Утром я с трудом открыла один глаз и первый взгляд был брошен на настенные часы. В сером сумраке серебристое табло показывало пятнадцать минут девятого. Ух ты! А ведь я обещала Душману быть на работе ровно в восемь. Продавать пиво самым нетерпеливым и шоколадки школьникам.
Впрочем, ну их, шоколадки! До десяти утра все равно никакой нормальной торговли нет. Я натянула одеяло до подбородка и почему-то зябко поежилась.
Импровизированная постель Кирилла была пуста. Запрокинув голову назад, я посмотрела в сторону окна – мой гость, засунув руки в карманы брюк и сгорбившись, стоял там.
Интересно, он хотя бы на минутку заснул сегодня, подумала я и тихо поздоровалась:
– Доброе утро.
Вчерашние игры в «ты будешь писать мне письма на зону?» показались затейливым бредом, я почувствовала себя неловко и, стыдливо прикрываясь одеялом, потянулась к халату. Ночью все было по-другому. Теснота и темнота придавали форс-мажору достоверность и скрывали острые углы. Серый рассвет выступил вместе со светом фонарей, вполз в окно и нарушил уютное гнездо вчерашней фантазии.
– Она жива, – не оборачиваясь и не желая мне доброго утра, мрачно проговорил Кирилл. – Я видел в окно.
– Кто? – на всякий случай уточнила я, впихивая руки в рукава халата.
– Белла, – сухо отозвался Туполев.
– Ты уверен? – Я с трудом удерживала приятельское обращение на «ты». Если сейчас я начну ему уважительно выкать, ничего и никогда уже не поправить. – Точно? Белла, а не горничная, ходит по квартире?
– Наша горничная весит центнер с гаком, – буркнул Кирилл. – Это Белла, живая и здоровая.
Он развернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза. Его взгляд не отдохнул за ночь, не отвык от меня, он был прежним и, как бы это точнее выразиться, родным и узнаваемым что ли?
Я почувствовала себя лучше, быстро завязала поясок халата и подошла к окну. В гостиной Туполевых, как и вчера ночью, горел свет.
– Поздравляю, – пробормотала я, – ты свободен.
– От чего? – буркнул он. – От Беллы? Или он жизни?
– У тебя по-прежнему на нее аллергия? Я имею в виду жизнь…
– Да. Черт! – Кирилл отошел от окна, сел на стул и устало потер лицо руками. – Я знаешь, как-то растерялся, я привык и даже… не рад, что ли? Точнее, рад, конечно, ужас закончился, Белла жива. Но… я так привык к мысли, что уеду…
– Доить козу, – попробовала пошутить я.
– Нет, вообще уеду. Мне осточертели все эти дела, деньги, переговоры, заморочки! Я устал, Соня, смертельно устал! Я из другой жизни, я хочу в нее!
– Тише. Ты просто не выспался, – разумно вставила я. – Ляг, отдохни. Все закончено, ты свободен…
– От чего свободен?! – вдруг взъярился он. – Что закончено?! Что?! Ты не помнишь машину милиции и «скорую помощь» у подъезда?!
– Помню, – сказала я. – Помню, были две машины.
– Были! – выкрикнул он. – Ты что, не понимаешь – меня обкладывают! Они меня обкладывают!
– Чем? Вернее зачем? – я помотала растрепанной головой.
Туполев встал и начал мерить комнату шагами.
– У нас с Беллой брачный контракт. В случае неверности одного из супругов другой получает преимущество… Черт! – Кирилл горестно опустился на стул. – Они даже в постели не были! Они вызвали милицию, скорую и зафиксировали факт побоев. Теперь понимаешь?!
– Ну, в общем-то да.
– Молодец, – ернически похвалил Туполев. – Теперь видишь, как грамотно меня разводят?
– Кирилл, я помогу тебе доказать измену жены, – умоляюще произнесла я и подошла к нему вплотную. Кирилл горячился, буйствовал и в этом состоянии мог принимать неверные, скоропалительные решения. – Они ничего тебе не сделают.
– Иди сюда, – вскочил он, и стул, напомнив о вчерашней ночи, с грохотом упал на пол. Подойдя к окну, Кирилл приобнял меня за плечи и заставил прижаться лбом к стеклу: – Смотри. Вон на стоянке у дома черная машина. Видишь?
– Ну.
– Это охранники Борисова. Твоей синей бороды или как ты там его называешь.
– Генрихом Восьмым, – пискнула я. Туполев больно нажимал мне на шею, нос почти расплющился о стекло. – Отпусти, задавишь.
«Мальчик из хорошей семьи» впал в такое буйство, что даже не стал извиняться перед придавленной хозяйкой квартиры. Отдернул руку и, обойдя упавший стул, отправился бродить по пятачку возле вешалки у двери.
Я подняла стул. Демонстративно спокойно и даже огладила его спинку ладонями.
– Кирилл, ты должен отдохнуть. Я настаиваю.
– Я отдохну, – кивнул Туполев. – На том свете. Ты мне поможешь?
– На тот свет отправиться?
– Нет. Сходи за ноутбуком.
– Опять двадцать пять. Почему я-то?! Ты сам не можешь? Белла твоя жива-здорова…
Он перебил меня взмахом руки.
– Я не могу пойти.
– Почему?
– Я не знаю, какую каверзу они замыслили.
– Интересно, чего такого они могут замыслить? Посадить в тюрьму за пощечину?
– С них станется, – буркнул Туполев. – Ты не знакома с Борисовым. Он бешеный индийский слон.
– Ну не убьют же они тебя, в самом деле!! Максимум ограбят по контракту!
– Ох, Софья, Софья, – вздохнул Туполев. – Ты не знаешь наших порядков.
– Убьют? – с сомнением поинтересовалась я. – Они что – сумасшедшие отморозки?
