Лучшие романы — страница 136 из 146

: «Спасение на втором этаже, первый поворот направо», «Вручите ваши деньги вашему Творцу», «Самое быстрое в Лондоне обращение в веру, искусные операторы! Раз-два – и готово!», «Что Христос сказал бы Спящему? Читайте самых современных святых!», «Быть христианином – не помеха делу», «Сегодня на кафедре самые блестящие епископы, цены обычные», «Экспресс-благословение для занятых деловых людей».

– Но это чудовищно! – воскликнул Грэм, когда кричащая реклама коммерческого благочестия нависла над ними.

– Что ужасно? – спросил маленький японец, безуспешно выискивая что-нибудь необычное в кричащих надписях.

– Как что? Вот это! Ведь суть религии в благоговении.

– Ах вот вы о чем. – Асано взглянул на Грэма. – Это вас неприятно удивляет? – сказал он тоном человека, сделавшего открытие. – Да, наверное, так и должно быть. Я совсем забыл. Сейчас борьба за внимание публики столь остра, а у людей нет времени заботиться о своих душах, как раньше. – Он усмехнулся. – В старину у вас были тихие субботы, загородные поездки. Хотя я где-то читал о воскресных вечерах, когда…

– Но эти надписи! – сказал Грэм, глядя на удаляющиеся белые и голубые буквы. – Они, видно, не единственные…

– Существуют сотни разных способов. Но разумеется, если секта не заявляет о себе, она ничего и не получает. Богослужение меняется со временем. Есть секты высокого класса с более спокойным подходом – дорогой фимиам, личное внимание и тому подобные вещи. Эти люди процветают, они исключительно популярны. Они платят за свои помещения по нескольку дюжин львов Совету – то есть, я хотел сказать, вам.

Грэм все еще ощущал трудности с денежным счетом и упоминание о дюжинах львов вдруг повернуло его мысли. Увешанные рекламой храмы с их зазывалами были забыты. Асано подтвердил предположение Грэма, что золото и серебро выведены из обращения, а золотые монеты, царствующие со времен финикийских купцов, наконец развенчаны. Перемены проходили шагами, но очень быстро, путем расширения системы чеков, которая еще в ранние свои времена вытеснила золото из крупных деловых расчетов. Обычные деньги внутри города – фактически это была всемирная валюта – приняли вид маленьких коричневых, зеленых и розовых чеков Совета, на небольшие суммы, без указания предъявителя. У Асано было с собой несколько таких чеков и при первой возможности он пополнил комплект. Чеки были напечатаны не на недолговечной бумаге, а на ткани из полупрозрачного искусственного волокна с шелком. На каждом имелось факсимиле Грэма – это была его первая встреча с петлями и росчерками собственного автографа за двести три года.

Последующие впечатления оказались недостаточно яркими, чтобы оттеснить мысли о разоружении толпы. Остался позади грязный фасад храма теософов, обещавшего ЧУДЕСА огромными колеблющимися огненными буквами, – унылое зрелище; но затем появилась столовая на Нортумберленд-авеню. Она заинтересовала Грэма очень сильно.

Благодаря энергии и ловкости Асано они смогли взглянуть на заведение с небольшой закрытой галереи для обслуживающего персонала. Здание наполняли нескладные отдаленные вопли, свист и вскрики; поначалу Грэм не понял их смысла, но они были похожи на таинственный голос, который он слышал в ночь одиноких скитаний, когда зажегся свет.

Он начал привыкать к огромности помещений и скопищам людей, но это зрелище захватило его надолго. Грэм смотрел, как внизу обслуживают едоков, задавал вопросы, получал детальные ответы и, наконец, по-настоящему понял, что значит накормить одновременно несколько тысяч человек.

Его постоянно удивляло, что вещи, которые должны были сразу бросаться в глаза, не открывались ему в полном объеме, пока некоторые малозначащие детали не складывались внезапно, как в головоломке, и не указывали на очевидные факты, которые он упустил из виду. Только сейчас до него дошло, что это непрерывное городское пространство, укрытое от непогоды, эти обширные залы и улицы привели к исчезновению домашнего хозяйства; что типичный викторианский «дом», маленькая кирпичная коробка, вмещающая в себя кухню, чулан, жилые комнаты и спальни, исчез, как некогда исчезла плетеная хижина, и сохранился только в виде руин, рассыпанных по сельской местности. И теперь Грэм на деле понял то, что бросалось в глаза с самого начала: Лондон, рассматриваемый как место для жилья, это не скопление домов, а грандиозный отель, гостиница с тысячами разновидностей номеров, обеденных залов, театров, часовен, рынков и общественных залов – объединенное предприятие, в большей своей части принадлежащее ему. У людей все еще есть свои спальни, может быть с прихожей, и необходимые санитарные удобства – с минимальной степенью комфорта и изолированности, но в остальном их обитатели живут так, как жили постояльцы новейших гигантских отелей в Викторианскую эпоху: едят, читают, играют, беседуют в общественных местах, а работать отправляются в промышленные кварталы или в конторы в деловых районах.

