— С удовольствием прогуляюсь с паном. Но сегодня уже поздно, поэтому сейчас я с вами попрощаюсь, — ответила Рузя, ужом выскальзывая из рук кавалериста.
От Яна густо пахло тройным одеколоном и кислым конским потом. Как ни странно это не отталкивало, а как раз наоборот: женское естество словно пробудилось, очнулось от спячки, осветило сознание ярким светом и помрачило рассудок. На прощание Рузя подарила кавалеристу такой жаркий поцелуй, что у того вырвался страстный вздох и задрожали пальцы. Игриво хихикнув на прощанье, Рузя бросила Яна отдышаться на свежем воздухе и забежала в парадное.
Зельда раскладывала пасьянс и, улыбаясь, поглядывала на подругу. Рузя жадно пила чай в прикуску со свежим печеньем, запах очередной порции которого горячей волной доносился от печки. Она хвастала новой победой:
— Брошу Зеленского. У меня теперь такой кавалер имеется: благородный, красивый, а как он целуется… ммм…
— Некого тебе бросать, дурёха! Но, что кавалера успела завести, так то молодец.
— Как это некого?!
— Зарезали твоего Зеленского. Как свинью зарезали! Дочка приходила за платьем. Говорила, свадьбу отложат. А я думаю, что женятся тихонько, чтоб народ не знал. Ей же до конца траура не доходить — разродится. А убил его твой Венька. Разболтала ты ему, что Зеленский в любовниках? Дура!
Рузя побледнела и, распахнув глаза, какое-то время смотрела себе на колени.
— Венечка уехал. Он вещи собрал, — еле слышно прошептала Рузя.
— Значит, не уехал. Ты видела, как он в поезд садился?
— Нет.
— Вот и не говори тогда!
Рузя вскочила и замахала руками.
— А ты видела, что он Зеленского резал? Видела?!
Зельда ошарашено смотрела на подругу.
— Не видела, так люди говорят.
— Давно ты стала людей слушать? А когда тебя парижской жидовкой зовут, ты тоже людей слушаешь?!
Зельда подошла к ведру, зачерпнула в кружку холодной воды и выплеснула на Рузю.
— Угомонись. Я этих слов в свой адрес не слышала, а ты если повторяешь, то стало быть и слышишь. И, наверное, не единожды. Такая ты подруга, что не можешь рта людям закрыть. Уходи.
Зельда отвернулась к окну, а Рузя вспыхнула и выбежала во двор.
Глубокая ночь застыла над городом. Тучи на небе закрыли звёзды и только фонарь слабо освещал двор, указывая очертания предметов. Рузя нащупала лавку, села и беззвучно заревела.
Не такой судьбы желала для Вени, себе не такой желала. Веня был первым мужчиной и единственным защитником долгое время.
На плечи еле слышно легла шаль.
— Идем в дом, простудишься ещё, — позвала Зельда.
— Это я виновата! Одна только я, — шептала Рузя, задыхаясь слезами. — Я его с Германовым свела! Денег, дуре, захотелось! Всё не нажрусь никак! И где эти деньги, я спрашиваю?
— Не знаю я, где твои деньги. Идём.
Зельда завела её домой, переодела в ночную рубашку и уложила спать, укрыв овечьим одеялом.
Рузя проснулась посреди ночи, открыла глаза и смотрела в темноту высокого потолка. Боязно ей было. Если даже Зеленского убили, то что такое она — Рузя. Не было уверенности, что Веня успел уехать, тревожно колотилось девичье сердечко и неспокойно было на душе. Потому что если он не уехал, то мог закончить так же, как и доктор. «Эх, знать бы, где искать тебя, Венечка…» Душная ночь липла волосами к щекам и тонким ситцем к телу. Хотелось холодной воды и прохлады. Рузя ворочалась на влажной простыне, не находя себе места, потом поднялась и открыла форточку.
