше правление обеспечено. Доверив дела Острогу, вы можете ни о чем не беспокоиться.
– А можно ли мне стать, как вы это назвали, присяжным аэронавтом уже сегодня? – спросил Грэм, расхаживая по комнате. – Тогда бы я завтра в самую первую очередь снова…
– Это, видимо, возможно, – задумчиво сказал Линкольн. – Вполне возможно. Так мы и поступим. – Он рассмеялся. – Я подготовил несколько развлечений на выбор, но вы нашли для себя свое. Сейчас я телефонирую в Управление аэронавтики, и мы вернемся в ваши апартаменты в Управлении ветродвигателей. Пока вы будете обедать, аэронавты успеют собраться. Но вы не думаете, что после обеда лучше бы… – он замялся.