— Рафик, я очень уважаю вас, как нотариуса. Вы отличный специалист и наша семья нуждается в ваших услугах, — она пододвинула бумаги и попросила заверить их.
Гольдману было достаточно даже беглого взгляда, чтобы понять: дело пахнет судом и позором.
— Я, к моему сожалению, не смогу вам помочь, пани Роза…
— К вашему сожалению, пан Гольдман, вы не можете отказаться.
И она напомнила о флаконе с ядом.
В первый раз Рафик трясся весь день, потом до полночи наливался в кнайпе «Золотой дукат» пивом, а утром нёс к Зеленским заверенные документы.
Роза пригласила его на утренний кофе и с холодной улыбкой испытывала Гольдмана глубоким взглядом тёмных глаз. Гольдман вертелся как ужик, обжигался горячим кофе, а потом извинялся и спешил уйти. Фани об этих делах не знала ничего, да и сам Гольдман считал эти пугающие визиты дурным сном, стараясь забыть обо всём как можно скорее.
Дом на площади Бернардинской, где расположилась аптека «Под венгерской короной», утопал в листве старых каштанов. Гольдман заглушил двигатель автомобиля и открыл тяжёлую дубовую дверь. Массивная кованая ручка удобно легла в руку, отдавая скопленную за ночь прохладу. Он прошёл в полутёмный аптечный зал, сквозь густую листву каштанов и узкие окна проникал слабый свет, непривычные запахи окружали, забираясь в нос и под одежду. Гольдман сморщил лицо, представляя, что снова пропахнет аптекой. Вдоль стен стояли высокие шкафы с многочисленными выдвижными ящиками, каждый из которых имел белую эмалированную табличку с указанием содержимого на латинском языке.
— Доброго утра, пан Гольдман, — сухой голос Мацея Зинткевича отвлёк Гольдмана от созерцания латинских букв. — Что-то вы ко мне безо всякого предупреждения явились. Случилось что?
Аптекарь склонил голову набок и подозрительно сощурил маленькие глазки за тонкими дымчатыми стёклами очков.
— Пока что ничего не случилось, но всё может произойти. Я к вам по делу, пан Зинткевич.
— Тогда проходите, любезный, раз уж всё так серьёзно, как вы здесь рассказываете.
— Вы же знаете, я бы не посмел, если бы…
Аптекарь одним жестом руки остановил Гольдмана, который уже собирался всевозможно аргументировать свой приезд.
— Идёмте со мной, подальше и от греха, и от посторонних глаз. — Тощий аптекарь открыл неприметную дверь и засеменил впереди, ежесекундно оборачиваясь и указывая путь, чтобы гость не успел ощутить себя в средневековье на фоне стоящих вдоль стен механизмов то ли для производства лекарств, то ли для пыток.
Наконец они пришли в маленькую, похожую на келью, комнатушку без окон.
— Здесь нам никто не помешает. Говорите.
Зинткевич так пытливо вглядывался в лицо Гольдмана, что, казалось, он хочет прочитать все сокровенные мысли, и даже те, о которых не всегда говорят священнику. Гольдман занервничал и резким движением протянул Зинткевичу пакет из плотной почтовой бумаги.
— Возьмите.
Зинткевич спрятал обе руки за спиной, по-птичьи склонив голову набок, спросил:
— Пан Гольдман, вы теперь подрабатываете разносчиком бандеролей?
— Пан Зинткевич, мне сейчас не смешно, и попрошу вас не ехидничать так от души. Давайте ограничимся деловыми отношениями. Здесь документы, которые я прошу вас спрятать на неопределённое время. Возможно, через месяц, другой я их заберу, а возможно это случится гораздо позже.
Аптекарь хмыкнул, всунул руки в карманы халата, посмотрел под ноги и спросил:
— На какое вознаграждение я смогу рассчитывать за эту услугу? Заметьте, что я не спрашиваю, что в этом пакете, и какого рода документы там лежат.
— Заметьте, пан Зинткевич, что вы не только об этом не спрашивали, — разделяя каждое слово, произнёс Гольдман. — Вы так же не спрашивали о том, кого собирались лечить теми ядами, что вы многократно готовили.
Аптекарь весь вскинулся, вытянулся стрункой, часто задышал и одновременно глупо улыбнулся.
— Пан Гольдман, ну что же мы как малые дети? Конечно, давайте сюда ваш пакет, я сохраню его для вас. Сколько вы говорите хранить? Месяц, два? — Гольдман ответил многозначительным молчанием. — Ой, ну не молчите так на меня! Сохраню я ваш пакет сколько надо будет. Можете считать, что здесь лично для вас открыто отделение швейцарского банка. Вам какой банк больше нравится? Базлер банк-ферайн или Анкер Банк, что недавно открылся в Цюрихе?
Гольдман вышел на улицу со странным чувством, что во всём этом есть какой-то подвох: либо аптекарь обманет и не вернёт документы, либо случится ещё что-то, что помешает получить их обратно. Во всяком случае, документы в надёжном месте и теперь можно спокойно ехать с Рузей в Закопане.
Он представил, как прокатит Рузю на канатной дороге, покажет со смотровой площадки панораму гор и лежащий внизу Закопане. Гольдман представил, как Рузя, под натиском впечатлений прижимается к нему, крепко держа за руку, как горят её глаза, обещая сумасшедший вечер и ночь.
Гольдман гнал свой «Horch», спеша скорее вернуться в Жолкев, чтобы забрать Рузю и уехать.
