– Я не могу жить в том, что ты строишь, Грег. Я не могу, когда у меня спина горит от чужих взглядов…
– Да плевать! – воскликнул он. – Пусть ненавидят!
– Тебе плевать – не мне! У меня были друзья – теперь только подчиненные. У меня был парень – теперь он вождь. Я не хочу так.
– Да как ты не поймешь, того мира давно нет и никогда уже не будет!
– Мира нет, но мы-то остались? – спросила она мягко. – Или нас тоже нет?
– Нас прежних нет, – сказал Грег, сдерживая раздражение. – Но нас нет нигде. Ни здесь, ни там, куда ты собираешься.
– Там остались дети, – повторила Ханна. – Я их бросила.
– Ты никого не бросала.
– Я бросила их там, Грег. Если бы я умерла по дороге, никаких бы проблем не было. Но я доехала и не вернулась за ними, значит, могла им помочь и не помогла…
Он вздохнул.
– Убеждать тебя, конечно, бесполезно?
Ханна улыбнулась виновато.
– Совершенно бесполезно, Грег.
Он замолчал и прикрыл глаза.
Некоторое время они просто сидели рядом молча, опираясь спиной на ствол старого дуба.
– Я все ищу, где я накосячил, Белль, – сказал он чуть погодя, – и не могу найти. Я рад бы извиниться, но не понимаю, за что. Я виноват, но не перед тобой. Ты бросаешь меня, когда больше всего нужна.
– Ты сделал так, как должно, дай и мне сделать то, что я должна. Я ухожу не из-за тебя, Грег, я ухожу из-за себя…
В этой части города сейчас мало кто жил, поэтому было совсем тихо, как в осеннем лесу, и можно было расслышать, как гудят над желтой пеной цветущих мериголд тяжелые осенние трутни и последние пчелы.
– Ты приходила за фотографиями? – спросил он, указывая на альбом, торчащий из рюкзачка.
– Да. Хочу взять с собой кое-что.
– Можно?
Она пододвинула к нему рюкзак.
Грег перевернул несколько страниц.
– Чудесное было время… Всего год назад. Ты тут такая серьезная!
– Я там счастливая.
На следующем фото они были вместе – всей компанией, и Тони с Даной стояли рядом с Грегом, и оба улыбались.
Рука Грега замерла на миг, а потом он с усилием пролистнул страницу.
Снова все вместе, на День труда.
Он вместе с Ханной на школьном рождественском балу.
Пикник возле Спригвуда, на реке.
Тони, мокрый после купания, обнимает Дану и Ханну за талии. Ханна хорошо помнила этот день. Он был совсем недавно, этот веселый пикник, в начале осени прошлого года. И так давно, что страшно было вспомнить…
Грег закрыл альбом.
– Оставишь его мне? – спросил он.
– Конечно. Храни до моего возвращения.
– А ты вернешься? – спросил он серьезно.
Ханна кивнула.
– До марта?
– Да.
– Врешь ведь, – сказал он.
– Я попытаюсь…
– Ну, хоть так… С тобой пойдет Васко.
Ханна встрепенулась.
– Он нужен тебе!
– У меня достаточно людей для обороны города. Васко пойдет с тобой, а иначе ты не выйдешь за ворота.
Ханна вскочила.
– Не смей мне приказывать!
– Я не приказываю, Белль. Я говорю, как будет. Ты же не думала, что я отпущу тебя одну? Это двести миль, двести гребаных миль! Ты летом уцелела чудом, а чудеса редко случаются дважды. Сбавь обороты, ты бы сделала то же самое для меня.
Он тоже поднялся, и Ханна была вынуждена задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза.
Во взгляде Стаховски не было ни жесткости, ни обычной в последние месяцы стальной уверенности в себе – только бесконечная усталость и грусть. Глаза старика на лице молодого человека смотрели на нее с любовью, и слова, которые она собралась бросить в него, застряли в горле.
– Вот и хорошо, – сказал Грег и улыбнулся, но не своей обычной улыбкой, после которой Ханне обычно хотелось его обнять и прижаться к плечу. Это была улыбка раненого, который маскирует боль гримасой, чтобы успокоить родных. – Не надо спорить, Белль, я же согласился с твоим решением? Васко и еще четверо из его команды, по его выбору, пойдут с тобой. Я даю вам два джипа – один легкий, второй бронированный. Провизию и амуницию возьмешь на складе.
Он еще раз посмотрел на альбом, который держал в руках.
– Спасибо тебе.
– За альбом?
– За все. Ты своим присутствием удержала меня от многих ошибок.
– Но не от всех.
– Но не от всех, – согласился он, садясь в седло мотоцикла. – Нет черного и белого, Белль. Ты обязательно это поймешь, ты уже это понимаешь, но не хочешь признавать. Ты думаешь, что сможешь стать матерью Терезой… а станешь такой же, как я, потому, что добро невозможно сделать без зла. Это две стороны одной монеты. Передумай, прошу тебя…
Она покачала головой.
Если бы он сейчас сделал к ней шаг, обнял ее, поцеловал, она бы заплакала и переменила решение. Всего шаг. Всего несколько ласковых слов… Быть слабой куда легче!
Но он повернул ключ в замке зажигания, сунул альбом за пазуху и через секунду она уже смотрела, как тени и солнечные пятна скользят по его затянутой в черную кожу спине.