Кирилл поймал меня за обе руки и притянул к себе, а так как в этот момент он сидел на диване, я чуть не упала, перешагивая постель на полу.
– Помоги мне, Софья. – Он смотрел на меня снизу вверх широко раскрытыми печальными глазищами, и я тут же почувствовала себя мамой обиженного мальчика. – Я больше не могу, я не хочу туда возвращаться.
– Но… ты же не можешь теперь бросить все и вот так уехать?…
– Как раз могу. У меня первый раз появился настоящий, достойный повод для бегства. Я устал, Софья, я больше не могу.
– А бизнес?
– Какой к черту бизнес?! – печально подвывая, возмутился МММ. – Свинье под хвост этот бизнес! Я ненавижу эти деньги, эти рожи противные! «Кирилл Савельевич, вам из администрации Коврижкин звонит», – передразнил кого-то тоненьком голоском, вероятно, секретаршу. – Тьфу! Ты бы видела этого Коврижкина. Обожравшийся боров. Свинья в ермолке! – И дальше басом: – «Кирилл Савельевич, у нас тут одно мероприятие по плану. Мы на вас рассчитываем». Тьфу!
– Так, – я хлопнула в ладоши, – давай-ка, успокойся, Кирилл Савельевич. Выдохни. Тем более, что помочь тебе сейчас я никак не могу. Выгляни в окошко, у моей палатки два пивных страдальца топчутся. Усек?
– Усек, – кивнул Кирилл. – Ты мне поможешь?
– Подумаю. Приду с работы, там решим.
На кухне возле подоконника скрючился на табурете Мишаня Коновалов. Пил чай, жевал баранку и таращился в окно.
– Доброе утро, Михаил Петрович, – поздоровалась я. Мишаней Коновалова называла только травести-пенсионерка Мария Германовна, остальные держали это в уме, а вслух соблюдали уважительное обращение. Как-никак герой, как-никак комнату отдал и разоружил повстанцев Сухомятко и Кунцевичей.
– Доброе утро, Сонюшка, – поздоровался «Мишаня». – Чай будешь?
– Спасибо, я кофейку растворимого.
– Вредное оно, – сказал сосед. – Переходи на зеленый чай, очень рекомендую.
Несмотря на все уважение, троцкисты считали Мишаню чем-то вроде квартирного юродивого. Мужику не более сорока пяти, а он уже справку из дурки приобрел. И не по здоровью врожденному, а по благоприобретенному сдвигу. Все троцкисты знали о причинах, сдвинувших Мишаню с нормальных рельсов, и очень жалели. Если вкратце изложить историю его сумасшествия, то звучит она так.
Жил был в Питере нормальный мастеровой Михаил Петрович. Жил с женой в приличной двухкомнатной квартире, по будням ходил на работу на завод, в выходные ездил с двумя приятелями на рыбалку.
Первый приятель увел у Михаила Петровича жену. Подло, тихо и незаметно. Приходит как-то Мишаня с работы домой, а там уже чемоданы собраны и сидят на них жена и лучший друг. Глаза прячут.
– Ты прости нас, Миша, – сказал приятель. – Так получилось.
Проводил Мишаня бывшего друга и бывшую жену за дверь и запил горькую. Да не один запил, второго лучшего друга позвал.
Пили, пили приятели до тех пор, пока не очнулся Мишаня над договором о купле-продаже родного жилища. Каким-то чудом удалось мастеровому извернуться и не оказаться вовсе на улице. Выбил Мишаня из черных риэлтеров ключи от комнаты-коммуналки в губернском городе. И теперь не верит никому.
Пить не бросил, привык от безысходности, но ни одного приятеля в дом не заводит. Запирается в комнате и хлещет в одиночестве.
На почве недоверия к окружающим завел в квартире пропускную систему. «Вы к кому? Вы зачем?» Даже глазок в собственную комнатную дверь врезал, без предварительного осмотра и расспросов даже участковому не откроет. Так испуган человек всеобщим предательством.
– У тебя гость, Софьюшка? – тихо поинтересовался Михаил Петрович.
Я аж воздухом подавилась. Наверное, Туполев слишком громко жаловался на судьбу-злодейку.
– Да.
– Дело оно, конечно, молодое, – скукожился на табурете мужик, которому по возрасту самый бес в ребро. – Но смотри, к себе не прописывай…
Я пообещала, что ни за что этого не сделаю, налила воды в электрический чайник и унесла его к себе в комнату.
Кирилл поставил стул напротив окна, расправил в тюле маленькую щелку и сидел, наблюдая за подъездом дома напротив. Даже со спины было заметно, что никаких светлых чувств вид дома в нем не вызывал.
– Пей кофе, а лучше чай, и ложись спать, – приказным тоном сказала я. – Можешь занять мою постель, там теплее.
– Ты скоро придешь?
– В двенадцать сдам смену и сразу домой. Только в магазин забегу.
– Не задерживайся, – попросил Кирилл.
– Ни в коем случае, – пообещала я, хлебнула кофе, проглотила бутерброд с сыром и помчалась на подводную лодку.
Благодаря нескольким сердечным ожогам и активному подростковому бунтарству, к четвертьвековому юбилею я подошла изрядно подготовленной – научилась приспосабливаться под ситуацию, немного анализировать и приобрела стойкий иммунитет к всяческого рода женским истерикам. Истекшие двенадцать чесов показали – выучка не прошла зря. Нервы в порядке, голова соображает, с такими показателями можно смело отправлять Иванову Софью в тыл врага и готовить коробочку с медалью. Я ни разу не ошиблась со сдачей, не переспрашивала покупателей «Какие, какие вам конфеты?», работала, как и прежде четко, без сбоев. И одновременно шустро ворочала мозгами.