Ругая себя на все корки, методом тыка, отправилась исследовать платьевые шкафы, но как ни старалась, ничего похожего на склад чистых рубашек не обнаружила. Постельное белье, посуда, полотенца и кипы бумаг.
– Да где же вы одежду-то храните?! – простонала вслух и до полуобморока испугалась фигуры, отразившейся в зеркальной двери. – Твою бабушку за уши! – пробормотала ругательную поговорку Марии Германовны, используемой при общении с котами, и дернула за ручку двери.
Огромное, темное нутро выплеснулось мне навстречу смесью запаха духов, одеколона и бельевого кондиционера. За зеркальной дверью я нашла гардеробную комнату без окон.
Как все-таки удобно шарить по чужим квартирам при полном освещении! Десятка два ламп, врезанных в низкий потолок, вспыхнули от щелчка выключателя. Я прошлась вдоль стеллажей, вешалок и полок, с трудом удержалась чтобы не примерить умопомрачительную шляпку из красной кожи, и на одной из нижних полок нашла стопку фирменных пакетов из фирменных магазинов.
В одном из самых больших легко уместился плоский чемоданчик портативного компьютера, с боков я пристроила по чистой рубашке, сверху замаскировала поклажу вязаным джемпером, веселенькой расцветки. И…
Все. Можно начинать обратный отсчет.
Пробежка до двери, беседа по телефону с охраной по сигнализации, замки, замки, замки, быстрый топот ног по уютным низеньким ступенькам, кивок вахтерам и глубокий вздох холодного воздуха на крыльце туполевского дома. Теперь действительно все.
Я шла домой и глупо хихикала, вспоминая все этапы, успешно проведенной операции. Матушка Кирилла легко согласилась помочь сыну и обозвала его «шалунишкой», в ответ на просьбу позвонить охранникам дома. Увидев мой недоуменный взгляд, Кирилл пояснил, что Ирина Яковлевна терпеть не может Беллу и с удовольствием поможет «шалунишке» принять даму в ее отсутствие. Даже под внушительной дозой транквилизаторов ненависть свекрови к невестке не утихала.
Во всех окнах второго этажа купеческого дома горел свет, и только мое темнело и прятало наблюдателя. Я помахала Кириллу рукой и показала огромный пакет с поклажей. Туполев мудро не высунулся из-за штор, не махнул в ответ, и я, обходя подмерзающие лужи и последние темные сугробы, запетляла к дому.
В хозяйственном дворе магазина грузчики разгружали машину с хлебом, аромат горячих булок вызвал слюну, и я с трудом удержалась от желания заскочить на первый этаж в бывшие «колониальные товары» и купить ненужного хлеба про запас. Сначала дела, сначала вручить господину Туполеву его оргтехнику и избавиться от мерзкого чувства опасности!
На турнике возле наружной лестницы в троцкистскую квартиру висел палас из комнаты Сухомятко, и Татьяна со злостью охаживала его выбивалкой. Сегодня пятница, а в субботу у соседей прием: придет мама Тараса, приведет бабушку и вся квартира в курсе, – если на многочисленных Татьяниных коврах будет обнаружена хоть пылинка, хоть соринка, бабуля примется ворчать весь вечер. И бедная Татьяна носится с коврами второй раз за день, с перерывом на обед и влажную уборку.
– А что б ты сказився! – ругалась жена Тараса и нещадно лупила по паласу. Но мне почему-то показалось, что «сказився» относится к мужу и его грыже.
Я сочувственно кивнула Татьяне и потопала наверх.
Нормального подъезда в нашем доме никогда не было. Весь первый этаж купец Колабанов отдал под магазин, когда-то давно из складских помещений на второй этаж вела узкая винтовая лестница, а гости и прочие домочадцы попадали в квартиру с улицы, поднимаясь по высокой каменной лестнице под жестяным навесом.
В коридоре возле сундука у двери играли две девочки – дочь Кунцевичей Эльвира и старшая дочь Сухомятко Регина. Девочки устроили на крышке сундука кукольный домик, затеяли чаепитие Барби и Кэна.
Я проскользнула мимо них, шагнула в свою комнату и увидела, что Туполев все еще бдит. Сидит в темноте на стуле возле окна и тоскливо любуется своим освещенным подъездом.
– Эй, – тихонько позвала я. – Я тут.
Кирилл не ответил, я включила настольную лампу, подошла ближе и склонилась над ним. Гость по-прежнему никак не реагировал на мое появления, я собралась обидеться, но почувствовала, как в бедро уткнулась какая-то палка. Отстранившись на полшага, я посмотрела вниз и увидела деревянную ручку, торчавшую сквозь прутья спинки стула. Наклонилась и… нет… не может быть!
Шок от увиденного буквально отшвырнул меня на диван. В неудобной позе, разметавшись руками по дивану, я застыла напротив окна, напротив стула с сидящим в нем… мертвым мужчиной!
Из спины Кирилла торчала ручка моего кухонного ножа. Три часа назад я резала им хлеб и сыр… теперь же он торчал в мужской спине. Немного наискось и вниз из-под лопатки.
Беззвучный крик рвался из горла с такой силой, что гудели вены на шее и виски надулись куполами. Мне казалось, что я сейчас взорвусь.
