Какая-то тень заслонила солнце. Грэм поднял голову. Небо было чистым, и он понял, что это пролетел маленький моноплан. Острог исчез. Человек в желтом втиснулся перед ним, потный и возбужденный. Он махал рукой и орал:
– Они садятся! Они садятся! Прикажите стрелять в него! Прикажите стрелять!
Грэм ничего не мог понять. Громкие голоса повторили этот загадочный приказ.
Неожиданно вверху, из-за края развалин выскользнул нос моноплана и, вздрогнув, остановился. Грэм мгновенно понял, что машина села и Острог вот-вот скроется на ней. Он заметил синие дымки, поднимающиеся над пропастью, и сообразил, что снизу стреляют по торчащему носу.
Человек рядом с ним хрипло, торжествующе закричал. Грэм увидел, что синие повстанцы захватили арку, которую только что обороняли люди в черно-желтом, и хлынули в открытый коридор.
Тут моноплан соскользнул с края развалин Совета и нырнул вниз, как ласточка. Он падал под углом в сорок пять градусов, так круто, что и Грэму, и тем, кто смотрел снизу, показалось, что моноплан не сможет снова подняться.
Машина пролетела так близко, что он мог видеть Острога, вцепившегося в подлокотники сиденья; его седые волосы развевались. Мелькнуло белое лицо аэронавта, налегавшего на рычаг подъема машины. Смутный крик испуга вырвался у бесчисленной толпы внизу.
Грэм задохнулся и вцепился в перила. Секунда тянулась, как век. Моноплан едва не задел людей – они с воплями кинулись в разные стороны, давя друг друга.
А затем он поднялся.
Мгновение казалось, что ему не удастся миновать противоположный обрыв, потом – что он не минует ветряк, вертящийся рядом.
Но смотрите! Он проскочил, он взмыл – все еще кренясь – вверх, вверх в расчищенное ветром небо.
Напряжение этого момента разрядилось взрывом ярости, когда толпе стало ясно, что Острог сбежал от нее. С запоздалой активностью возобновилась стрельба, треск оружия перешел в грохот, пока все пространство не затянуло синим туманом и воздух не заполнился прозрачным дымом от выстрелов.
Поздно. Летающая машина уходила все дальше и дальше, развернулась и изящно села на площадку, с которой не так давно поднялась. Острог бежал.
Некоторое время доносился из руин сконфуженный ропот, затем общее внимание снова сосредоточилось на Грэме, стоящем высоко среди лесов. Он видел, что лица людей обращены к нему, слышал, как они кричат, радуясь его спасению. Из темноты туннеля движущихся дорог донеслась песня мятежа и растеклась, как ветер, над колышущемся морем людей.
Группка мужчин, окружавшая Грэма, тоже выкрикивала поздравления. Человек в желтом стоял рядом, глаза его сияли на застывшем лице. А песня звучала все громче и громче: трам, трам, трам, трам.
Постепенно Грэм стал вполне осознавать смысл происходящего, понял стремительную перемену в своем положении. Острог, который всегда стоял рядом с ним перед кричащей толпой, был далеко – теперь он противник. Никто не мог больше управлять им. Даже люди, стоящие вокруг, вожаки и организаторы толпы, смотрели на него, ожидая действий, поступков, приказов. Он стал настоящим королем. Марионеточное царствование кончилось.
Он был более чем готов сделать то, чего от него ожидали. Каждая жилка, каждый мускул дрожал от возбуждения; возможно, он был в некоторой растерянности, но не ощущал ни страха, ни гнева. Помятая рука горела и немного подергивалась.
Его немного беспокоило, как он выглядит. Страха не было, но не хотелось казаться испуганным. В прошлой жизни ему часто доводилось испытывать и более сильное волнение – во время спортивных игр. Хотелось действовать. Было понятно, что ему не следует слишком задумываться над деталями этой грандиозной борьбы, иначе его парализует сознание ее сложности.
Вон там эти синие прямоугольники – далекие летные площадки. Там – Острог! И против Острога, такого отчетливого, определенного, решительного, он, Грэм – такой неясный и колеблющийся – начинает сражение за будущее мира!
Глава XXIIIГрэм говорит свое слово
На некоторое время Хозяин мира утратил власть над своими мыслями. Даже собственная его воля казалась не его волей, собственные действия были ему удивительны, словно были частью странных переживаний, переполнявших его существо. Три факта не подвергались сомнению: негры направляются в Лондон, Элен Уотгон предупредила народ об их прибытии и он – Хозяин мира. Каждый из этих фактов, казалось, боролся за полное господство над его мыслями. Они словно выступали из общего фона переполненных залов и коридоров, комнат, где в тесноте совещались командиры отрядов, помещений для телефонной связи и кинематографа, широких окон, за которыми бурлило море марширующих людей. Человек в желтом и те, кого Грэм считал вожаками отрядов, не то подталкивали его к действиям, не то послушно следовали за ним – трудно было это понять. Возможно, они делали то и другое. Возможно, какая-то невидимая, неведомая сила вела их всех. Но Грэм чувствовал, что должен выступить с обращением к населению Земли, и уже обдумывал некоторые эффектные фразы – они проплывали в его голове, в них содержалось все то, что ему необходимо было сказать людям. Вместе с человеком в желтом он оказался в комнатке, откуда предстояло сделать обращение.
