Винного магазина или аптеки поблизости не оказалось. Я подобрала с земли тяжелую спортивную сумку с бумагами и вещами на смену и голоснула частника. Серый «жигуль» замер у бордюра, я, ничего не спрашивая, распахнула заднюю дверцу и забралась в салон:
– К драмтеатру, пожалуйста. – У моей свекрови всегда найдется бутылочка настоящего коньяка и скляночка с успокоительными каплями.
Ехать было недалеко, и когда я уже расплатилась с водителем, в кармане запиликал сотовый телефон. Выйдя из машины, я ответила:
– Да, Антон.
– Софья Николаевна, почему вы все же отказались от регистрации бабушки в больнице? – Антон разговаривал уже совершенно спокойно, видимо, отчет шефу слегка организовал.
– Я жива только до тех пор, пока Самоед полагает, что я одна, – вяло, в который раз начала объяснять. – Как ты думаешь, Антон, что б подумал Самоед, узнав, что у нищей соседки-студентки вдруг появился покровитель, способный за несколько часов провести по документам несуществующую больную? Он бы решил, что я не так проста и действую в связке.
– Черт, – буркнул Антон.
– Вот именно. Я бы на его месте не поленилась и как-нибудь проверила, существует ли вообще эта бабушка. Как-никак лоб под пули подставлять, тут любой лениться перестанет, сто раз перестрахуется.
– А телеграмма? Ваше отсутствие?
– Это нормально. Телеграмму из родного города могла отправить подруга. – Я была смертельно измотана, но понимала, что после объявления по мою душу Самоеда, Туполев всерьез возьмется за добровольную помощницу и потребует объяснения любого поступка. Он четыре года ищет киллера, а я вышла на него за двенадцать часов. Потому я была терпелива и убедительна. – Такие телеграммы удивления не вызывают: девушка решила пару дней от работы закосить, попросила подругу, та поверила и помогла.
– Ну, это-то понятно, – согласился Антон. – Но теперь…
– А теперь, – перебила я, – Самоед знает, что я испугана и потому скрываюсь. Что у меня нет крыши, нет покровителя и я действую в одиночку. Только в этом случае он выйдет на связь. Все, Антон, я устала.
– Подождите, Софья Николаевна! – выпалил охранник и замялся: – Вы это… берегите себя. Пожалуйста.
Милый, милый Антон. Твой хозяин отупел от ожидания смерти или пули в позвоночник, он свыкся с соседством безносой и не видит чужого страха. Он привык, закаменел и стал бесчувственным. А ты еще способен понять, как это страшно – гулять под топором.
– Спасибо, – булькнув горлом, сказала я и щелкнула кодовым замком подъезда Анны Леопольдовны.
Чужая доброта всегда действовала на меня укрепляюще. Под ласковым вниманием я никогда не распускала нюни «ах, пожалейте меня бедняжечку», а наоборот собиралась и становилась лучше. Помню, иду как-то с детской коляской моей сестренки, устала страшно, сумки тяжелые, а впереди крыльцо с высокими ступенями. Подхожу к крыльцу и думаю: «Хоть бы одна зараза помощь предложила!»
Не успела подумать, как с лавочки возле подъезда вскакивает старичок, подбегает ко мне и говорит: «Давайте помогу колясочку втащить».
И что вы думаете, тут же делаю я? Я ласково отпихиваю доброго старичка в сторону и бормочу:
– Что вы, что вы, я сама.
Такая вот упрямая идиотка Софья Иванова. Иванову только пожалей немножечко, и она горы свернет. Веревки и гвозди из таких идиоток хорошие получаются. «Гвозди б делать из этих людей: крепче б не было в мире гвоздей», – это обо мне Маяковский написал.
– Что-то ты, Софья, совсем плохо выглядишь, – с порога приветствовала меня свекровь. – Борщ будешь?
– Буду, – киваю я. – А выпить найдется?
Свекровь пристально посмотрела на меня и мотнула подбородком:
– Поищем.
