— Зов сердца, ни хрена не попишешь, — Рябинин подмигнул. — А назад взяли его очень даже охотно. Работать-то сейчас некому. Какое положение с кадрами в ментуре, ты не хуже меня знаешь.
— Значит, и в самом деле зов сердца? — тон Менькова исключал положительный ответ на этот вопрос.
— Нет, скорее основной инстинкт, — Рябинин шутки не принял. — А основной инстинкт для Вербина — это власть над кем-то. Лучше, если власть неограниченная. Садист в погонах — это про таких, как он.
Рябинин помолчал. Потом, словно решаясь на что-то, опять заговорил:
— Тут такое дело, Михал Юрьич… Может, оно меня и не касается, но видел я пару-тройку дней назад этого мудака Вербина вместе с твоей сотрудницей.
— С какой такой сотрудницей? — вскинулся Меньков.
— Ну, фигуристая такая, сексуальная. Следачка. Светланой ее, кажется, зовут.
— Ни-и хрена себе… — Меньков не мог скрыть своей растерянности. — А ты не ошибся?
— Нет, я трезвый тогда еще был, — хмыкнул Рябинин. — А видел я их в заведении с нехитрым названием «Волна».
— Ага, это которое на западном берегу.
— Ну да, на озере.
— Любовное свидание? — игриво поинтересовался Меньков.
— Я бы не сказал, — покачал головой Рябинин. — Скорее деловое. Да, на деловое свидание их встреча и походила. Сидели за столиком друг напротив друга, наклонив головы — тихо, значит, говорили. И она, следачка твоя, что-то мудаку Вербину втолковывала, а он кивал время от времени, иногда что-то возражал.
— Ты что, слышал их разговор?
— Нет, не слышал. Но для того, чтобы понять, какой идет разговор — ссора или веселый треп ни о чем — для этого не обязательно слышать слова. Я по их поведению понял: следачка что-то Вербину втолковывает, он вроде бы не верит, а она его убеждает.
— Ясно, — неожиданно для самого себя сказал Меньков.
— Ну вот, ты со мной согласен.
— Я не о том, — Меньков помотал головой, словно отгоняя наваждение. — Ты не можешь вспомнить, когда именно видел их, какого числа?
— Отчего же не вспомнить? В субботу это было.
— Ясно, — повторил Меньков.
— Да что же тебе ясно-то?
— Пока это только догадка… Я за день до этого, в пятницу, очную ставку проводил. И кое-какой нежеланный свидетель в это процесс вмешался.
— Ну-у?! — изумленно выдохнул Рябинин. — Неужели же этот свидетель — она? Ты думаешь, что?…
«Я не думаю — я в этом уверен. На сто десять процентов уверен».
А вслух произнес:
— Может быть. А может и не быть.
16
Четверг, 16 сентября
Неизвестно, почему после разговора с Рябининым Менькова понудила к активным действиям именно первая часть этого разговора — сообщение о дикой выходке Вербина-старшего. Неужели же примитивная цепочка размышлений: «Вербин-младший берет пример со старшего, вырос типичным «мажором» — случай с его угрозами Татьяне, вполне может быть, не единичный»?
Вполне может быть, что и так. Неисповедимы пути интуиции…
Что же касается сообщения Рябинина о субботнем свидании в «Волне», то разговор с Алабиной на тему ее связи с Вербиным в голове Менькова как-то не укладывался. Что он ей скажет: «Тебя видели с майором Вербиным из Западного райотдела. Что тебя с ним связывает?» Светочка запросто может ответить: «Меня с ним связывает секс. Трах. Обалденный трах. Грандиозный трах. А ты что, ревнуешь?» Меньков, конечно, парирует примерно в таком духе: «Ни хрена я не ревную. Но я подозреваю, что ты слила Вербину конфиденциальную служебную информацию». А Светочка ответит примерно так: «В чем еще ты меня подозреваешь? В том, что я сливаю информацию ЦРУ, «Моссаду» и хохляцкой службе безопасности?»
В общем, если бы даже у Менькова имелись более веские доказательства того, что именно Алабина рассказала Вербину об очной ставке, «расколоть» до конца он ее не смог бы. Переразвитый инстинкт самосохранения, наглость, лживость — эти качества прикрывали Алабину, словно броня.
Поэтому Меньков занялся тем, что могло принести конкретные, ощутимые результаты — он принялся «пробивать» фамилию, имя и отчество Вербина Родиона Борисовича по базе данных ГУВД.
Ему пришлось затратить совсем немного времени для того, чтобы найти кое-что…
…Русская пословица относительно сумы и тюрьмы может быть легко расширена на другие человеческие беды — особенно с учетом теперешних российских реалий. Так называемому простому человеку приходится постоянно держать ухо востро, быть настороже, трястись, как премудрый пескарь, не будить лихо и т. п.
И все равно никакие предосторожности не спасают. Если простого человека, идущего по пешеходному переходу на зеленый свет, не сбил «мажор», едущий на «навороченном» внедорожнике, этот человек не должен расслабляться, не должен терять бдительности ни на секунду.
Ибо благополучно перейдя через улицу и не получив обрезком водопроводной трубы по черепу у собственного подъезда, простой человек продолжает подвергаться постоянному риску.
