Марта так и лежала – навзничь, разбросав в стороны руки. Свитер набух на груди, красная бейсболка валялась в стороне, одна нога неловко подвернулась при падении, словно Марта исполняла какое-то сложное танцевальное па. Ханна села рядом с ней и сжала в ладони мертвую кисть девушки. Пальцы были тонкими и совсем детскими, а вот лицо суровым, и даже смерть не разгладила глубокую складку между бровями.
Девочка-воин.
Вторая рука Марты все еще сжимала карабин.
Ханна слышала удары своего сердца – гулкие, сильные. Сердце застряло в горле и каждая новая пульсация перекрывала ей дыхание, рот заполнила желчь и горечь на языке казалась нестерпимой. Но еще нестерпимей была ненависть, которой налилась каждая клетка тела. Ханна ощущала ее, как электричество во время грозы – всей кожей, каждым волоском.
Ненависть.
Она имела вес и химическую формулу. Она была материальна и пахла тяжело и солоно.
Ханна встала, вся покрытая чужой кровью. Кровь капала с кончиков ее пальцев, пропитала штаны и куртку, кровь растекалась по земле и пачкала листву. Ханна тяжело дышала, ей мешала застрявшая в горле злоба, горячая словно уголья, и колючая, как каштановая кожура.
Воздух уже не был так прозрачен, дым пожара вился между сосновыми стволами, закатные лучи натыкались на сизые мутные ленты и становились видимыми на несколько мгновений.
Снова начали свою перекличку испуганные птицы.
Васко и Бастиан тащили из дома извивающееся и вопящее тело в тлеющей куртке, и Ханна пошла к ним, сжимая мертвой хваткой рукоять пистолета. От прилившей к голове крови ее слегка покачивало, мир перед глазами слоился и подрагивал, рассыпаясь на пиксели, как видео при плохом сигнале.
Васко скорее не услышал, а почувствовал, как она подошла, оглянулся, глаза его на мгновение расширились, но он быстро взял себя в руки.
Перед ними на земле лежал здоровый парень лет шестнадцати-семнадцати, широкий в плечах, рослый, с мощными бедрами футболиста. Взрывная волна содрала с него часть одежды, осколки располосовали кожу вместе с тату, одну стопу развернуло на 180 градусов и физиономия была похожа на свиную отбивную, на которой по ошибке разместили два человеческих глаза, разбитый рот да бесформенную картошку носа.
Отбивная плевалась красным, скаля розовые осколки зубов, выла и материлась неразборчиво.
– Живой, тварь, – сказал Бастиан. – В плече дырка, да в заднице… и опалило чуток.
– Это хорошо, – процедил Васко, но голос его не предвещал ничего хорошего. – Это превосходно, что он живой… В заднице, говоришь, дырка?
Гонсалес врезал раненому ботинком по указанному месту, и Отбивная завыл, словно ему оторвало ноги.
– Больно? – спросил Васко, присев на корточки. – Правильно. Я и хочу, чтобы тебе, падаль, было больно. Очень.
Отбивная засучил здоровой ногой, загребая палые листья. Он очень хотел бы убежать, но со стопой, развернутой в обратную сторону, особо не побегаешь.
– Зачем ты их убил?
– Я… не… убивал…
– Вот его автомат, – сказал Марко и показал Васко «узи». – Валялся рядом с ним.
– Не убивал, значит… – протянул Гонсалес и ударил стволом своего карабина по сломанной лодыжке.
Футболист завизжал истошно, задергался, но получил прикладом по шее от Бастиана, и начал причитать, хлюпая расплющенным носом.
– Второй вопрос – откуда вы?
– Мы просто проходили мимо!
– Кажется, тебе надо вправить ногу…
Он истошного крика Отбивной Ханна на миг зажмурилась. Она и не подозревала, что чел может так кричать.
– Посмотри на меня, говнюк, – Васко говорил совершенно спокойно, но Ханна видела, что он кипит, едва не плавится от гнева. – Посмотри. На. Меня. Говнюк.
Отбивная поднял на Гонсалеса слезящиеся выпученные глаза.
– Я получу ответы на свои вопросы, даже если мне придется разорвать тебя на части. А я очень хочу разорвать тебя на части, поэтому можешь сначала не отвечать. Дай мне получить удовольствие…
– Васко! Ханна!
Ханна обернулась.
По дорожке, идущей от реки, шли водитель-пулеметчик Салли и радист, маленький (в прямом и переносном смысле, ему еще не было четырнадцати) китаец Чжен, ведя перед собой еще одного из непрошеных гостей.
– Ага, – сказал Васко за спиной Ханны. – Это мой… Я его, оказывается, не убил…
В отличие от Отбивной, этот пленник был невысок ростом, не тщедушен, но и не спортсмен.
Острое, похожее на лисью морду личико, забранные в хвост редковатые волосы. Пуля Васко перебила ему предплечье, и правая рука болталась обездвиженная, левое плечо было сломано или вывихнуто при взрыве.
– Последний, других не видели, – пояснил Чжен. – Там лодка у пристани. Катер с хорошим мотором.
– Катер на четверых, – добавил Салли. – Так что все в сборе, командир.
Васко неторопливо подошел к пленнику.
Раненого корежило от боли, но он старался стоять прямо и, Ханна видела совершенно точно, не боялся. Страх может принимать любые формы – от слез до безумной, наглой бравады, но его нельзя ни с чем перепутать. Когда человек боится, это всегда можно почувствовать. Увидеть в жестах, в дрожи рук, в нервном тике. Даже ощутить в запахе пота. Этот не боялся – он просто ждал.
