Когда Зельда засервировала маленький столик в комнате (кофейником, молочником, чашками и вчерашней выпечкой пани Марьяны) Францишка наконец-то улыбнулась.
— Вот умеете вы, мадам Зельда, угодить. Вы же не думаете, что кроме как у вас платья шить не у кого? Многие в нашем городе этим ремеслом подрабатывают. Но, то люди порядочные, а есть и те, кто хвостом вертит, а потом вдовцов охмуряет, — Зельда нахмурилась, но промолчала. — Да так, что они этих вертихвосток на воды везут. А что им лечить? Ну? Скажете? Я сама скажу. Им только одно место лечить.
Последние слова Францишка произнесла наиграно стыдливо, прикрывая рот ладошкой, затянутой в ажурные перчатки.
Зельда бросила взгляд на руки Францишки: сквозь тонкое плетение кружева проглядывали давно нечищеные ногти, да и сами перчатки особой чистотой не отличались. Брезгливо поморщившись, Зельда спросила:
— А вы о ком говорите, пани Францишка? Я эту панянку знаю?
— Панянку?! Да ей до панянки, как мне пешком до Кракова! Скажете тоже… Хотя, конечно! Как я могла забыть, она ваша подруга, и будто бы из Варшавы… — Францишка захихикала, снова прикрыв рот рукой.
— Вы о Рузе говорите? А с чего вы взяли, что она уезжает?
— А отчего вам не поинтересоваться с кем? — окрашенные хной букли подрагивали вместе с отвислыми, дряблыми щеками — Францишка беззвучно рассмеялась. — Двум женщинам часто есть что делить. Мужчину, например. Тем более, когда он так удачно стал свободен, — сказала Францишка и пристально посмотрела на Зельду.
Возможно, Зельде стало бы неуютно от колючего взгляда, но новость оказалась весьма удивительной.
Германов давно ходил в любовниках Зельды, а поскольку он был женат, и жена его являла из себя премилое создание, то рассказывать об этих отношениях она не хотела. Даже близкой подруге. Тем более, что для всех он считался мёртвым. Да и для Рузи любой мужчина, способный заинтересовать собой более одной дамы, уже объект охоты. Но Рузя не могла быть с ним знакома. Или могла?
Зельда теперь вспомнила, как обменялись взглядами в кондитерской Рузя и Гольдман. Вот здесь скорее что-то вырисовывается. Она так задумалась, что начисто забыла, что напротив неё сидит пани Францишка. Но гостья решила о себе напомнить.
— Мадам Зельда, вам ли огорчаться? Вы красивы, молоды и имеете профессию. Пусть они катятся куда хотят, на здоровье. Знаете, что я вам скажу. Уезжали бы вы из этого города. Я читаю газеты, мадам Зельда. Хочу вам напомнить, что родители ваши умерли не от старости. И не нужно так на меня смотреть, я в отличие от прочих, отлично знаю, что вы не француженка. Зачем испытывать судьбу? — Зельда смотрела на свою гостью и словно узнавала её заново. — У меня мерзкий характер, но мозги всегда были на месте. Уезжайте. Для вас безопаснее будет оказаться в ближайшее время в Америке или в Канаде.
— Почему в Канаде? — неуверенно спросила Зельда.
— Потому что там к евреям лояльны. А я как-нибудь обойдусь без ваших платьев.
Францишка быстро сменила тему беседы, допила кофе, примерила платье, рассчиталась и ушла.
На пороге она развернулась и сказала:
— Послушайте меня. Если уедете сейчас, возможно не придётся бросать всё нажитое добро.
— А вы, почему не уезжаете?
— Я полька, а мой покойный супруг — немец, — ответила она, при этом гордо задрав подбородок.
Францишка ушла, а Зельда задумалась. Так ли хорошо ей в родном городе и сможет ли она устроить здесь свою судьбу. Что греха таить, она в тайне надеялась, что Гольдман предложит ей выйти замуж, поскольку она, как казалось Зельде, более всего достойна стать его спутницей. Вот только уезжать ей не хотелось. Не сейчас. Да и не верилось, что Гольдман бросит всё и уедет с Рузей неизвестно куда.
Заказы заказами. Их всегда можно будет иметь, а вот немалые деньги за бумаги, которые остались у Гольдмана, можно получить круглую сумму. Такую, что всем хватит. А Зеленская-то всё даром захотела! У неё, видишь ли, права на эти бумаги — покойный доктор их оставил. Да какие там права! Он что, в завещании о них указывал? Он и завещания-то не оставил.
При воспоминании о Зеленской Зельда злилась. И не только из-за бумаг. Германов давно уже проложил дорожку к сердцу этой паучихи, чтобы знать всё о её планах. Никто и не подозревал, что пани Роза, сидящая в инвалидном кресле, через день любовника принимает.
В гостиной у пани Зеленской, за красиво сервированным столом сидели двое: сама пани Зеленская и её тайный гость — Виктор Германов. Тайным он являлся, ибо все давно считали его умершим. Приходил он рано на рассвете, а уходил, когда темнело. Из шикарных апартаментов Зеленской он прямиком направлялся на кладбище, в собственный склеп, где и оставался до утра.
Случалось, что он направлялся не на кладбище, а на улицу Львовскую, где жила Зельда. Подходил к дому через сквер, прячась в тени деревьев, и бросал в оконное стекло маленький камушек, чтобы его впустили в дом. Если Зельда держала форточку закрытой, значит войти нельзя, если же открывала, то сегодня в этом доме ночного гостя примут.