Он может, заперев на замки внешнюю бронированную и внутреннюю обычную двери, зайти на кухню, откупорить бутылку водки, абсолютно «благополучной» с виду (этикетка, тиснение на дне и боках, крышечка с резьбой и т. п.), и через пару-тройку часов скончаться от отравления.
Обыкновенный — то есть, простой человек — с не очень характерным для такого сословия именем Филидор (папаша-шахматист от большого ума дал) под внедорожник ни разу в жизни не попадал, «паленой» водкой не травился, хотя в последнее время употреблял именно такую.
С Филидором, известным теперь в своей среде как Филя (реже как Филимон), приключилась другая напасть. Он сделался бомжом. Да ведь как сделался! Паспорт по пьянке не терял, в сомнительные строительные проекты не влезал, чтобы потом не оказаться «обманутым пайщиком». Просто после развода с женой разъехался с ней и приобрел скромненькую, но вполне благоустроенную квартирку в так называемом «сталинском» доме. Причем, приобрел с соблюдением всяческих предосторожностей — с участием нотариуса, с проверкой истории квартиры риэлторской фирмой.
Но в один вовсе не прекрасный день Филидор не смог попасть в свою квартиру — кто-то сменил на ней замки. А этот «кто-то», как оказалось, являлся законным наследником прежнего хозяина квартиры — не того, что продал квартиру Филидору, но предыдущего, у которого этот хозяин тоже квартиру купил.
Как Филидор очень скоро понял, его «развели», как распоследнего лоха — коим он на самом деле и являлся. И риэлторская фирма, и нотариус — все работали в одной связке и состояли в подчинении у могущественной структуры. Назвать эту структуру жульнической ни у кого — и у Филидора в том числе — язык бы не повернулся: уж слишком влиятельные, большие люди ее возглавляли.
Прежняя жена Филидора жила с новым мужем, дети жили в других городах, причем, жили весьма стесненно. Да Филидор, даже живи они все просторно и одиноко, все равно не стал бы стеснять их — уж так он был устроен. Лох. Лузер по жизни.
И стал лох и лузер Филидор — теперь уже окончательно и бесповоротно Филя — жить на улице. Не совсем чтобы на улице, конечно. И даже не всегда в подвалах. Случалось ему жить и при небольших магазинах, в которых он днем работал грузчиком, а ночью исполнял функции сторожа. Но магазины эти — три и почти один за другим — прогорели. Подобное тянется к подобному, потому Филе и удавалось прилепляться к этим магазинчикам, хозяевами которых на поверку оказывались тоже лузеры по жизни. Так что к зиме конца прошлого и начала этого года — оказавшейся на удивление холодной — Филя жил в лотке теплопровода.
На прокорм и пропой он зарабатывал не только тем, что сдавал стеклотару. Иногда снабжал мужиков, торгующих на блошином рынке, бэушным крепежом, деталями сантехники и прочей подобной дребеденью, которую извлекал из мусорных баков. Иногда даже, если уж очень посчастливится, помогал грузчикам на том же рынке. Но последнее случалось редко — во-первых, кризис, все стали прижимистыми, а во-вторых, пообносился Филя, грязь во все поры въелась, вполне «бомжистую» внешность приобрел. А и то — в прошлом ноябре (аккурат седьмого — красный день календаря!) четырехлетие своего бомжевания отметил. И в самом деле отметил — в компании таких же горемык, как он сам.
Годовщину отмечали, как позволяли средства. После трех-четырех стаканов «паленки» начались, как водится, разговоры «за жисть». И в этих разговорах главной темой было ухудшение существования бомжей в городе Приозерске. Конечно, кризис ударил по всем, но кризис уже на убыль пошел. Хотя, с другой стороны, народ от этого добрее не стал. Хуже того, появились среди народа самые настоящие беспредельщики, которые вроде бы задались целью Приозерск от бомжей очистить.
Конечно, и раньше хватало случаев избиения бомжей, травли их собаками — и во всех этих случаях притеснителями и гонителями бомжей являлась молодежь. Оно и понятно — те, кто постарше, кто жизнь понял, многих из которых жареный петух в задницу клюнул, не станут бедолаг трогать. Да и времени у них нету на разборки с несчастными бездомными. Так разве что иногда какая-нибудь истеричка завизжит, когда бомж у мусорного бака приблизится к ней на расстояние меньше десяти метров: «Отстреливать вас надо, как собак!»
А собак, кстати, никто и не отстреливает — бродячих собак, таких же бездомных, как и люди. И бродячие собаки разве что в стаях опасность для людей — в том числе и бездомных — представляют.
Но молодые беспредельщики, сбившиеся в стаи, опаснее бродячих собак во много раз. Нескольких бомжей они просто сожгли заживо — свалили на землю, попинали ногами, бензином облили и сожгли. Нескольких автомобилями переехали: внедорожники они на то и внедорожники, чтобы по пустырям могли ездить и бомжей, словно зайцев, преследовать и давить.
Филя, конечно, про все эти случаи и раньше слышал, ничего по существу нового он из «застольных» (вместо стола — коробка из-под телевизора) не узнал. Да только лишнее напоминание, во-первых, веселья не прибавляет, а во-вторых, беду приближает. Филя-Филидор в прежней своей — до бомжевания — жизни много эзотерических книг прочел и верил в то, что слово и мысль материальны.