Обстановка здесь была подчеркнуто современной. В середине комнаты – яркий овал электрического света от скрытых ламп. Остальная часть – в тени; двойные плотно пригнанные двери, через которые они попали сюда из бурлящего зала Атланта, отсекали от шума. Мертвенный звук захлопнувшихся за спиной дверей, внезапный конец сумятицы, в которой прошли последние часы, подрагивающее пятно света, шепот и быстрые бесшумные перемещения слуг в затененной части комнаты – все это странно повлияло на Грэма. Огромные уши фонографического аппарата – целая батарея – распахнулись навстречу его словам; черные глаза массивных фотокамер ждали начала речи; за ними тускло отсвечивали металлические стержни и спирали, что-то вращалось с прерывистым жужжанием. Он вошел в центр светового овала, и его тень, черная и резкая, свернулась в пятно под ногами.
Грэм примерно представлял себе, какие слова нужно произнести. Но эта тишина, эта изоляция, оторванность от заразительной энергии толпы, и эта аудитория – настороженные уши и глаза машин… Такого он не ожидал. Казалось, он лишился внутренней опоры, его словно уронили – внезапно уронили в это состояние, чтобы он познал себя. В одно мгновение он ощутил в себе перемену. Почувствовал страх, что не сможет быть убедительным, что впадет в театральность. Он боялся, что его подведет голос, что речь его будет лишена блеска. Смутившись, он повернулся к человеку в желтом с успокоительным жестом.
– Нужно немного подождать, – сказал он. – Я не знал, что все будет так. Хочу еще раз обдумать свои слова.
Он еще колебался, когда пришел взволнованный курьер с известием, что передовые аэропланы уже пролетают над Мадридом.
– Какие новости с летных площадок? – спросил Грэм.
– Люди из юго-западных отрядов готовы.
– Готовы!
Он с нетерпением повернулся к пустым черным объективам.
– Думаю, нужна короткая речь. Боже, если бы я знал точно, что сказать! Аэропланы над Мадридом! Они, наверное, взлетели раньше основной армады. Эх, не все ли равно, хорошо я буду говорить или плохо, – подумал он вслух и отметил, что свет стал ярче.
Он уже готов был произнести несколько расплывчатых фраз о демократии, но вдруг его опять одолели сомнения. Обретенная было вера в собственный героизм и высокое предназначение рассеялась. Теперь он казался себе надутым ничтожеством, затерянным в бурном море непостижимой судьбы. Стало совершенно ясно, что восстание против Острога преждевременно и обречено на поражение – вспышка страстного, беспомощного протеста против неизбежности. Он думал о стремительно летящих аэропланах – это хищной птицей приближалась его Судьба. Удивительно, как мог он раньше видеть вещи в другом свете. Но положение было отчаянное; Грэм оборвал спор с самим собой и твердо решил любой ценой завершить начатое. Не удавалось найти слова, с которых следовало начать. Пока он стоял так, неуклюжий, растерянный, готовый дрожащими губами произнести извинения за свою беспомощность, снаружи раздались топот и громкие голоса множества людей. Кто-то крикнул: «Подождите!» – и дверь отворилась. Грэм обернулся, свет потускнел.
Через открытую дверь он увидел приближающуюся тонкую девичью фигуру в сером. Сердце его подпрыгнуло. Это была Элен Уоттон. Человек в желтом выступил из тени в световой овал.
– Это девушка, которая сообщила нам о действиях Острога, – сказал он.
Она вошла очень спокойно и стояла тихо, как будто не хотела мешать его красноречию… И все вопросы, все сомнения исчезли в ее присутствии. Грэм вспомнил, что намеревался сказать. Еще раз повернулся к камерам, и свет вокруг засиял ярче. Он посмотрел на девушку и скованно проговорил:
– Вы мне помогли. Очень помогли. Это очень трудное дело.
Грэм сделал паузу. Теперь он обращался к невидимому множеству людей, смотревших на него сквозь эти странные черные глаза. И медленно заговорил:
– Мужчины и женщины нового века! Вы поднялись на борьбу за человечество… Но вас не ждет легкая победа.
Он умолк, подбирая слова. Страстно хотелось обрести дар красноречия.
– Эта ночь – только начало. Битва, которая надвигается, которая обрушится на нас сегодня ночью, – только начало. Может быть, вам придется сражаться всю жизнь. Не останавливайтесь, даже если я буду разбит, если буду окончательно повержен. Думаю, такое может случиться.
Грэм чувствовал внутри нечто такое, что трудно было выразить словами. На короткое мгновение он умолк, произнес несколько неопределенных призывов, затем слова полились свободным потоком. Большую часть того, что он говорил, составляли общие места гуманистических доктрин ушедшего века, но убежденность в голосе придавала им жизненную силу. Он излагал идеи прежних времен людям нового века, девушке, стоявшей рядом с ним.
– Я пришел к вам из прошлого, – говорил он, – с памятью о веке надежд. Мой век был веком мечтаний, веком начинаний, веком возвышенных ожиданий. Во всем мире мы положили конец рабству; по всему миру распространилась надежда на прекращение войн, на то, что все мужчины и женщины смогут жить достойно, в мире и дружбе… Так мы надеялись в те давно прошедшие дни. И что стало с этими надеждами? Что произошло с человеком за двести лет?