У нас нет времени перевоспитывать глупых и тщеславных.
– Я вернусь, – сказала она тихо, и быстрым движением вытерла глаза. – Я докажу тебе, что можно иначе, и вернусь.
В Вайсвилле привыкли к отъездам поисковых групп, поэтому обошлось без пафосных прощаний.
Темнело рано. Двигаться в темноте без света фар было невозможно, а подсвечивать дорогу – опасно, выезжать решили ранним утром. Когда небо на востоке стало окрашиваться в холодные розовые тона осеннего рассвета, джипы уже подъезжали к повороту на хайвэй. Здесь располагались дозорные, последний форпост стражей Вайсвилля – дальше территория не контролировалась. Несмотря на то, что Гонсалес сдержал свое слово и выжег осиное гнездо отморозков из Рейстера, никто не мог предугадать, что ожидает путешественников за следующим поворотом.
Джипы вывернули на шоссе – первым шел бронированный «Додж Рэм» под управлением Марко, с пулеметной турелью в кузове. В салоне разместились Салли с Бастианом, а Чжен расположился на привычном месте, у пулемета. Вторым двигался под завязку набитый провизией, лекарствами и боеприпасами огромный дизельный «Ниссан Патрол».
Васко сидел за рулем «Ниссана» и молча крутил руль, а Ханна забилась в угол за его спиной и не издавала ни звука.
Она чувствовала себя ужасно.
Она чувствовала себя полной дурой.
То, что происходило, было глупостью, совершенно безумным самоубийственным поступком, и в глубине души Ханна понимала, что ей руководит не разум, не логика, а чистая эмоция, но ничего не могла с этим поделать.
Она сама пришла к Грегу этой ночью и ушла от него лишь под самое утро, буквально за полчаса до отъезда. Ее кожа до сих пор горела от его поцелуев, но даже эта ночь, когда они любили друг друга с отчаянием последней близости, не заставила Ханну поменять решение.
Самое идиотское решение в ее короткой жизни – дать самолюбию одержать верх над любовью.
Если бы Ханне было не шестнадцать, а двадцать шесть, то история бы пошла совсем по другому пути, но ей было шестнадцать с хвостиком и она знала, что двадцать шесть ей не будет никогда. И не было никого, кто бы дал ей совет. Мир стал другим и не существовало инструкций, как жить в этом мире. Интуиция подсказывала, что она совершает необратимый поступок, о котором потом будет жалеть. Но самолюбие шептало, что другого пути сохранить самоуважение не существует.
И Ханна сидела в уголке громадного автомобильного салона, украдкой смахивая с глаз набежавшие слезы.
– Ты ела что-то? – спросил Гонсалес, косясь в зеркало заднего вида.
Она помотала головой.
До Рейстера дорога была расчищена и разведана, и машины шли ходко, делая не менее тридцати миль в час. Ожидающие впереди сюрпризы были нанесены на карту со слов Ханны и расстояние до них можно было определить весьма приблизительно.
– У меня есть яблоко, – предложил Васко.
– Не хочу.
– И оладьи, Мириам в дорогу сделала.
– Потом, Васко.
От одной мысли о еде ее тошнило.
Впрочем, ее тошнило по утрам уже вторую неделю.
На утреннем собрании Совета у Грега все валилось из рук. Он отвечал невпопад, несколько раз переспрашивал. Писавшая протокол Лиз смотрела не него с недоумением.
Список вопросов оказался невелик.
Наряды на работы, конфликтная ситуация – кид из новоприбывших пробовал украсть еду в одном из домов, Майкл принес отчет по запасам топлива и план их распределения. Отчет госпиталя, отчет ясель…
Обычно утром все заканчивалось минут за пятнадцать-двадцать, а сегодня они провели в штабе почти сорок пять.
– Ты бы пошел отдохнуть, чиф, – сказал ему Сэм, собирая бумаги. – Поспи хотя бы пару часов. На тебя смотреть страшно.
Грег поднял на него глаза.
– Не обижайся, но ты реально выглядишь, как зомбак. Расслабься, выпей, в конце концов, и просто поваляйся до вечера. Без тебя ничего не развалится. Я присмотрю.
Он кивнул в сторону Лиз.
– Она присмотрит. Грег, нельзя брать все на себя. Если ты свалишься – будет беда.
– Не будет беды, – вмешалась Лиз, проходя к дверям. – Но будет очень тяжко. Брось, Грег. Она вернется. Просто Ханна устала. Вы все мне тоже чертовски надоели, я бы с удовольствием свалила куда подальше, но это толстое несчастье, – она потрепала Сэма по складчатому загривку, – не может обеспечить мне тачку для выезда…
– Виски в доме есть? – спросил Сэм.
Грег покачал головой.
– Я не пью.
– Это ты раньше не пил, – ухмыльнулся Сэм. – Сорри, дружок. Но сейчас непопулярно беречь печень. Пусть в нашем положении это звучит похабно, но сколько той жизни? Давай-ка, двигай домой, я пришлю к тебе гонца с бутылочкой… Договорились?
Стаховски кивнул.
У него дико стучало в висках и было ощущение пустоты в груди: хотелось вздохнуть, чтобы ее заполнить, но не получалось. Но нужно было держаться, потому что вождь не имеет право показывать слабость на людях. Сэм прав, лучше не показываться до вечера.