Рузя сидела в тесной, как трамвайный вагончик, Зельдиной кухне и наблюдала поиски колоды карт.
— Рузюнця, если я узнаю, что это твоих рук дело, то держись у меня! — грозилась Зельда, с грохотом перетряхивая содержимое буфета. Она злилась, вытаскивала очередной ящик, из которого высыпала на пол гору всякой необходимой в хозяйстве мелочи.
— А смотри, Зеля, это не тот самый серебряный напёрсток, который ты так и не нашла в прошлом году? — смеясь, указала Рузя.
— Ой, точно!.. Он самый — бабушкин напёрсток, — обрадовано всплеснула руками Зельда.
Рузя сказала сквозь смех:
— Может, ты ещё что-то потеряла, так ищи сейчас. Вдруг деньги французские найдёшь, или австрийские, от бабушки.
— Не теряла я денег, — обиделась Зельда. — А ты чего расселась? Знаешь, где кофе? А где турка? Вот и давай, займись делом.
Рузя, похихикивая, насыпала в кофемолку зёрна и, поглядывая на подругу, стала крутить ручку. В кухне запахло свежесмолотым кофе, Зельда, глубоко вдохнув аромат, бросила поиски и уселась за стол.
— Наконец-то теперь возьмёшь ту колоду, что я тебе подарила, не всё ж старую мусолить, — сказала Рузя, не отрывая глаз от шапки пены, что понималась над туркой. — М-м-м… какой запах… И где ты кофе берёшь? Даже в кофейне у пани Марьяны такого не подавали.
— А станет тебе Марьяна хороший кофе варить, — хмыкнула Зельда. — Нам один и тот же человек кофе приносит. Только она у него два сорта берет. Один такой, как и я, а второй — прелый. Но нам с тобой она хороший подавала — хорошие зёрна пополам с прелыми смолола. Остальным она только лишь для аромата хорошие зёрна даёт.
Рузя пожала плечами — дома она кофе не варила, а сразу заливала кипятком и ждала потом, когда гуща осядет на дно.
Зингер отстукивал та-та-та, из-под лапки струился шёлк, шкив мерно шуршал, и такое умиротворение царило вокруг, что улыбка, родившись на губах, там и осталась. Тина поправила прилипшие ко лбу пряди волос — на улице парило перед грозой, а в мастерской, хотя и не жарко, но всё ж душновато.
У входной двери звякнул звонок, и Тина вышла в салон. Посредине комнаты стояла Зельда и рассматривала рисунки на стенах. Беленые стены по низу были почти полностью расписаны разноцветными цветами. Желтые, красные и синие цветы вились вдоль стены, соединяясь зелёными листьями.
— Как дела, Тина? — поздоровалась Зельда. — Кто тут у тебя такую красоту навёл?
— Доброго дня, Зельда, — кивнула Тина и смутилась второму вопросу. — Плохо, да? А и я говорю ей, что не рисовала бы ты на стенах. Бумагу дала, а она, пока я у одной пани заказ принимала, уже начала разрисовывать. Так теперь уже и нету смысла ругать — пусть рисует, всё равно стену испортила, и белить по новой нужно.
— Не надо белить, пусть рисует. Очень неплохо получается. Необычно так. А я к тебе по делу. Где твоя художница сейчас?
— Так наверху Настуся, носки кукле вяжет.
— Можно мне с Настусей увидеться?
— А зачем вам? — нахмурилась Тина.
— Долго объяснять, — замялась Зельда, но после рассказала, что утеряла старую колоду и теперь нужно, чтоб девушка нецелованная на новой минут пять посидела. Иначе гадание не получится.
— А что ж ему не получиться? — спросила Тина, всё ещё не понимая.
— Карты врать станут, колоду можно будет выбросить.
— А-а-а… — протянула Тина. — Тогда конечно, что ж добро портить, жалко новую колоду выбрасывать. Настуся! Иди-ка сюда. Зельда, а мне погадаете?
Тина бесхитростно смотрела и ждала ответа.
— Погадаю, — сказала Зельда. — Там гроза заходит, если окна открыты, закрыть надо будет.
Настуся сидела на стуле и дёргала ножкой.
— Ну, что же ты! Не вертись. Всего-то одну минутку нужно потерпеть, — говорила ей Тина, хмурилась и смущённо улыбалась Зельде, как бы извиняясь, за неловкость.
— Неудобно на этих картах, — шептала в ответ девочка, но обещанный марципан так заманчиво отливал тончайшим слоем воска, что Настуся терпела и вздыхала.
— Хватит уже, можешь забрать свой марципан, — Зельда легонько подтолкнула девочку к столу, где лежало угощение в форме божьей коровки: красное с черными точками, размером в Настусиных пол-ладони.
Девочка поблагодарила, подхватила марципан и убежала наверх.
В маленькой комнатке, на гладкой столешнице, что лоснилась от работы, Зельда разложила новую, ещё хрустящую колоду. Рядом, беспорядочной кучей, лежали подушки с булавками, полутораметровый шнурок, обмылки для черчения выкроек и тонкая белая бумага, что шелестела слишком громко, когда Зельда ненароком её касалась.
За окном бушевала гроза. Сверкали молнии, расчерчивая узкое окно надвое, гремел гром и тонкое стекло в буфете жалобно дребезжало.
Тина задумчиво смотрела на карточный расклад, она уже точно знала: не важно, что сейчас Зельда нагадает, но завтра надо идти в костёл молиться, молиться и исповедаться.
Тина шумно вздохнула, чтоб привлечь к себе внимание.