ительно того, что «потерпевшей мог быть нанесен удар справа в область шеи»?
— Честно говоря, не знаю, — признался Коренев, — как быть с этим заключением судмедэксперта.
— Охотно верю, — кивнул Меньков. — А скажи мне, Валера, показался ли тебе этот Алевтинов похожим на преступника — на маньяка конкретно?
— Вообще-то не показался, — вздохнул Коренев. — Но ведь у него заболевание какое?
— Да, я видел в документах — синдром какой-то.
— Синдром Клайн-фел-те-ра, — отчеканил Коренев, и в его голосе почти что торжество звучало — уж не оттого ли, что такое слово смог запомнить. — А этот синдром, между прочим означает наличие лишней хромосомы игрек, «хромосомы преступления». Так вот, в Соединенных Штатах — в Чикаго, если совсем точно — лет сорок с лишним назад один хмырь убил восьмерых медсестер. Одну из них изнасиловал. А перед тем, как эти действия сотворить, он зашел в студенческую общагу и говорит: «Я, девушки, ничего плохого вам не сделаю, но мне деньги на билет куда-то там нужны». Там, в комнате, девять девушек находилось. Одной удалось спрятаться под кроватью. Она-то все и рассказала. А этот хмырь после всего, что натворил в общаге, пошел в кабак — бухать на полсотни долларов, которые он у своих жертв отобрал. Ну, что с него взять, — Валера покрутил пальцем у виска, — у него же синдром Клайнфелтера обнаружили.
— И ты решил, что Алевтинов очень похож на чикагского маньяка? — вопрос Менькова прозвучал почти грустно.
— Я же не сказал такого. По лицу ничего не скажешь — туповатое, в общем, лицо. Но ведь у него, у Алевтинова, все внешние признаки этого синдрома — рост высокий, толстый он, ручищи крупные…
3
Четверг, 9 сентября
Меньков изучал лицо Савичева — уделяя этому процессу немного больше времени, чем требовалось следователю прокуратуры для того, чтобы разглядеть свидетеля.
— Вы хотите спросить меня, не проходил ли я когда-либо курс лечения в «психушке»? — на лице Савичева, словно вырезанном из куска давно засохшего и очень прочного дерева, ни тени иронии или насмешки.
«Ты нехилый психолог, — Меньков не спешил с ответом. — Но пошлой похвалы насчет чтения мыслей ты уж точно не дождешься».
— Нет, такого дурацкого вопроса я задавать не собираюсь, — Меньков изобразил нечто, вроде вежливой усмешки. — Даже зная некоторые не совсем простые моменты вашей биографии.
— Так я ведь вовсе не «афганский» или «чеченский синдром» имел в виду, — губы Савичева опять раздвинулись, изображая улыбку. — Я имел в виду тот факт, что человек с нормальной психикой никогда не стал бы свидетельствовать по такому делу. Вот именно об этом вы и подумали.
— Откуда вам знать, о чем я подумал, — неопределенно проворчал Меньков. — Значит, вчера утром вы увидели сообщение в интернете, а днем пришли с заявлением в прокуратуру?
— Так точно.
— А когда вы наблюдали это… избиение?
— Первого сентября. Восемь дней назад, — спокойно ответил Савичев.
Его руки лежали на столе. Длинные пальцы не выглядели толстыми, а ладони — широкими. В общем, руки эти не могли принадлежать работяге, по целым дням орудующему лопатой или кувалдой. Но эти сильные — наверняка даже очень сильные — руки принадлежали крепкому, прекрасно физически подготовленному человеку. Уж об этом Меньков мог судить — больше половины жизни по спортзалам прошатался, занимался боксом и дзюдо. Сейчас, в свои тридцать семь, старший следователь еще старался поддерживать форму, пару вечеров в неделю уделяя занятиям рукопашному бою.
— А почему вы не пришли в милицию и в прокуратуру тогда — восемь дней назад?
— Потому что не хотел выглядеть совсем уж безнадежным идиотом, — Савичев пожал крепкими плечами, обтянутыми легкой курткой. — Во-первых, я никого из них не знал. За исключением этого самого Федяева, отца убитой девочки. То есть, я впоследствии вспомнил, где я его видел. А во-вторых, жаловаться милиции на беспредел милиционеров — это все равно, что, извините, справлять малую нужду против ураганного ветра. Даже в том случае, если милиция учинила беспредел против тебя самого лично. А уж если речь идет о ком-то другом — тут вообще стопроцентная безнадега.
— А если жаловаться прокуратуре? — задавая этот вопрос, Меньков старался выглядеть серьезным, очень серьезным. Ему определенно нравился Савичев. Но то, что свидетель говорил сейчас, отдавало банальщиной — нечто из разряда «все менты — козлы». Так что задавать подобные вопросы следовало бы в ироничной тональности.
— Результат будет практически таким же, — нечто, похожее на гримасу, пробежало по бесстрастному, почти неподвижному лицу Савичева.
— Хм… А почему же вы в таком случае решили свидетельствовать сейчас?
— Наверное, потому, что мне нечего терять.
В общем-то, Савичев не кривил душой, говоря, что ему нечего терять. Трехкомнатная квартира в «спальном районе» особой ценности не представляла. «Убитая» «Лада» вместе с кооперативным гаражом, в котором она стояла, тоже не принесла бы больших денег, будучи проданной.