Сейчас Германов не спеша цедил из маленькой чашки кофе и заедал гренками с сыром. Кресло пани Розы возвышалось рядом с Германовым. Она томно взирала на него, забыв об остывающем кофе.
— Что там наши дела, Виктор? Удалось что-нибудь узнать о бумагах Зеленского? — пани Роза слегка коснулась руки Германова.
Зеленская казалась помолодевшей, несмотря на инвалидность. Видимо, романтические отношения с Германовым успели оставить свой благодатный след на внешности. Огромные глаза её сверкали и метали влюблённые взгляды, тонкие пальцы сжимали подлокотники, подрагивали, словно плели свою тонкую паутину.
Роза Зеленская трепетала от каждого вдоха Германова, от каждого его поворота головы. Влюблённые взгляды летели, только если он не смотрел прямо, ибо в другом случае она терялась, как кармелитка, и вообще имела довольно глупый вид, как и всякий иной влюблённый теряет понимание действительности. Германов это тоже видел и потирал руки в ожидании возможной выгоды от этих взглядов и ужимок. Зеленская не могла не понимать последствий от этой страсти. Скорее всего, она их понимала, но совладать с собой не имела внутренних сил. Да и радость от этих в целом невинных встреч была настолько велика и бесконечна, что это совершенно не оставляло Зеленской времени для раздумий о здравом смысле.
Зеленская недавно посылала Марту купить для неё фильдеперсовые чулки, и теперь красовалась в них. На стройных ножках, затянутых в чулки, обуты туфли-лодочки с каблуком.
Зеленская ждала того момента, когда они выпьют кофе и направятся в кабинет для разговора, вот тут-то Германов и должен будет заметить ослабевшие, но не потерявшие прежнюю красоту, ножки.
Когда экономка вошла и сообщила, что, если господа желают, можно пройти в кабинет, Зеленская величаво выкатила кресло, медленно развернулась лицом, чтобы Германов оценил ножки. Германов это сразу же понял, и, безусловно, оценил.
— Пани Роза, вы сегодня просто обворожительны!
Германов сделал такое лицо, будто бы готов сию минуту увлечь Зеленскую в укромное место. И она поверила: вспыхнула вся, засмущалась, торопливо позвала его за собой.
— Виктор, следуйте за мной.
Хотя Зеленская и изнывала от чувств, она, тем не менее, не окончательно потеряла голову. Вполне умела показать, где чьё место и сохранить лицо.
Иногда она задумывалась о превратностях судьбы и удивительной схожести между людьми. Германов очень сильно походил на Зеленского. Но было что-то в облике Германова, что отличало от покойного. Прежде всего, в Зеленском никогда не было жёсткости, граничащей с жестокостью, а у Германова этого было в избытке. Зеленский был гибок — куда нагнёшь, туда и склонится, а у Германова чёткий стержень. Этим он и взял пани Розу.
Марта принесла коньяк в пузатых бокалах, поставила на этажерку поближе к Зеленской и тихо вышла.
Кабинет раньше принадлежал её мужу. Полки были заставлены множеством книг по медицине, среди них имелись и довольно редкие фолианты. На широком столе из тёмного дерева стоял серебряный письменный набор. Громоздкая, но при том изящная, чернильница со скульптуркой Наполеона по центру, под которой была подарочная граверная надпись, возвышалась под стеной; два подсвечника, которые подпирала такая же скульптурка, стояли по краям, а увесистое пресс-папье, на котором так же возвышался император, в треуголке и скрестивши на груди руки, красовалось справа.
Германов поднял пресс-папье, стал рассматривать Наполеона и совершенно отрешился.
— Виктор, вы забыли, что не одни? — тихо спросила пани Роза.
— Прошу прощения, я задумался, — ответил Германов, поглаживая тяжёлую часть канцелярской безделушки.
Зеленская подняла оба бокала и один подала Германову.
— Я предлагаю выпить за нас, Виктор. Верю, что общее дело ещё больше укрепит нашу дружбу.
Она никогда не отличалась высокопарным стилем, но сегодня хотелось ещё раз напомнить Германову о том, что кроме дружбы есть и дело, которое их свело и которое может также и развести. Германов намёка не понял, а только слащаво улыбнулся и с придыханием сказал:
— За вас!
У Зеленской мелькнула мысль, что она могла ошибаться насчёт искренности чувств Германова. Мысль эта как мелькнула, так и погасла, но оставила по себе некоторый след.
Зеленская поставила пустой бокал обратно на этажерку и с улыбкой кивнула Германову на открытую коробку с сигарами «Пор Лараньяга», что была видна в открытом ящике стола. Там же лежала маленькая гильотинка для отсечения головки сигары.
Германов вальяжно уселся в кресло, вытащил из коробки сигару и, забыв отсечь ей головку, чиркнул спичкой и прикурил не с той стороны. Зеленская с сожалением посмотрела на испорченную сигару, но промолчала.
«Что-то я увлеклась, — разочаровано думала Зеленская, посматривая на Германова сквозь бокал и стекающий по его стенкам коньяк. — Заканчивать нужно с этим делом. И поскорее. Ноги моей в этом городе не будет!» Она опустила ресницы, вдохнула и почти невинно посмотрела на Германова.