– У нас нет аэронавтов?
– Ни одного.
Он вдруг повернулся к Элен. Решение было принято.
– Я это сделаю.
– Что?
– Я пойду на летную площадку… к этой машине.
– О чем вы?
– Я аэронавт. В конце концов… Те дни, за которые вы упрекали меня, я потратил все-таки не напрасно.
Он повернулся к старику и к человеку в желтом.
– Прикажите установить его на направляющие.
Человек в желтом заколебался.
– Что вы задумали? – воскликнула Элен.
– Этот моноплан… Есть шанс…
– Вы собираетесь?..
– Сразиться с ними, верно. Сразиться в воздухе. Я уже думал об этом… Большой аэроплан – неповоротливая штука, и решительный человек…
– Но еще никогда с начала полетов… – возражал человек в желтом.
– В этом не было нужды. А теперь время настало. Прикажите им немедля – пошлите мое указание: поставить моноплан на направляющие. Теперь я знаю, что делать. Знаю, зачем я здесь!
Старик взглядом спросил разрешения у человека в желтом, кивнул и заторопился прочь.
Элен шагнула к Грэму. Ее лицо было бледно.
– Но, сир! Как вы сможете сражаться в одиночку? Вас убьют.
– Возможно. Но не сделать этого… или поручить другому…
– Вас убьют, – повторила она.
– Я сказал людям свое Слово. Неужели вы не понимаете? Ведь это может спасти… Лондон!
Он умолк – слов больше не было; движением руки отмел возражения. Они стояли, глядя друг другу в глаза.
Они не прикоснулись друг к другу, не обнялись, не сказали слов прощания. Сама мысль о любви, о личном, была отодвинута отчаянными обстоятельствами. Лицо Элен выражало восхищение – и приятие его жертвы. Чуть заметным движением руки она поручила Грэма его судьбе.
Он шагнул к человеку в желтом и проговорил:
– Я готов.
Глава XXVНалет аэропланов
Двое в бледно-синем лежали рядом в неровной стрелковой цепи, протянувшейся через всю Роухамптонскую летную площадку. Они сжимали свои карабины и всматривались в тень соседней площадки – Уимблдонский парк. Время от времени они перебрасывались фразами на искаженном английском, характерном для их класса и века. Стрельба сторонников Острога затихла, враги почти не показывались. Однако отзвуки боя, который шел теперь в нижних галереях соседней площадки, временами доносились до них сквозь трескотню выстрелов со стороны мятежников. Один из людей в синем рассказывал товарищу, как он заметил там, внизу, человека, нырнувшего за балку, прицелился наугад и прихлопнул его, когда тот высунулся.
– Вон он там валяется, – сказал стрелок. – Видишь темное пятно? Да, там, между балками.
В нескольких ярдах позади них лицом к небу лежал мертвец, на его синей холщовой куртке дымилось тлеющее пятно вокруг аккуратной дырочки на груди, пробитой пулей. Рядом с убитым сидел раненый с забинтованной ногой и равнодушно смотрел на поднимающийся дымок. Позади них поперек тележки лежал захваченный моноплан.
– А теперь я его что-то не вижу, – сказал напарник, поддразнивая стрелка.
Стрелок разъярился и закричал, доказывая свое. Но тут из-под площадки донесся шум и топот.
– Что еще там такое? – сказал он и приподнялся на локте, чтобы видеть верх лестницы в углублении посреди площадки. Несколько фигур в синем поднялись наверх и двинулись в их сторону.
– Нам ни к чему все эти болваны, – сказал его напарник. – Столпились там и мешают стрелять. Что им надо?
– Тише, они что-то кричат.
Оба прислушались. Новоприбывшие сгрудились вокруг моноплана. Три командира отрядов в черных мантиях со значками пролезли сквозь корпус и очутились наверху. Рядовые бойцы бросились к крыльям, ухватились за их края, так что аппарат оказался полностью окружен людьми, а кое-где в три ряда. Один из стрелков встал на колени.
– Смотри-ка, ставят на тележку… Вот зачем они здесь.
Он поднялся, его друг – за ним.
– К чему это? – сказал он. – У нас ведь нет аэронавтов.
– Однако все равно ставят, – сказал стрелок.
Он взглянул на свой карабин, на людей вокруг машины и вдруг обратился к раненому.
– Присмотри за этим, приятель, – сказал он, передавая ему оружие и патронташ, и бросился к моноплану.
Четверть часа он толкал, тянул, кричал сам, выслушивал крики других, а когда наконец дело было сделано, стоял посреди толпы, громко радуясь успешному завершению работы. К этому времени он уже знал то, что знали все в городе, – Хозяин, хотя и новичок в аэронавтике, хочет полететь на этой машине, сию минуту он едет сюда и не позволит лететь никому другому.
«Только тот, кто подвергает себя самой большой опасности и несет самое тяжкое бремя, – тот и есть истинный Правитель», – так, по рассказам, объявил Хозяин. Стрелок еще выкрикивал приветствия, капли пота еще бежали из-под его взлохмаченных волос, когда поднялся громоподобный рев, перебиваемый всплесками революционного гимна. Толпа расступилась, стало видно, что густой поток голов течет вверх по лестнице. «Хозяин идет! – кричали люди. – Хозяин идет!» Толпа становилась все плотнее. Он начал проталкиваться к центральной лестнице.
– Хозяин идет! Спящий! Хозяин! Наш Бог и Хозяин! – ревели люди.
