у него дети, хоть ты тресни. Чего только не перепробовал, по слухам… Но однажды случилось чудо. Молодая жена – конечно, прекрасная и родовитая – наконец-то понесла. Бедняжка, очень короткой и очень несчастной оказалась ее жизнь в замке достославного мерзавца Ротлума, но нам с вами это, конечно, неинтересно. Родами долгожданного наследника она и умерла. Вообразите же себе, господа, что испытал наш фанатик, узнав, что ребенок – его единственный, первый и последний ребенок – девочка! Он просто не мог этого принять. И действительности пришлось прогнуться под напором чудовищной воли. Все, кто знал тайну рождения дочери, умерли вслед за хозяйкой. Ротлум спрятал ребенка, препоручив заботам сумасшедшей няньки, которую затем тоже убил, и, едва дочь вышла из младенчества, стал воспитывать сам. Как сына.
Ни один голос не прерывал куратора, и он, словно забыв, где находится, облокотился на перила и вел рассказ, обращенный в никуда. Те, кто слушал его, никогда прежде не видели его таким. Чуть расслабившимся, приотпустившим себя из тисков жесткой, прямой осанки. Пожалуй, увлеченным. Пожалуй, даже взволнованным. Впрочем, если продолжать эти «пожалуй», пожалуй, многие из зачарованных слушателей вообще видели его сейчас впервые. Нет, встречали, конечно, и прежде, но равнодушно соскальзывали взглядом на что-нибудь более приметное – да вон хоть на новые росписи на стенах. Даже став формальным главой могущественной третьей силы, Ордена ловчих, он оставался для них, вершителей судеб, серой тенью из архива.
Серая тень, подзаправившаяся чужой жизнью, уже не блеклая, а все более выпуклая и властная, шевельнулась над балюстрадой галереи, устремив взгляд на тело правителя.
– Да, впору пожалеть ее. Да не хочется. Ни минуты не сомневаюсь, что безвременная кончина тирана-отца – ее рук дело. Следом, ни много ни мало императорская фамилия. Дальнейшее вы видели сами. Все-таки редкостной тварью был император Саора.
– Вот именно, император! – выкрикнул кто-то, отчаянно смелый. – Но ведь это невозможно, невозможно…
– Убить императора? – вскинулась тень.
Внизу загалдели. Бестолково, беспомощно. Один из магов Совета, величественный, несмотря на растерянность, выступил вперед:
– А как же Заклятие Силы? Даже младенец знает, что император находится под его защитой, и…
– Ты читал заклятие, Ирс?
Маг, задетый панибратским обращением, с достоинством кивнул.
– Разумеется. Тебе ли не знать, архивариус, что я участвовал в церемонии Возложения…
– Ты не понял, Ирс, – перебил Тэмма, записав в памяти «архивариуса». – Я знаю, что ты произносил заклятие. Но читал ли ты его?
Тот в недоумении покрутил головой. Тэмма, к которому вернулось игривое настроение, назидательно воздел палец:
– Вот! Мы самодовольны и ленивы. Мы превратили в тарабарщину великий язык наших предков, потому что он стал для нас слишком сложен, мы надергали из него заклинаний и повторяем их, как дрессированные птицы. Мы попросту мало читаем. Любите книгу, господа, ибо в ней есть сила!
И сразу, без перехода – жестко, как короткий прямой удар:
– А я – я читал: «…и да будет окружен неразмыкаемым и неослабляемым кругом Силы мальчик ли, мужчина, возлагающий венец императора на главу свою…» – если в моем переводе. Заклятие никогда и не защищало Саору, потому что тот не был ни мальчиком, ни мужчиной!
– Боги, как просто, – застонал кто-то.
Тэмма нашарил и ожег стенающего взглядом.
– Просто? Да что ты знаешь о Силе – об истинной Силе, ты, увешанный стальным хламом бездельник? Что можешь ты знать о том, как обретается она?
И резко оборвал сам себя:
– Ладно. Оставляю вас, господа. Поверьте, скучать вам не придется.
Только теперь, словно спала колдовская пелена (подбитая, должно быть, толстой ватой), люди в залитом кровью зале услышали грозный гул. В нем различались яростные выкрики, призывы, лязг оружия. Он накатывался неудержимо, он был уже здесь, прямо за дверями. Людское стадо дернулось:
– Кто там?
– Не знаю, – равнодушно бросил Тэмма. – Какая разница? Такие же, как вы. Разбирайтесь сами!
И рука оторвалась от перил, чтобы исчезнуть в тени галереи.
– Стой, гнида! – взвыл какой-то воин, подлетая к хрупкой опоре. Бешено свистнул меч, чисто перерубленная колонка упала с карандашным стуком, следом за ней другая, и рокот накатывающейся людской волны был на миг перекрыт треском рушащихся перекрытий. Но серая, несмотря на фиолетовые орденские одежды, тень не рухнула под ноги толпе. Вместо этого она утратила четкость, потянулась кверху и растаяла.
– Проекция, – выдохнул Ирс.
В ту же минуту затрещали остатки дверей, в зале вдруг стало очень тесно, не развернуться, – и понеслась бойня.
