— Девочка моя, хочешь заказать сама?
Рузя кивнула.
— Здравствуйте! — улыбнулась она официанту. — Пани желает чашку кофе со сливками и кремувку. Мне говорили, что в Кракове они очень вкусные.
— Мне тоже чашку кофе, — попросил Гольдман.
Официант вежливо кивнул и ушёл. Через несколько минут он поставил на столик заказ.
Совершенно довольная Рузя от пуза наелась кремувок, ещё и обважанки заказала — баранки из заварного теста, посыпанные маком и кунжутом — и попросила завернуть с собой.
Они вернулись в номер. Рузя собирала вещи, а Гольдман листал свежую газету и посматривал на часы, вынимания их каждый раз из кармана жилета. В очередной раз глянув на часы, он сказал:
— Пора. Подожди меня в отеле. Я отлучусь ненадолго, — Гольдман сжал Рузину руку.
А ещё, его глаза стали такими, что она сразу же поняла — если ему нужно уйти, то он уйдёт. Можно даже устроить скандал или что-нибудь разбить. Всё равно уйдёт. Она слишком хорошо знала это выражение глаз у мужчины, чтобы задавать глупые вопросы или спорить.
— Если нужно, то иди, — пожала плечами Рузя. — Только не забудь, что я здесь и жду тебя.
Гольдман улыбнулся, наклонился к ней и молча поцеловал в шею.
Отсутствовал он не так долго, как Рузя себе придумала. И всего-то успела спуститься в кофейню, заказать чашку кофе. Гольдман нашёл её здесь, когда она допивала кофе.
— Теперь всё будет так, что лучше и быть не может! — радостно сообщил Гольдман. — И даже ещё лучше!
Рузя улыбнулась, но снова спорить не стала, а желание выяснить, что же такого прекрасного случилось, усилилось.
— Ты мне расскажешь, что у нас такого хорошего? — нерешительно спросила она.
— Конечно, любовь моя! — Гольдман светился от радости. — Собирайся. Едем.
Он рассчитался по счетам в отеле, снёс вещи в авто, помог Рузе усесться и сел за руль. Помолчал с полминуты, повернул ключ зажигания, и автомобиль тихо заурчал.
«Horch» выехал из Кракова и летел по дороге на Закопане. Рузя ела обважанку; мак и кунжут сыпались на кожаные сидения, а она была счастлива, потому что вчера вечером Гольдман купил ей совершенно шикарное белое платье и белые же туфли с пряжками, а себе ничего не покупал, сказал, что приличный костюм у него уже имеется. Платье шуршало подолом и нижней юбкой, а туфли приятно поскрипывали пряжками о телячью кожу. Рузя даже не знала от чего ей приятнее: от того, что получила платье, какого даже во сне представить не могла или от того, что обновка досталась только ей одной.
Дорога была лёгкой: солнце не палило, тяжёлые облака скрывали его почти полностью, но и дождя не намечалось.
— Скоро будем в Закопане, — сказал Гольдман, не отрывая глаз от дороги, он аккуратно положил ладонь Рузе на бедро и улыбнулся. — Там тебя ждёт небольшой сюрприз.
При слове «сюрприз» Рузя оживилась.
— Приятный?
— Надеюсь, что да.
— Не томи, расскажи о нём сейчас, — Рузя стала просить и кокетливо дуть губки, делать вид, что обижается.
— Можно и сейчас рассказать, — подмигнул Гольдман, помолчал с минуту и сказал: — Хочу, чтобы в Закопане мы узаконили наши отношения. Нас завтра утром ждут в Ратуше. Я не могу венчаться. Просить тебя сменить религию, тоже не хочу. Когда-нибудь, надеюсь, мы разрешим этот вопрос. Поэтому, пока что брак будет гражданским. И ещё. Самое главное. У меня новые документы. Ты должна будешь привыкнуть называть меня иначе — Збигнев Шиманский. Соответственно ты будешь зваться — Шиманская Ефрозынья.
Рузя тихо проговорила новую фамилию, словно распробовала на вкус. Фамилия Гольдман ей не очень нравилась, потому теперь она была вполне довольна обстоятельствами.
— Не волнуйся, Збышек, я привыкну, — улыбнулась Рузя, назвав Гольдмана новым именем.
Гольдман бросил короткий взгляд на невесту и подумал, что она не перестаёт его удивлять. Другая на её месте давно бы закатила скандал и потребовала либо везти домой, либо ещё Бог знает что, а Рузя даже не уточнила, как они смогут жить с этой фамилией в Жолкеве. Гольдман знал, что никак не смогут, потому что не вернутся туда никогда. Волновало его только одно: как пройдёт пересечение границы с Чехословакией и проезд по территории, оккупированной фашистами. Гольдман слышал, что с еврейской фамилией в паспорте могут случиться какие-то неприятности, потому что немцы снова не любят евреев, потому и решил сменить её. Какое ему дело до фамилии, если всё начинать сначала? Да и кому её передавать, если дети уже не будут чистокровными?
Рузя разумно сочла, что смена фамилии грозила ей в любом случае. И какая разница, на какую, если мужчина один и тот же?! Гольдман даст ей всё, что сможет, и даже больше. В этом Рузя совсем не сомневалась.
В Закопане добрались поздно ночью. Подъехали к деревянному домику, где их встретила сонная, но весьма радушная хозяйка пани Анна — женщина преклонных лет, имела полноватую фигурой и говорила с одышкой. Отвела на второй этаж и показала комнату.
— Пани Анна, я приехал с невестой, — объяснил Гольдман хозяйке, заметив косой взгляд. — Завтра мы идём в Ратушу. Там уже всё договорено.
