Взяв пальто за воротник, отволокла тело до дыры в заборе, протащила, перевалила его через перекладину и быстро, бегом сгоняла за пакетом и пледом.
Начинающее коченеть тело расположилось на коляске Марии Германовны как надо. Видимо, не зря я не снимала его в комнате со стула. Я поставила мертвые ноги на подставку, обвязала, укрыла Кирилла пледом и на манер женского платка повязала ему на голову яркий вязаный джемпер.
Тихо поскрипывая колесами, инвалидная коляска ехала по улице, окруженной разрушенными домами. Жидкое месиво из обломков льда и воды хлюпало под ногами, но я намеренно везла коляску по лужам. С детства фильмы про розыскных милицейских собак я предпочитала мультикам. Если тело Кирилла случайно обнаружат в ближайшие часы, никакой такой Мухтар или Рекс не должен привести кинолога к моим дверям.
Утопая в грязи, я тащила коляску по самым темным, глухим закоулкам с определенной целью. Сидя в запертой комнате наедине с трупом, я припомнила, что невдалеке от дома существует надежное и скрытое место. Примерно полгода назад, почти этим путем, я так же катила коляску с Марией Германовной. Актриса попросила меня отвезти ее на проводы старинной подруги Анны Дмитриевны. Домик Анны Дмитриевны был едва ли не самым ветхим на этой улице и одним из первых уходил под снос. Пожилая хозяйка получила ордер на новую квартиру в отдаленном микрорайоне, и Мария Германовна, сдерживая слезы, ехала прощаться.
Тюки на сундуках, жалкая старая мебель проявила под ярким солнцем все свои потертости и трещины, вокруг сновали грузчики из родственников, Анна Дмитриевна ходила вокруг тюков и утирала слезы кончиком платка:
– Дом-то Маша, как жалко.
– Трухлявым стал твой дом, – своеобразно утешала актриса.
– Ага. Тебе легко говорить. А у меня ледник-то какой! Чудо, а не ледник, холодильника не нужно. До августа лед держится.
– Твой ледник сто раз бомжи вскрывали, – резонно заметила Мария Германовна. – Труха одна, а не дверь. Щеколда вместе с шурупами вылезает.
С этим Анна Дмитриевна не могла спорить. Хлипкая дверь глубокого ледника действительно не выдерживала упрека.
Вот к этому самому леднику ржавый робот в резиновых сапогах и катила сейчас коляску с мертвым другом. Я уже не ощущала себя человеком. И внутри была так опустошена и истерзана, что случись в тот миг окрик за спиною, то даже легкого расстройства бы не получилось. Я боролась только из какого-то непонятного упрямства, из тупости. Продумывая в теплой комнате план путешествия до ледника, я собиралась быть сильной и умной, собиралась кружить по улицам, проверить хвост и попытаться оторваться от преследователей в дебрях полуснесенных строений – я все предусмотрела! Кроме того, что разрушительное равнодушие сможет раздавить все намерения, кроме одного – достигнуть цели кратчайшим путем, избавиться от тела, и будь что будет. Мне стало все равно. Несколько часов назад я боялась выйти из дома с легким ноутбуком под мышкой, сейчас, в тупом упрямстве волокла по темной улице жуткий груз и ни о чем не думала.
Где-то глубоко, очень глубоко внутри себя я отдавала отчет таким колебаниям рассудка – ноутбук нельзя отдавать врагам, он мой единственный шанс на спасение. А мертвый человек в комнате, это уже не козырь, а туз в рукаве противника. Оставлять тело Кирилла в комнате было никак нельзя, и риск оправдан. Абсолютная темнота, дождь и высокий забор вокруг заднего двора магазина давали мне надежду. Если бы возле дома я смогла найти хотя бы один сухой надежный уголок, я бы и ноутбук там спрятала. Ни один наблюдатель не увидел бы меня – вокруг магазина не было высоких строений, двухметровая ограда окольцовывала двор, ни одну чужую машину с наблюдателями сторож не пропустит к складам.
Я тащила коляску по ледяному крошеву, почти не оглядывалась, волокла груз, как усталая лошадь, и думала, что легче было бы меня пристрелить. Почему за спиной так и не раздался топот ног? Меня не заметили? Черная тень трупа, завернутого в пальто, скользнула по обшарпанной серой стене и упала во двор незаметно? Мне удалось обмануть всех или меня просто отпускают? Может быть, враги устали ждать и позволяют овце чудить? Вопросы появлялись независимо от моего желания, я устала думать и не собиралась искать ответов. Мне почему-то позволили исчезнуть на время, и этого достаточно, выводы буду делать позже, на свежую голову.
Большую часть забора Анны Дмитриевны давно растащили на доски. Крыша дома рухнула, и в комнатах стояли серые сугробы. Я обогнула угол дома и по скользкому осевшему насту докатила коляску до ледника. Ржавый замок продолжал висеть в скобах; выдавив кончик ножа из пакета, я подцепила им железную пластину и легко, вместе с двумя шурупами, отодрала ее от трухлявого косяка.
Узкие, кирпичные и довольно новые ступени, вели в глубь темного подземелья. Я подхватила тело под мышки и волоком, почти теряя сознание от усталости, стащила его вниз до плотно утрамбованного земляного пола.
