— Ты о чём это, Вася?
— Да всё о том же, о чём и ты… О золотом кольце с огромным брюликом. За него батька наш пулю принял, а кольцо с камушком в голубиное яйцо бандюкам не отдал…Значит, о нас, о детях своих думал… Камушек, ежели его с умом продать, до гробовой доски обеспечит. Редкой красы бесценный камушек тот…
Игорь Ильич лишь досадливо махнул рукой на эти слова младшего брата.
— Сказки всё это, легенда, которую придумали отцовы завистники.
Василий прищурил зеленоватые глаза, сказал, растягивая губы в улыбке:
— Сказка, братка, ложь, да в ней намёк… Намёк! Понял, гражданин следователь по особо важным брильянтовым делам?
Василий замолчал, увидев приближающуюся к ним Анастасию Зарему.
— А я вас, Игорь Ильич, потеряла… Вы где остановились? — спросила писательница.
— В отчем доме собираюсь переночевать — и домой.
— Не спешите, Игорь Ильич, я как душеприказчица Веры Ивановны, должна прочитать вам, её детям и близким родственникам, её предсмертную записку. И лучше это сделать до поминок.
— Почему это «до поминок»? — грубо спросил Василий.
— Да потому что упьётесь до песен, не до материнского наказа будет, — сухо ответила Зарема.
За поминальный стол все участвовавшие в погребении Веры Ивановны сели только часам к трём. До этого Зарема попросила детей бабы Веры собраться в комнате, соединявшейся с большой застеклённой верандой, где на стенах висели пучки сухих трав, собранные руками Веры Ивановны. В комнате пахло чебрецом и горькой полынью. Шумная раскрасневшаяся у плиты Домна, «ИП Диана Косенко», как она представлялась односельчанам, родная сестра Игоря Ильича, приехавшая на похороны с мужем Сергеем, тиская Игоря в крепких борцовских объятиях, шептала ему на ухо:
— Я, братик, русский человек с широкой душой в три обхвата! Ежели приглашать людей на помин души нашей незабвенной мамочки, так сдохну, но удивлю народ! Пусть до конца жизни помнят поминки по бабе Вере. Я ведь и в Судже первую в городе кафешку держу. «У Дианы» называется. А? Клёвое название, не правда ли, Игорёк? Десять тыщ на помин души мамки нашей выложила, как одну копеечку! Серёга, муж мой, говоорит мне, что дура. Нужно вскладчину. А что с Васьки возьмёшь? Он, как Ленин, всё по тюрьмам, по тюрьмам… Жена сбежала, сын Стёпка в отца пошёл…А у тебя дети есть, братик?
— Потом, потом, Домна, — тихо проговорил Игорь Ильич. — Давай послушаем Зарему.
— Я не Домна — мартеновская печь, — обиделась сестра, отодвигаясь от брата. — Дианой меня величает народец суджанский. Диана — это, да будет тебе известно, богиня охоты.
— У-у, — неопределённо прогудел Сергей, муж Дианы, — охотница из неё, Игорь Ильич, знатная. Заядлая охотница. Только запах дичи учует… Вот и нынче объявила охоту за бабкиными брильянтами…
Закончить предложение не дал зычный голос Заремы.
— Я попросила вас собраться в этой комнате, — как диктор центрального телевидения эпохи брежневского застоя, начала Анастасия, — чтобы зачитать небольшое недописанное письмо вашей родной матери, почившей больше суток тому назад Веры Ивановны Лаврищевой. Все вы знаете, что я, купив дом рядом с Верой Ивановной, последние три года была её соседкой. И не только соседкой, а и сестрой милосердия, которая ухаживала за больной старушкой, покупала ей лекарства, вызывала из Суджи «скорую», когда этого требовало её состояние здоровья, делала уколы… Короче, ухаживала и любила эту по-настоящему добрую, но горемычную одинокую женщину…
— Почему это «горемычную и одинокую»? — взвилась Домна-Диана. — У неё мы есть… Были, то есть. Трое детей. Старший, например, московский следователь по особо важным делам… Я — ИП, индивидуальный предприниматель. Средний, так сказать, класс. Не бомжи, не приблудные писатели земли русской…
Зарема, поправив на носу очки, сухо попросила приказным тоном:
— А ну, не перебивать! Слушайте и молча краснейте за своё бессердечие…
— Да заткните её рот половой тряпкой! — вскричал Васька, жаждущий пропустить стакан другой в пересохшее горло.
— Тихо! — поднял руку Игорь Ильич. — Говорите, Анастасия.
— Больше мне сказать нечего. Теперь послушайте свою мать. В то утро, когда я нашла остывающий труп Веры Ивановны у неё в доме, рядом с постелю лежала недописанное послание…
— Что за послание такое? — спросил Васька, осклабившись.
— Письмо, — тихо проговорила Анастасия. — Письмо матери к детям своим.
— Читай, писательница, завещание мамино, — застонала Диана. — Не томи душу…
Анастасия подняла глаза на Домну.
— Завещание? — переспросила она. — Пожалуй, что так. Слушайте же, любимые дети Веры Ивановны Лаврищевой.
Зарема развернула листок бумаги, вырванный из какой-то тетрадки, на которой было что-то начертано рукой матери. Игорь Ильич, долгое время получавший от неё по почте коротенькие письма, сразу же узнал с детства знакомый почерк.
Анастасия, прочистив кашлем горло, приступила к прочтению завещания Веры Ивановны.