Пани Анна поджала губы, приподняла бровь и сказала:
— Я постелю вашей невесте, пан Шиманский, в маленькой спальне. Пусть уж обождёт. Вот когда станет законной женой, тогда и будете спать вместе. У меня не бордель.
Рузя стояла рядом и всё слышала. Завтра она станет пани Шиманской, и ей было безразлично, что там думает о ней эта пани Анна.
Пока хозяйка, словно нарочно долго готовила комнату, Рузя подошла к Гольдману и демонстративно пожелала ему спокойной ночи:
— До завтра, милый, — мурлыкнула Рузя и смачно поцеловала его в губы.
— Прошу пани. Всё готово, — сказала пани Анна, сделав вид, что ничего не видит, и тут же ушла.
Рузя так утомилась от поездки, что сразу рухнула в постель и уснула как младенец.
Гольдман проснулся рано, открыл окно. День обещал быть погожим: над зелёными Татрами плыли белые рваные облака, и воздух вокруг был пронизан солнечными лучами. Гольдман спустился вниз и заказал пани Анне лёгкий завтрак, а сам пошел умываться и приводить себя в порядок.
Пани Анна понимала лёгкий завтрак по-своему, потому в него вошли: варёные яйца, сливочное масло, булочки, брынза, половина довольно крупной жареной курицы, отварной картофель и кофе в пузатом кофейнике.
— Пан Шиманский, я думаю, вы очень голодны с дороги. Вечером ничего не кушали. Так что, вот, пожалуйста. Угощайтесь, — пани Анна стряхнула невидимые крошки. — Прошу, присаживайтесь! Вашу невесту я приглашу сама. А вы кушайте, кушайте.
— Нет-нет! — остановил её Гольдман. — Прошу пани, поставьте на поднос булочки, немного масла, можно ещё брынзу и пару яиц. Ах, да! И кофе. А я сам заберу всё и отнесу Рузе, — подмигнул ей Гольдман и улыбнулся. — Хочется для невесты прислужиться. Хозяйка немного смутилась и ответила:
— Пан Шиманский, а пани Рузя уже проснулась? Возможно, она ещё и не одета.
— Думаю, уже проснулась.
— Давайте, я вам до двери донесу, а там вы уж сами?
— Вы очень добрая женщина! — улыбнулся Гольдман.
— Пусть хранит вас Дева Мария! — Пани Анна быстро перекрестила Гольдмана и кинулась собирать завтрак на поднос.
Гольдман опустил глаза и подумал, что нужно привыкать к новой фамилии. Пани Анна ни на минуту не задумалась, что он может оказаться евреем, перекрестила и всё. А в жизни всякое случается, может и самому нужно будет… Гольдман поднял правую руку и попробовал перекреститься.
На лестнице он взял из рук пани Анны поднос с едой, осторожно зашёл в комнату и поставил всё на стол.
Гольдман присел на край кровати, где спала Рузя. Она лежала на левом боку: тёмные локоны рассыпались по подушке, из чуть приоткрытых губ доносилось ровное дыхание, в такт которому подрагивали ресницы. Гольдман наклонился и поцеловал Рузю в правый висок, затем в уголок губ. Присел на корточки рядом с кроватью, не сдержался и стал покрывать поцелуями её лицо. Руки Гольдмана пробрались под одеяло и нежно коснулись полных Рузиных грудей. Она тихо застонала, немного прогнула спину и подалась вперёд. Гольдман задышал чаще и резкими движениями сбросил с Рузи одеяло, задрал на ней сорочку и принялся шарить губами по её животу и бедрам как слепой котёнок.
— Девочка моя, какая же ты сладкая…
Рузя окончательно проснулась. Она лежала, запрокинув подборок и сжав зубами край одеяла, чтобы её стоны не были услышаны внизу. Одной рукой она направляла голову Гольдмана, а второй тянула на себя одеяло, словно ей хотелось защититься от нежного и настойчивого любовника или остатки стыдливости вдруг проявились со всей своей ложной сутью.
Гольдман, наконец, смог оторваться, приподнялся над Рузей, развёл ёё бёдра и мягко вошёл. Рузя обхватила его ногами, и теперь сладострастные крики стали слетать с её губ беспрепятственно.
Пани Анна посмотрела на лестницу, ведущую наверх, перекрестилась, нахмурилась и запричитала:
— Ох, ну что же это такое! Устроили бордель! Хорошо хоть нету сейчас других постояльцев, иначе стыда не оберёшься.
Через полчаса Гольдман снёс вниз поднос с едой и попросил пани Анну разогреть кофе. Вскоре спустилась и Рузя. В белом платье и белых же туфлях она была прекрасна. Волосы широкой косой лежали на голове, как у той шляхетной панянки Ядвиги, а на шее красовалась нитка жемчуга. Искусанные губы невесты немного припухли, глаза сверкали новым желанием, вся она словно налилась и готова была продолжать хоть сейчас.
«Скольким она так сверкала глазами? — подумал Гольдман. — И губы кусала, знаки делала жеманные…» Он постарался отрешиться от таких мыслей, но удавалось это плохо и теперь единственно желание к распутной своей невесте пульсировало в его голове, а в животе явственно ощущалось томление.
Гольдман представил, как сегодня, после церемонии в Ратуше, он сможет почти в открытую любить Рузю, и любить без стеснений. А пани Анна не посмеет сказать ни слова, будет терпеть и молчать. И не позволит он Рузе закрывать рот, прикусывая угол одеяла. Пусть так кричит. Сколько хочет.