И вдруг совсем рядом с ним оказались черные мундиры революционной гвардии, и он первый и последний раз в своей жизни увидел Грэма, увидел совсем близко: высокий темноволосый человек в развевающейся черной мантии, с бледным, решительным лицом, с устремленным вперед взором; человек, мысли и чувства которого далеки от мелочной суеты вокруг…
До конца своих дней стрелок запомнил бескровное лицо Грэма. Через мгновение оно исчезло в неистовой толпе. Какой-то парнишка, заливаясь слезами, натолкнулся на него и стал отжимать к лестнице с криком:
– Очистите дорогу моноплану, дурачье!
Громко, резко зазвучал колокол – сигнал очистить площадку.
Под этот звон, отдающийся в ушах, Грэм приблизился к моноплану и вошел в тень наклоненного крыла. Несколько человек хотели сопровождать его, но он жестом отстранил их. Надо было вспомнить, как запускается двигатель. Колокол бил все чаще, и все громче звучал в ушах топот отбегающих людей. Человек в желтом помог ему пролезть внутрь сквозь ребра корпуса. Грэм взобрался на сиденье аэронавта, тщательно пристегнулся. Но что это? Человек в желтом указал на две маленькие машины, набирающие высоту в южной стороне. Без сомнения, они поднимались навстречу приближающимся аэропланам. Но сейчас у Грэма была одна задача: взлететь. Ему что-то кричали, о чем-то спрашивали, предупреждали. Это мешало. Нужно было думать о машине, вспомнить каждую подробность предыдущих полетов. Он махнул рукой, отгоняя людей, увидел, что человек в желтом спрыгнул вниз между ребер моноплана, а толпа послушно расступилась и прижалась к решеткам ограждения.
Мгновение Грэм сидел неподвижно, глядя на рычаги, на колесо, перемещавшее двигатель, и на все остальное, – он так мало знал о действии этих хитроумных механизмов. Взглянул на ватерпас; пузырек воздуха был смещен в его сторону. Кое-что вспомнил и потратил десяток секунд на то, чтобы передвинуть двигатель вперед; пузырек установился посредине трубки. Люди перестали кричать и напряженно наблюдали за его манипуляциями. Пуля ударила в перекладину над головой. Кто стрелял? Свободна ли от людей взлетная полоса? Он привстал, осмотрелся и снова сел.
В следующую секунду пропеллер завертелся, аппарат заскользил по рельсам. Грэм взялся за колесо и сместил двигатель назад, чтобы поднять нос моноплана. Теперь люди опять закричали. Тело пронизала дрожь двигателя, и крики стремительно унеслись назад, ушли вниз, стихли. Ветер засвистел над краем щитка, весь мир с невероятной быстротой рухнул вниз.
Тук, тук, тук – пауза; тук, тук, тук – вверх, все вверх. Было приятно ощущать, что он не волнуется, что он спокоен и решителен. Он еще немного опустил хвост машины, открыл клапан в левом крыле и стал подниматься по спирали. Уверенно посмотрел вниз, вверх. Один из монопланов Острога летел наперерез, так что Грэм должен был пройти ниже и под острым углом к его курсу. Аэронавты – крошечные фигурки – смотрели на Грэма. Что они собираются делать? Он напряженно соображал. Один аэронавт поднял карабин, готовясь выстрелить. Каких ответных действий они ожидали? Внезапно он разгадал их тактику и принял решение. Мгновение апатии прошло. Грэм открыл еще два клапана слева, развернулся к вражеской машине, закрыл клапаны и ринулся прямо на нее, прикрываясь от выстрелов носом моноплана и ветровым щитком. Враги немного ушли в сторону, словно освобождая дорогу. Грэм вздернул нос машины.
Тук, тук, тук – пауза; тук, тук, тук. Он стиснул зубы, лицо исказилось непроизвольной гримасой. Удар! Он попал! Удар пришелся под крыло, снизу вверх. Медленно, медленно, как ему показалось, крыло противника словно расширилось от удара. Вот оно пронеслось у него над головой, скользнуло вниз и исчезло из вида.
Грэм понял, что нос его машины опускается. Схватился за рычаги, повернул колесо, отбросил двигатель назад. Моноплан рвануло, нос вздернулся вверх – секунду Грэму казалось, будто он лежит на спине. Машина тряслась и раскачивалась, словно плясала. Он сделал огромное усилие, всей тяжестью навалившись на рычаги, и двигатель медленно пошел вперед. Моноплан поднимался, но теперь не так круто. Грэм на секунду задохнулся, потом снова налег на рычаги. В ушах свистел ветер. Еще одно усилие, и машина почти совсем выровнялась. Можно было перевести дух. Он стал вертеть головой, высматривая, что произошло с противниками. Повернулся было к рычагам, затем еще раз осмотрелся. На мгновение почудилось, что оба уничтожены. Потом он увидел, что между двумя летными площадками на востоке есть провал, и туда валится что-то плоское, исчезает, как шестипенсовая монетка в щели.
Сначала он ничего не понял, затем его охватило буйное веселье. Он закричал во всю глотку, завопил без слов, и стал подыматься все выше и выше в небо. Тук, тук, тук – пауза; тук, тук, тук. «А где второй? – подумал он. – Они что, тоже?..» Обвел взглядом пустые небеса, опасаясь, что вторая машина забралась выше его, но увидел, что она опускается на Норвудскую площадку. Они собирались всего лишь пострелять. Вероятность рухнуть вниз головой с высоты двух тысяч футов – нет, это было чересчур для храбрецов нового времени…