– И-и-и-и, – прорвался голос сквозь онемевшие голосовые связки, – и-и-и-и…
Я сползла с дивана, опустилась на карачки и подползла к стулу. Обогнуть его, чтобы посмотреть в лицо Кирилла, я заставляла себя минуты три-четыре. Наконец отважилась, взглянула и увидела темно-синие глаза, застывшие в немом, последнем недоумении, отвисшую челюсть и скулы, обтянутые сухой, как будто пергаментной кожей.
Не вставая с пола, я сдернула со стола косметичку, вытряхнула на коврик ее содержимое и судорожно нашарила пудреницу. Раскрыв, прислонила ее зеркальце к губам Кирилла и прошептала: ну давай, давай, дыши!!
Ни малейший выдох не затуманил поверхность зеркала. МММ был абсолютно, бесповоротно мертв.
…Не знаю сколько прошло времени, пока я, скрючившись, просидела на полу не в силах думать и действовать.
Возможно, если бы от страха не подогнулись ноги и не завяли голосовые связки, я бы давно заорала, бросилась в коридор и билась в припадке, требуя у соседей вызвать милицию. Но ужас, равного которому я никогда не испытывала, оказал парализующее действие. Я забилась в угол между диваном и письменным столом, и не могла отвести взгляда от ручки ножа, застрявшей между прутьями спинки.
«Кто?! Кто пришел сюда и расправился с Кириллом?! – пульсировало в голов жаром и холодом. – Полчаса. Меня не было в доме, под завязку набитом людьми, полчаса!»
Шатаясь, я поднялась во весь рост и побрела к двери. Я уже взялась за ручку, приготовилась сделать последний шаг, как вдруг все поняла. Я все поняла! Все сделано специально, и это ловушка. Меня арестуют. Никакие объяснения, трепыхания и слезы не помогут. В моей комнате, моим кухонным ножом убит мужчина, в дом которого я только что проникла. Вот стоит ноутбук, вот его рубашки, свитер, ключи, деньги…
Боже!!! Что я наделала?! Где выход?!
– Только не беги, Софья, только не беги, – вслух сказала сама себе, и хриплый голос прозвучал словно чужой. – Бегство это признание вины. Успокойся. Думай. Кирилла убили недавно, он еще теплый. Думай!
Я села на диван и заплакала. Мне некуда идти, не к кому обратиться за помощью. Даже на секунду жутко представить, каким презрением покроется лицо бывшего мужа, когда я позвоню ему и скажу: «Милый, ради всего, что было между нами, ты не мог бы прислать мне адвоката? Меня обвиняют в убийстве». Причем обвиняют в убийстве любовника. Уж Белла расстарается, не упустит возможности выставить ситуацию в ином ракурсе.
Задрав голову к потолку, я глухо и протяжно завыла. Слезы стекали по лицу и капали на грудь, я сидела на диване и выла в потолок, как пойманная волчица. «Обложили-и-и-и!!» – слышалось в вое.
Сами того не ведая, мы сделали Белле и ее любовнику подарок. Засветились, где могли – и у меня дома, и у Кирилла, «шалили» понемногу и… дошалились. Вся квартира Туполевых в отпечатках моих пальцев. Теперь не отмоешься и отсутствие любовной связи не докажешь.
Боже, ну какая же я идиотка! Человеку, находящемуся в смертельной опасности, читала менторским тоном нотации о просроченном пиве и конфетах, демонстрировала меха и платья, хвасталась… идио-о-о-о-тка!!! Он жизнь спасал, а я, дура набитая, морали читала!
Дочиталась. Теперь сиди и расплачивайся.
Обругав себя последними словами, немного успокоилась. Достала из холодильника бутылку с минеральной водой, ополоснула пылающее лицо прямо над ковром и снова села. Надо думать. Не бывает абсолютно безвыходных ситуаций, если был вход, должен найтись и выход. Не в одну сторону, так в другую.
Взяв шариковую ручку и полупустую тетрадь с конспектами, я вышла из комнаты, заперла дверь и отправилась к Марии Германовне.
В узкой, забитой старинной массивной мебелью комнате отставной актрисы царил полумрак. Мария Германовна сидела в кресле перед включенным телевизором, на укрытых пледом коленях лежала раскрытая книга и толстый полосатый кот Филарет.
Много лет назад травести Игнатова играла детский утренник «Малыш и Карлсон, который живет на крыше», нетрезвый рабочий сцены плохо закрепил страховку лонжи и Малыш сорвался вниз с бутафорской крыши. По замыслу режиссера, Карлсон вместе с Малышом должны были «перелетать» с крыши на крышу, пугать воров, чучела ворон и всячески веселиться. В тот день веселья не получилось: травести Игнатова упала с высоты и повредила позвоночник. Вот уже тридцать лет Мария Германовна с трудом передвигается на костылях по дому, это ее складная инвалидная коляска висит на крюке у входа в квартиру, и каждый, кто первый раз приходит в гости к троцкистам, обязательно стукается о колеса.
– Мария Германовна, можно я немного посижу у вас? – спросила я, заходя в комнату.
– Конечно, деточка, – обрадовалась гостье актриса, – у меня и чайничек горячий.
Я протиснулась в узкий проход между тумбой и секретером – Мария Германовна сознательно расставила мебель так, чтобы перебирать по ней руками, не прибегая к костылям и не перетаскивая их из одного конца комнаты в другой, – и подошла к окну.
– Мария Германовна, я хочу попросить вас об одолжении, – разглядывая заоконную темень в желтых луковицах фонарей, сказала я. – Вы, наверное, успели немного изучить жильцов дома напротив, да?