Желтый луч фонаря подрагивал в трясущихся руках, бегал по стенам, обшитым старым, сухим деревом, по полу без единого признака влаги, в леднике я искала собственно лед. Но его не было, ни единой снежинки или льдинки не было на полу ледника.
– Ненормальная, – громко сказала я сама себе, и пар клубами вырвался изо рта под луч фонарика. – А кто его сюда затащит, этот лед?
Я пристроила фонарь на старый ящик и подошла к Кириллу.
– Прости, – сказала и наклонилась. Я одернула на нем пальто, скрестила на груди тяжелые руки и, прощаясь, прошептала: – Ты здесь ненадолго. День, максимум два. Обещаю.
Поднимаясь наверх, я опиралась о сухие доски стен, казалось, отпусти опору на миг, – и я скачусь вниз, и не найду сил подняться. Тяжелая свинцовая усталость сковывала движения, но я карабкалась вверх, думая о том, как много надо еще сделать. Надо дойти до дома, отмыть колеса коляски в чистом снегу, обтереть насухо и как-то, не знаю как, но дотащить коляску до крюка в прихожей и взгромоздить наверх. Надо избавиться от ножа, вещей и пледа – не потому, что ворсинки от пледа остались на пальто Кирилла, коляске Марии Германовны и смогут навести на меня, как на владелицу, я просто не смогу больше его видеть. Любимый, теплый и пушистый плед вызывал тошнотворное отвращение. Он словно саваном служил.
По дороге домой я нашла канализационный люк с решеткой и выбросила туда нож. Плед, рубашки и джемпер Кирилла оставила у самой частопосещаемой бомжами помойки, коляску волокла по самым глубоким и грязным лужам – не только дождь, но и грязь смывает все следы.
Остатка сил хватило только на то, что бы решить вопрос с коляской, – колеса повисли у входа в квартиру чистые и сухие. Резиновые сапоги, которые прежде я собиралась отнести на улицу и зашвырнуть в кусты, я только сполоснула и засунула на дно коробки с обувью соседей Сухомятко. У этих запасливых товарищей столько различной резиновой обуви всех размеров, что даже если обнаружиться одна лишняя пара, то реального удивления не получиться. Так оно и было, подумают Сухомятко и приберут сапожки.
В половине девятого утра в мою дверь деликатно постучал Михаил Иванович Коновалов:
– Сонечка, простите, – прошептал сосед в замочную скважину, – мне бы душик принять. Куда ваш тазик переставить? Под ванну можно?
– Конечно, Михаил Иванович, – хрипло каркнула я и начала просыпаться.
Головы не было. На подушке лежало чугунное ядро с ушами и пыталось думать. Верхние веки намертво спаялись с нижними и, отказываясь подчиняться приказам, дарили глазам спасительную темноту.
«Что там у меня по плану? – подумало ядро. – Кажется, стирка и посещение чердака?»
Одеревеневшее, чужое тело ломалось под тяжестью ядра, шея не могла оторвать его от подушки, хотелось начать утро со слез и жалоб. «Ну, почему, почему я не могу уехать к маме?! Спрятаться у нее на груди или даже под фартуком и отрыдаться вволю?! Ну почему я даже пореветь нормально не могу?!»
«Не можешь», – шепнуло упрямство и придушило жалость. Вставай, работай, думай. Сегодня должен позвонить Назар Туполев, и ты обязана быть на месте. В своей коммуналке на диване, готовая к разговору и сосредоточенная, как никогда. Слабости это все для кисейных барышень, а ты у нас девушка трудящаяся, сама себе голова.
Но вот головы-то как раз и не было. Желудок был, кишечник был, дрожащие конечности и сведенная болью спина также имелись в наличие. Имелись также слабость и готовая пролиться слеза, но главное – вернулся неизживный и острый приступ комплекса вины. Он был всепоглощающий, зубастый, готовый крушить любые чугунные ядра. Комплекс вгрызся в чугун и раздробил его не хуже яичной скорлупы. Я бы предпочла заплакать, но крепилась. Я бы хотела сбежать, но оставалась на месте. Разницей в желаемом и действительном пыталась выправить закомплексованное сознание и подарила ему смутный вопрос-намек: может эти муки и есть искупление всего? Может быть, с меня достаточно?
– Размечталась, – буркнула вслух, и только тогда удивилась странному, каркающему звучанию голоса. – Все твои наказания еще впереди.
Попытка поставить тело вертикально ни к чему не привела. Набор интеллигентских комплексов хоть и изничтожил чугунное ядро, взамен набросил на бедную голову столько всяческих тяжелых дум, что голова сломалась под их тяжестью и рухнула обратно на подушку. Я стыдливо натянула на лицо одеяло и мысленно завыла: «Боже, что я вчера выделывала?!»
Судя по настроению и возрастающему отвращению к собственной персоне, день персона закончит, болтаясь в петле под люстрой.
Вчерашний день казался страницей, вырванной из детективного романа. Или даже нет. В детективных романах главное – мысль. Там сидят тихонько за компьютером умные дяди-тети и логическим путем находят убийцу. Я попала в дикий Голливудский триллер. Погонь и битых автомобилей еще не было, но лиха беда начало. Если бы вовремя не погас фонарь во дворе магазина, не известно до чего бы я со страху додумалась, вдруг сошла б с ума и отправилась