Дан и сам не понимал, как так вышло, но оружие вернулось в ножны. И люди заговорили – неумело, то замолкая надолго, то вдруг спохватываясь, перебивая друг друга, сбиваясь, повторяясь, торопясь. И все же они разговаривали. Не отчитывались, не отдавали приказы – разговаривали. Некоторые, возможно, впервые в жизни. Дан задавал вопросы и требовал ответов, сам отвечал на град вопросов, сыпавшийся со всех сторон. Гибель правителя и его семьи, воцарение некоего Саоры (из Ротлумов, кажется, откуда-то с востока – боги, как все это уже далеко!) и его уродливое, слабоумное детище – новый порядок… Жутковатые оказались новости. Не приученные к смирению ловчие, неумело тушуясь, признались и в трагической попытке захвата учителя. Не зря, выходит, ныло сердце у Дана. На эдаком фоне сообщение о выскочке, занявшем пост куратора Ордена, должно было скользнуть легким облачком и кануть в гряду грозовых туч. Но Дана будто кольнуло – вот оно! Этот вскользь упомянутый факт оказался крупинкой огромной мозаики, из самого ее центра. Крупинка крохотная, но на ней, похоже, держалось все. Потому что, едва услышав об этом, Дан смог сложить цельный узор, над которым даром бился все эти сумасшедшие дни. Дан не знал ни единой подробности, он вообще не представлял, как такое возможно, но был уверен – новый куратор метит на трон.
Он воочию видел мутное пятно огромного заговора, разбегающееся зловредной гнилью из столицы по всему Первому миру, и в центре пятна, как маленькая, но очень ядовитая тварь, сидел незнакомец без лица и голоса, с одним только немым, ничего не значащим именем – и с бешеным, нечеловеческим желанием властвовать. Страстная убежденность Дана, как ни странно, захватила и ловчих. Словно они видели перед собой не бывшего сотоварища, ныне предателя и убийцу, а некое высшее существо, ведуна, пророка, а попросту начальника, который обязан решать и вправе приказывать. Дан понимал, что иначе и быть не могло – именно так они мыслят – и все же на миг сжался от ничем вроде бы не оправданного стыда. Эти беспримерно отважные существа, эти идеальные воины верили – слепо, не рассуждая, – верили Румилу, решившемуся на сговор с куратором, верили куратору, который втемную играл их жизнями, а теперь еще и ему, Дану, за которым готовы были идти против второго, если не против обоих.
Рассуждать, однако, было некогда. Засидевшиеся в магической западне бойцы рвались в дело, да и Дан едва справлялся с непонятной взвинченностью, жаждой немедленного действия. Он не знал, в чем тут дело, просто безотказный инстинкт кричал и бесновался внутри: медлить нельзя! Мирон, все оттягивающий окончательное расставание, вдруг надумал проводить группу часть пути по пещере, хотя бы до первой развилки. Через какую-то пару десятков шагов их охватило ощущение, будто они в центре земли – так далеко, бесконечно далеко было отсюда и до срединного, и до Первого, до любого обитаемого мира, включая демонический Третий. Нечто, казавшееся подземельем, но не бывшее им, охватывало путников, как исполинская ладонь – букашку, и казалось, еще шаг, и пальцы сожмутся в кулак. Такого Перехода у Дана еще не случалось. Нервы были напряжены до предела, когда шагавший впереди Мирон вдруг сбился, заметался, сдавленно застонал сквозь стиснутые зубы совершенно чужим голосом, голосом зверя. Державшийся рядом Дан схватил друга за плечи, развернул к себе.
– Уб-бивают, – с натугой выговорил Мирон, и Дан уловил, как волна драконьего обличья пробежала по его перекошенному лицу, словно грозная тень.
– Что?
Что-то искало Дана, пыталось пробиться к нему извне, издалека – пыталось и не могло, придавленное чуждой магией этого места. Ловчие скомкали строй и сгрудились у него за спиной, настороженно принюхиваясь. Они тоже чуяли что-то, но не могли уловить.
– Там. Убивают. Долго. Медленно. Такого, как я, – беззвучно выкрикивал Мирон. – Такую, как я?
Дан крепко встряхнул его.
– Это не она! Слышишь? Это не может быть твоя сестра. Вслушайся, Мирон, успокойся! Ты бы знал!
Зов усилился. Да, это был Зов, теперь Дан не сомневался. Зов – и звучал он так, будто издававшее эти жуткие, надрывавшие душу стоны существо действительно звало, взывало о помощи. Слабое, давно похороненное под гнетом пережитого воспоминание-догадка зашевелилось не в голове даже, а в душе, на самом донышке. Выкарабкалось, незваное, на волю, оформилось в понимание.
– Это какой-то древний ритуал, – убежденно сказал Дан. – Кто-то питает Силу жизненной энергией умирающего демона. И, кто бы это ни был, ничего хорошего он в виду не имеет. Скорее!
– Скорее, скорее! – лихорадочно подхватил Мирон и кинулся в черный провал впереди, то ли желая спасти сородича, то ли все-таки боясь (или веря?), что спешит вызволять потерянную сестру.
Ловчие устремились следом. Никто не заметил, как ход колдовской пещеры сменился подземным ходом, выбитым не в Междумирье, а в самой обычной скале. Просто вывалилась откуда-то сбоку тень, и Дан, шедший первым из воинов, смахнул ее, отводя от друга, приложил об стену и выпустил из пальцев, уже налившуюся тяжестью оглушенного человеческого тела. Едва ход расширился, ловчие обтекли предводителей, прикрыв их спереди и сзади, – да так чисто, что Дан и слова не успел сказать, – и те, что оказались впереди, уже рубились с кем-то, рубились мастерски, скупо и точно. Дан