— «Дорогие и любимые мои дети, — накануне своей смерти написала вам Вера Ивановна, — рука уже плохо меня слушается. Боюсь, не сумею всё сказать, что хотелось бы… Это последнее моё к вам письмо прочтёт моя душеприказчица, моя ангел-хранитель, избавитель от боли одиночества, Анастасия-добрая душа, которую мне под конец жизни послал, наверно, сам Господь за мои муки мученические. Я очень вас любила при жизни и буду любить вечно, на том свете. И помогать каждому буду по его любви и делам его. Не убивайтесь по мне, родные мои. Почти век мне был отпущен на этом свете. Куды ж более? Прожила я его честно. Как могла так и прожила. Ни на кого не в обиде. А перед всеми вами каюсь и прошу прощения за то, что надёжно, на самом видном месте, похоронила то проклятое кольцо с драгоценным камнем, которым от смерти откупился немецкий офицер-палач, переодевшись в монаха. Я вам говорила, что это всё это досужие враки отцовых завистников, будто бы сочинивших небылицу про то золотое кольцо, что отец ваш привёз в Гуево из прусского городка в срок пятом. После убийства мужа моего Ильи Григорьевича, отца вашего, из-за редкостного алмаза на кольце, я решила, что перстенёк тот кем-то проклят. И ничего, кроме горя, не принесёт своему новому хозяину. Как не принёс он радости и счастья в семью нашу. Простите меня, дети мои. Но человек голым приходит в этот мир Божий голым должен и уходить. С собой ничего туда не унесёшь. Если вы меня любите, то исполните мою последнюю просьбу. Рядом с православным крестом установите на моей могилке тот камень, что зовётся в народе Верином Камнем. Больше никакого памятника мне не нужно. Не тратьтесь попусту на могильные памятники. Гранитный валун, который я прикатила с поля на край дороги, и будет лучшим моим памятником. Вот и всё. Прощайте, любимые мои. И ещё раз простите меня за всё…»
Анастасия сложила листок пополам и обвела долгим взглядом притихших детей Веры Ивановны.
— Что молчите, любимые дети бабы Веры?
— Сама сочиняла? — прошипел Васька. — А ну-ка дай сюда это завещание!.. Игорёшка, проведи экспертизу почерка!
Игорь Ильич встал с табурета, вздохнул:
— Мамин почерк, — сказал следователь. — Сто процентов мамин.
— Собрание можно считать закрытым, — разочаровано протянула Домна. — Но где-то ведь лежит этот редкостный камушек, который стоит целого состояния Абрамовича…
Муж Домны Сергей пожал плечами:
— Вопрос только — где?
— На видном месте, пишет мать, — вставил Василий. — Наш хозяин, когда вертухаев посылал на очередной шмон, всегда их напутствовал: когда что-то хотят надёжно спрятать, кладут на самое видное место.
— Знать бы, где это «видное место», — вздохнул Сергей.
Диана-Домна прервала обсуждение материнского завещания, пригласив всех за поминальный стол.
— Вот тебе, сестрёнка, моя доля за похороны и поминки матери, — хмурясь сказал Игорь Ильич. — Хватит?
— Хватит, хватит! — обрадованно воскликнула сестра следователя, пересчитав пятитысячные купюры. — А ты что, уже уезжаешь? Помянуть по русскому обычаю требуется…
— Прогуляюсь пойду, — неопределённо пожал плечами Лаврищев. — Что-то голова раскалывается.
— Опохмелись и пройдёт, — весело посоветовал ему Васька. — Водки у нас — хоть залейся.
— Вот ты и заливайся, братан, — бросил у порога Игорь Ильич. — Тебе ведь что с горя, что с радости — всё едино.
Василий ощерился:
— Хорошо, ментяра, что Стёпка этого не слыхал, а то бы не сносить следаку по особо важным мудрой его головушки… Но поживи ишшо малость. Может, сыщешь тот камушек для бедных родственничков… Откупишься им от досрочной смерти.
И он натянуто улыбнулся, показывая тем самым, что шутит «по-чёрному». Чёрному юмору он научился в зоне в свою третью ходку. Но Васькины глаза при этой «чернухе» остались холодными, и недобрые искорки уже потаённо бегали в их тёмно-зелёной глубине. Как в омуте студёной речки Псёл, в которой он по первольду, на ноябрьские праздники, тонул в детстве, но был счастливо спасён старшим братом.
АНАСТАСИЯ, ДОБРАЯ ДУША…
«У вас такие перья,
У вас рога такие,
Копыта очень стройные
И добрая душа»
Игорь Ильич не вышел, почти выбежал из удушливой атмосферы, которая образовалась в отчем доме по приезде туда родных и любимых матерью лиц.
«Кунсткамера полная! — нелестно подумал он о собравшихся на поминки его матери. — Когда, когда же его младшенькие брат и сестрёнка стали такими монстрами? Ведь они не мать приехали хоронить, за камнем повылезали из своих берлог. Шатуны всеядные, и ведь ничем не поперхнутся, всё схавают: и дом, и неработающий чёрно-белый телевизор «Горизонт». Урвать кусочек послаще. Или хоть что-то поиметь…Не остановятся ни перед чем. Да-а… Разочаровала их матушка своим завещанием. Думали поживиться брюликом да перстнем золотым, массивным, а тут — облом. Нажрутся с горя, но на том не успокоятся. Жажда наживы, зависть неуёмная к удачливому, работящему, талантливому, процветающему не даст им, гнилым и никчёмным, покоя на этом свете. Пока, в конце концов, эта страсть не сведёт на