Он тут же понял, что викторианский город неизбежно должен был измениться таким образом. Современный город возник благодаря выгодам кооперации. Во времена его поколения слиянию домашних хозяйств мешали недостаточная цивилизованность людей, упрямая варварская гордость, страсти, предрассудки, соперничество и ожесточенность среднего и низшего классов. Поэтому хозяева домов отгораживались друг от друга. Однако перемены, ведущие к смягчению нравов, быстро развивались уже тогда. За недолгие тридцать лет его прежней жизни широко распространился обычай есть вне дома. Слабо посещаемые, похожие на стойла, кофейни уступили место просторным, всегда заполненным кондитерским компании «Аэрейтед брэд»[21], возникли женские клубы, все больше становилось читален, библиотек, залов для отдыха. Все это свидетельствовало о возросшем взаимном доверии в обществе. Теперь эти тенденции близились к своему завершению. Закрытое и огороженное домашнее хозяйство ушло в прошлое.

Грэм понял, что люди в столовой принадлежали к нижнему слою среднего класса – чуть выше класса синих рабочих. В викторианское время эта группа людей так привыкла есть в полном уединении, что ее представители, попав на общую трапезу, обычно прятали растерянность за грубыми шутками или подчеркнуто воинственным поведением. А эти ярко и легко одетые люди, хотя спешили и были необщительны, обладали отличными манерами и, без сомнения, относились друг к другу с уважением.

Он заметил мелкую, но характерную подробность: куда ни взглянешь, столы были совершенно чистые – ничего похожего на хаос с разбросанными кусками хлеба, брызгами соуса и пятнами от жаркого, пролитыми напитками и сдвинутыми вазами, обычный для бурного течения викторианского обеда. Сервировка изменилась очень сильно. Не было ни цветов, ни других украшений, а крышка стола, лишенного скатерти, была изготовлена из твердого вещества, поверхность которого напоминала камчатное полотно. Узоры на столешнице складывались в изящно написанные рекламные объявления.

В углублении напротив каждого обедающего стоял сложный аппарат из металла и фарфора. В нем помещалась единственная белая фарфоровая тарелка; при перемене блюд посетитель мыл ее сам, пользуясь кранами с горячей и холодной быстро испаряющейся жидкостью; когда надо, он мыл и изысканной формы нож из белого металла, вилку и ложку.

Бульон и химическое вино, которое было здесь обычным напитком, подавались по трубам, а остальные кушанья, аппетитно разложенные на блюдах, автоматически перемещались вдоль столов по серебристым рельсам. Обедающий останавливал блюда и брал себе еду по выбору. Блюда появлялись через дверцу у одного конца стола и исчезали у противоположного. Тут, как отметил Грэм, ярко проявились настроения периода упадка демократии, уродливая гордость лакейских душ, не допускавшая, чтобы равные прислуживали равным. Занятый этими наблюдениями, Грэм лишь на выходе заметил гигантские рекламные диорамы, величественно перемещающиеся по верхней части стен, предлагая самые замечательные товары.

Выйдя из этого помещения, они попали в зал, полный народа, и тут обнаружилась причина шума, который озадачил Грэма. Они остановились у турникета и заплатили за вход.

Сверху немедля обрушился яростный громкий вой, за ним раздался мощный и резкий голос: «У Хозяина отличный сон, он совершенно здоров. Свою жизнь он решил посвятить аэронавтике. Он считает, что наши женщины прекрасны. Алло! Ур-ра! Наша чудесная цивилизация поражает его сверх всякой меры. Сверх всякой. Алло! Он чрезвычайно доверяет вождю Острогу! Абсолютное доверие вождю Острогу! Острог будет его главным министром. Он уполномочен смещать и назначать общественных служащих. Вся раздача должностей будет в его руках. Вся раздача должностей в руках вождя Острога! Члены Совета будут заключены в их собственную тюрьму над домом Совета…»

При первой же фразе Грэм остановился и, посмотрев вверх, увидел дурацкий зев огромной трубы, из которой неслись вопли. Это была Главная Машина Известий. Некоторое время она словно переводила дух, ее цилиндрическое тело сотрясала равномерная дрожь. Затем протрубила «Алло, алло!» и начала снова: «Париж уже усмирен. Все сопротивление сломлено. Алло! Черная полиция заняла важнейшие пункты города. Черные храбро сражаются, распевая песни, написанные в честь их предков поэтом Киплингом. Пару раз они выходили из повиновения и пытали раненых и пленных мятежников, мужчин и женщин. Мораль – не бунтуй. Ха-ха! Алло, алло! Они веселые ребята. Веселые, храбрые ребята. Пусть это будет уроком непослушным бандарлогам этого города. Да! Бандарлоги! Отбросы общества! Алло, алло!»

Голос умолк. В толпе послышался нестройный ропот недовольства: «Проклятые черные!» Рядом с ними начал разглагольствовать какой-то человек:

– И это делает Хозяин, братья? Это делает Хозяин?

– Черная полиция? – воскликнул Грэм. – Что это? Не хотите же вы сказать…

Асано с предостерегающим взглядом тронул его за рукав, но в этот момент взвизгнула и пронзительно закричала другая машина: «Я-ха-ха! Я-ха-ха! Яп! Тявкает живая газета! Живая газета. Я-ха-ха! Кошмарные зверства в Париже. Я-ха-ха! Парижане так взъярились на черную полицию, что готовы убивать. Ужасное возмездие. Времена дикости возвращаются. Кровь! Кровь! Я-ха!..» Поблизости завопила еще одна Болтающая Машина, заглушая конец последней фразы: «Алло, алло!» После чего довольно ровным тоном сообщила о новых жутких подробностях подавления бунта. «Закон и порядок должны быть восстановлены!» – заключила она.