Свежий ночной воздух ворвался сквозняком, поколыхав лёгкую занавеску. Зелёная листва тяжело и плавно покачивалась, шепталась с ночью. Рузя смотрела в окно, слушала шепот листвы и думала о том, как дальше жизнь её сложится. Светского общества ей теперь не видать, ибо Рузю некому туда привести, а сама она входов-выходов в это общество не знает.
Срочно требовался защитник. Страх, что кому-то захочется поквитаться не отпускал, а ещё сильнее зажимал в тиски. Рузя не знала, за что её могли бы убить, но интуитивно чувствовала, что если захотят, то причина найдётся. На роль защитника как нельзя лучше подходил вчерашний кавалерист. Ян показался сильным и не глупым, хотя второе качество могло оказаться лишним в данной ситуации. В общем, она решила, что на какое-то время Ян вполне сойдёт за кавалера, да и жалованья офицерского вполне хватит, чтобы весело погулять. Решив, что всё наладится, Рузя уснула.
Утром, отпивая мелкими глоточками горячий кофе из белой чашки тонкого фарфора, Рузя улыбалась новому дню и мыслям о новом кавалере. Воспоминания о Яне будоражили её воображение, вызывая томление в груди. Вчерашние грустные мысли ушли за горизонт вместе с ночью, а утро принёсло хорошее настроение.
— Чему это ты улыбаешься? — спросила Зельда, снимая с огня кофейник.
— Доброго тебе утра, подружка. Садись со мной кофе пить, — сказала Рузя, одарив улыбкой.
— Ну да… спасибо, что не прогнала с моей собственной кухни. А то думаю, кто бы мне помог кофе выпить… — Зельда наливала в чашку кофе, тёмная струйка из узкого носика выплёскивалась, отдавая пар и аромат.
— Ой, да не злись! Лучше скажи, что к кофе есть.
— Есть, моя пани, — сказала Зельда и выставила на стол маленькую корзинку с булочками. — Я в булочную сходила, выпечку свежую купила, пока кто-то спит.
Зельда карикатурно присела и поставила на стол свою чашку.
— Ммм… какая прелесть! Тёплые ещё!
— А и не скажешь по тебе, что вчера полночи не спала, — заметила Зельда.
— Откуда знаешь?
— Что тут знать, когда ты шастаешь и форточкой гремишь. А что ты надумала с лавкой делать? Будешь и дальше держать или продашь?
— Не решила пока. Всё думаю нижним бельём торговать, чулками. Только не сейчас, подожду ещё, — нахмурилась Рузя и стала сосредоточенно жевать булку. — Кавалер на первое время есть, а там посмотрим.
— Ох и Рузюнця! Где же твоё сердце? Для тебя кавалеры, что перчатки — новая пара, как новый день.
— Моё сердце их не касается.
Сердца Рузя, в известном смысле, и в самом деле не чувствовала. Любовь её ещё не настигла, потому к новым знакомствам она относилась легко и непринужденно. Можно сказать играючи. Сбегав домой, Рузя переоделась и пошла в лавку, ждать кавалериста.
В морге Мрозовскому всегда было неуютно. Не то, чтобы он ждал увидеть комфортные полки для покойников, но хотел когда-нибудь прийти сюда и не испытать желания в тот же час выйти. Торчавшие босые пятки с белеющими в полумраке номерками, не внушали ничего кроме брезгливости. Конечно, никто не просил Мрозовского брать покойных за ноги или, что ещё омерзительнее, стричь им ногти, но он постоянно ожидал подобной просьбы от работников мертвецкой. Морг был старым и тесным. Тела покоились ровными штабелями, прикрытые простынями в непонятных пятнах. Мрозовский даже начал озираться в поиске нужного покойника, словно мог увидеть лицо сквозь простынь.
— Проходите сюда, пожалуйста, — попросил Кулик, кивнув головой в сторону маленького грязного окна, и пригладил жиденькие седые волосы к почти лысой голове. — Пан Мрозовский, ваш друг ждёт нас в другом месте.