– А ведь я тебе знаю, – сказал Гонсалес, зажигая сигарету. – Видел. Ты из Рейстерской средней, так? На класс старше.
Он бросил на пленного быстрый взгляд.
– И я тебя знаю, Васко. Покупал у тебя дурь… – отозвался пленник. – Отличная у тебя была трава, бро!
Если Ханна и удивилась, то чуть-чуть… У каждого свои секреты.
– Точно, бро… – Гонсалес прищелкнул пальцами. – Точно! Ты – Коротышка Генри. Не думал, что встречу. Что ты делал здесь, Коротышка?
– Пришел за братом, – сказал Коротышка.
– За братом? – удивился Васко. – И где твой брат?
– Вон висит – крайний слева, – ответил Коротышка и кивнул в сторону ворот.
– Не повезло брату…
– Никому не повезло.
– Посадите-ка его, – приказал Васко.
Салли и Джен сделали по полшага в стороны и Коротышка рухнул на землю, как подкошенный, ноги не держали.
– Скажи мне, Генри, – Гонсалес выпустил струю дыма сквозь зубы и тоже уселся на землю, скрестив ноги по-турецки. – Зачем вы все это делаете?
– Что – это? – переспросил Коротышка.
– Ты знаешь за что повесили твоего брата? – Ханна сама не узнала бы свой голос, даже Васко оглянулся с недоумением.
– Не начинай… – поморщился Коротышка. – Эти телки убили его. Мы убили этих телок. Брата жаль, а о них я плакать не буду.
– Я же тебя помню, Генри, – сказал Васко спокойно, но говор его изменился. Он говорил, как парень с улицы, только без акцента, свойственного латиносам и темнокожим. – Ты – реальный ботан, бро. Ты же ко мне за травой шел и обсирался со страху, что я тебя на. бу. И ты, блядь, ничего острее вилки в руках не держал, а теперь убиваешь людей, как грязь с ботинок смахиваешь… Что, блядь, стряслось? У вас в Рейстере воздух особый?
– А ты не знаешь, бро? – улыбка у Коротышки не вышла, получилась гримаса, обезобразившая его и так не сильно приятную лисью мордочку. – Сейчас все можно. Какая разница, когда я сдохну? Сейчас или через год? Я все равно сдохну. Какая разница, когда подохнут они?
Он указал подбородком на лежащие на дорожке тела и повторил:
– Сейчас можно все. Чем меня можно испугать, кроме смерти?
Он помолчал, а потом посмотрел прямо в глаза Васко наглым, безумным взглядом.
– Я уже мертв, бро. Убей меня сегодня или я умру завтра. Какая нах… разница, бро? Зато у меня были телки – те, кого я хотел и когда я хотел. И была власть убить того, кого хочу. В любой момент, бро, убить или трахнуть. Любого или любую. Мы все подохнем, бро… И ты хочешь заставить меня блюсти закон?
– Моя мама была католичкой, – сказал Васко. – Я, конечно, не любил ходить в церковь, но кое-что запомнил. Например, что есть такая заповедь – не убий… Это закон от Бога.
– Мой папа был юристом, – сказал Коротышка. – Я готовился в Гарвард, бро, чтобы стать юристом, как папа. Законы – это херня. Есть один закон – закон сильного. У тебя пушка? Ты – закон. Ты можешь убить? Значит, ты – закон. «Не убий» придумали, чтобы было время прицелиться. Так что мама тебя нае…ла. Нет никакого Бога, бро, потому что, если бы он был, он бы не допустил такого. Я знаю, я проверял…
Он хихикнул и показал мелкие звериные зубки.
– В первый раз вы увезли с собой шесть девочек. Они живы? – спросила Ханна, чувствуя, что ее начинает трясти, то ли от пережитого шока, то ли от омерзения.
Коротышка повернул голову в ее сторону. Не глаза, а две черных норы.
– Ох, ты и изгваздалась! Телки, которых мы увезли? Да х… их знает! Сначала пустили по кругу… А потом… Спроси чего полегче, сучка…
Кулак Васко свернул ему нос.
Ханна даже не успела заметить движения Гонсалеса, только увидела мелькнувшую руку и услышала треск ломающейся кости.
Коротышка заворочался на палой листве, как перевернутый на спину жук – опереться на перебитые руки он не мог, а встать без опоры не получалось и он качался, роняя густые кровавые сопли и фыркая.
– Аааафф!.. – заорал Отбивная, отчаянно пытаясь привлечь к себе внимание. – Это все он! Он! Он все придумал! Он нам сказал, что мы едем телок трахать! Он виноват!
– Мне нравится твой закон, – сказал Васко, вставая. На крик футболиста он не обратил никакого внимания. – Отличный закон, Генри. Власть у того, у кого пушка. Ты свою прое…л. Моя, – он похлопал по прикладу М-16, – при мне. И сейчас, бл…ь, ты отправишься рассказывать о своих успехах папе-юристу!
Он ухватил Коротышку за воротник и поволок к воротам. Марк сделал то же самое с Отбивной.
Ханна шагала за ними следом и дрожала крупной дрожью, как от холода, а руку, держащую пистолет, просто свело судорогой.
Мертвые девочки лежали на подъездной дорожке и их кровь еще не успела загустеть.
Салли притащил из джипа нейлоновый шнур, Васко собственноручно навязал две петли и проверил, как они скользят.
Отбивная рыдал и просил пощады. Коротышка молча наблюдал за приготовлениями.