Жена давно жила в Штатах, дочь — там же. Дочь тоже вышла замуж за американца, и теперь внучка и внук Савичева являлись гражданами США. Внук при случае мог стать и президентом. Впрочем, внучка тоже — неизвестно, какие у янки будут предпочтения лет через тридцать-сорок, если в настоящее время у них в президентах афроамериканец.
В середине восьмидесятых Савичев угодил в Афган, потом еще лет через десять — в Чечню. После хасавюртовского позора ушел из армии в звании подполковника. Всего-навсего. Военной карьеры не сделал.
После армии у Савичева тоже все не очень-то ладилось. Кинулся в бизнес. Какой там бизнес после сорока, без связей и без особого к этому самому бизнесу призвания?!
Нельзя сказать, чтобы уж совсем Савичев прогорел, но не обогатился однозначно.
Так что не стоило удивляться тому, что жена — кстати, моложе его на пять лет — бросила Савичева. Нет, поначалу вроде бы и не бросила: подвернулась работа, имелись связи для быстрого оформления визы…
А уж теперь-то Савичев и впрямь совсем не тем занялся, чем нужно. Федяев — директор завода. Заводишко-то небольшой, но к нему лет десять назад пара фирмочек прилипла — вроде рыбок-прилипал. И принадлежали эти фирмочки, конечно же, Федяеву и его молодой жене. И фирмочки теперь производили две трети — если не все три четверти — той продукции, что производил когда-то завод. Рабочие и служащие завода по несколько месяцев не получали зарплату, работали неполную рабочую неделю, часто отправлялись в неоплачиваемые отпуска. А Федяев разъезжал на BMW седьмой модели и внедорожнике «Тойота Лендкрузер», имел большой загородный особняк да еще купил себе две городских квартиры в относительно новом доме, объединив их в одну.
Именно в этом доме и погибла его дочь от второго брака — единственный в этой, новой семье ребенок.
И теперь Савичев будет свидетельствовать против Федяева…
Меньков в «органах — сначала в прокуратуре, а после в следственном комитете — работал шестнадцатый год, и не впервые ему приходилось заниматься вот таким «взвешиванием». То есть, несчастные супруги Алевтиновы — родители умершего маньяка — вместе со свидетельскими показаниями Савичева едва ли вытягивали на какой-нибудь там «полусредний вес». В то время как Федяев безоговорочно тянул на «супертяжа». Исход поединка предрешен.
И он, старший следователь городского следственного управления, майор юстиции Меньков, должен в этом поединке участвовать. На стороне Алевтиновых и Савичева.
4
Четверг, 9 сентября
Владимир Дмитриевич, судмедэксперт, которого Меньков за глаза звал трупорезом, отличался одной особенностью. Он часто преподносил старшему следователю сюрпризы, которые вообще-то следовало бы называть пакостями. Или подлянками.
Вот и теперь он, вызвав — неофициально, как часто это делал — к себе Менькова, рассказывал ему о результатах экспертизы, для которой пришлось производить эксгумацию.
— Череп на виске проломлен тупым предметом. Площадь поврежденного участка височной кости примерно тридцать квадратных сантиметров…
— Это мог быть носок ботинка, к черепу… приложенный? — быстро спросил Меньков, вспомнив показания Савичева.
— Запросто, — спокойно ответил судмедэксперт. — Приложенный с очень приличной скоростью и силой. Точно такие же повреждения на скуле погибшего и на нижней челюсти. В челюсти трещина. Сломана, можно сказать, челюсть. И несколько зубов выбито. В общем, повреждения прижизненные… Да, и вот на что я хотел бы обратить твое внимание — на медицинскую карту Алевтинова.
— А что же в ней внимания заслуживает? — проворчал Меньков. Не иначе еще какой-нибудь «сюрпризец» Дмитрич приготовил.
— А заслуживает внимание тот факт, что убиенный при жизни имел синдром Клайнфелтера. Слыхал такое матерное слово?
— Конечно, — уверенно ответил Меньков, вспомнивший недавнюю короткую лекцию Коренева. — Одна лишняя хромосома в наборе — она еще называется «хромосомой преступления». Слишком много мужского в человеческой особи получается.
— Ответ неправильный, — почти презрительным тоном выдал Дмитрич. — То есть, не совсем правильный.
Он достал из нагрудного кармана халата пачку сигарет и зажигалку, щелчком выбил из пачки цилиндрик, ловко подхватил фильтр губами, щелкнул зажигалкой.
— Ты слышал или читал только о случае лишней игрек-хромосомы. По-ученому это называется кариотип 47, — трупорез выпустил длинную и тонкую струю дыма, слегка прижмурился. — То есть, у мужчин в норме набор икс-игрек, а при кариотипе 47, который ты имел в виду, получается икс-игрек-игрек. Носители такого хромосомного набора — тупые, злобные хулиганы, насильники-маньяки. Наверное, следаки из Западного района такие же «просвещенные», как и ты, потому этого бедолагу в маньяки и записали.
Теперь трупорез уже откровенно издевался. Меньков зло засопел. Дмитрич широко улыбнулся:
— Ладно, никто не может объять необъятного.