Кулик работал здесь не один десяток лет. Во всяком случае, Мрозовский был с ним знаком с самого начала службы в «двуйке». Кулик отличался специфичным юмором и всегда называл покойных «ваш друг». От таких слов Мрозовскому делалось всяко дурно, но он шел за Куликом, оставив всякие попытки пытаться привыкнуть к его шуточкам.
— Мы не настолько близко дружили, — заметил Мрозовский сквозь зубы.
— Вы знаете, это как посмотреть на вопрос. Ведь, при теперешней жизни, если мы не были врагами, то выходит, что дружны, — философствовал Кулик, продолжая идти по тёмному коридору, освещенному несколькими тусклыми лампами в стальной сетке.
Сетки эти всегда интересовали Мрозовского, ибо казалось непонятным, кто здесь может расколотить лампочки, когда кругом одни покойники? Есть только Кулик и его помощник, да и те ежедневно к ночи бывали мертвы от водки.
Тело, лежавшее на столе, ничем не напоминало весёлого и шустрого пана доктора. Мрозовский сглотнул и спросил:
— Что вы скажете?
— Скажу, что зарезали их обоих на один манер.
— Кого их? Вам же одного Зеленского привезли!
— Ну, что вы! — искренне удивился Кулик. — Вчера вечером ваши из Управы еще одного доставили. Могу показать.
— Лучше расскажите. Я вам верю на слово. Сказали откуда его привезли?
— Сказали, что с кладбища доставили. Шутники, — улыбнулся Кулик. Улыбка его походила на младенческую — в дёснах не торчало ни единого зуба. — Так вот. Раны у обоих идентичны — от уха до уха. Одним инструментом работали.
— Почему же инструментом? — удивился Мрозовский.
— Потому что это не нож. Ножом так аккуратно не разрезать.
Мрозовский поморщился и согласно кивнул. На его памяти Кулик ещё никогда не ошибался.
— Второго показывать? — спросил Кулик.
— В другой раз посмотрю. Я к вам Гроссмана направлю, он всё зафиксирует.
Кулик, улыбаясь по-детски, протянул Мрозовскому руку для рукопожатия. Тот неуверенно ответил, кивнул и быстро вышел. На улице Мрозовский, кривясь от омерзения, вылил на руку заранее приготовленный пузырёк с медицинским спиртом.
Мрозовский тяжело уселся в бричку и ткнул в спину хлопчика, сидевшего на козлах. День только начинался, а усталость навалилась, обняла и валила с ног.
— Пора на воды, в Карлсбад. Отдыхать, — тихо под нос пробормотал пан Эдвард.
— Что вы изволили сказать? — переспросил хлопчик, извернувшись назад.
— Что я сказал, то не твоего ума дело! Тебе сказано было, что в Управу? Так чего спишь?! — пан Эдвард раскричался, сам не понимая причины своего крика, ведь хлопчик всего лишь переспросил. Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул и тихо добавил: — Доведёте меня до цугундера своей глупостью… Давай, на Кальварию.
Бричка покатилась, подпрыгивая и трясясь. У Мрозовского мелко дрожали обвислые щеки, и весь его вид говорил о том, что он очень расстроен. На самом деле Мрозовский думал. И мысли эти были не о хорошеньких ножках Рузи или страстных объятиях пани Марьяны, думал он о делах казённых. Обычно мысли такие наводили на Мрозовского хандру, но в этот раз случилось иначе: хотелось рыть землю носом, как та ищейка или охотничья собака Пашкевичей — Эмма. Мрозовский однажды видел, как охотятся на фазана: загонщики шли медленно и спокойно, периодически останавливаясь и постукивая палками по ветвям деревьев и кустов, стрелки в полной тишине окружали кусты, где сидел фазан, и когда все были готовы, туда запускали собак, петух взмывал над кустом свечой, брал направление… и охотники выпускали в дичь весь заряд дроби. Конечно, убийство, но зато наверняка. Мрозовский мечтал, что скоро найдёт те самые кусты, где сидит фазан, и уж тогда он вполне насладится моментом, утолив охотничью страсть. Он чувствовал, что в нём одновременно живут: и загонщик, и стрелок, и охотничий пёс.