Через час, отдохнувшая и морально окрепшая, я заперлась в кабинете Великого Хирурга и достала из спортивной сумки пакет с бумагами по Самоеду. По моим представлениям, киллер сейчас находится в цейтноте, а сколько времени займет у меня читка и анализ – не известно, так что лучше не откладывать дело в долгий ящик и поторопиться. Уже сегодня он может выйти на связь, а я совершенно не представляю, как с ним разговаривать. О чем – знаю, но не знаю – как. Я не чувствую этого человека и могу совершить ошибку. Уже чуть было не совершила. Только после второй рюмки коньяку меня оставили видения отрезанных пальцев и мертвых тел. Если я не смогу остановить убийцу, сколько еще человек погибнет от его пуль? Туполева и меня он бы точно достал и вряд ли остановился на этом. Убийство – его профессия, и таких зверей надо останавливать.
Бумаг было много. Читать протоколы допросов его брата, я не стала. От них коробило, а я хотела быть твердой, беспощадной и не зацикливаться на жалости. Несчастный повесившийся мальчик мог встать между мной и Самоедом в решающий момент. Нельзя. Табу. Забыть и все.
Психологи и аналитики господина олигарха составили хороший, выпуклый психологический портрет его врага. Я словно бы приблизилась к убийце. Он стал ощутимым, живым и… очеловеченным, что ли? У него появились привычки и недостатки, плюсы и минусы. Он стал для меня профессионалом-одиночкой со свернутыми на войнах мозгами и гипертрофированным чувством собственного достоинства. Но так же в этих записках отмечалось, что киллер способен на изощренную мимикрию. Великолепный артист с крепкими нервами снайпера.
Кроме вышеперечисленного, основной акцент я сделала на абсолютной изолированности убийцы и его отличном, но недостаточном знаниии компьютера. Хакером Самоед не был. И помощников в этой среде не имел. А из этого следовало, что вскрыть информацию, хранящуюся в ноутбуке, он вряд ли успел за это время. Менее чем за два дня ему следовало найти специалиста, дать ему задание и получить результат.
Успел?
Навряд ли. По моим представлениям, Самоед безотрывочно сидит в какой-нибудь из комнат колабановского дома и ждет Назара.
Итак, коммуналка и ее жильцы.
Я встала из-за стола, подошла к окну и раскрыла форточку. На подоконнике среди горшков с живыми(!) цветами всегда стояла хрустальная пепельница Великого Хирурга. Анна Леопольдовна помнила этот кабинет необыкновенно прокуренным и часто просила сына:
– Виталий, покури, пожалуйста, в комнате отца. Она от этого живее становится.
Закурив, я пустила дым в форточку и сосредоточилась на описании внешности Самоеда: среднего роста, нормального телосложения, волосы русые, средней густоты, глаза светло-серые. Лицо изменено пластическим хирургом, то есть лица как бы и нет.
Под эти среднестатистические данные попадали все мужчины колабановского дома, кроме, пожалуй, охранника Сухомятко. Он у нас высокий, толстый и безупречно лысый.
Географ Кунцевич тоже мало походил на профессионального убийцу. Тем более, что оба – и Кунцевич, и Сухомятко – живут в коммуналке с незапамятных времен, а в совпадения вроде – Туполевы решили поселиться в доме напротив жилища Самоеда, я не верила. Да и комнаты двух семейных мужиков выходили окнами на противоположную сторону. Оставался, конечно, удобный для снайпера чердак, но это маловероятно. Очень уж половицы там скрипучие.
И так, трое – Гарик Лопата, Мишаня Коновалов, муж Марии Германовны. Все поселились в квартире после того, как Туполевы оплатили долевое участие в строительстве дома, все видели этот дом из окон своих комнат, все имели возможность пройти в мою комнату и убить Кирилла. Кто? Кто из них Самоед или, по крайней мере, его связной, либо информатор?
Думать не хотелось совершенно. Упрямство постепенно исчезало, испарялось и на его место упрямо (все же, черт возьми, всегда упрямо!) проникала всепоглощающая усталость. Я уже не хотела быть грибом, обозвавшимся груздем, и не хотела в кузов, я чувствовала себя скаковой лошадью гнедой масти, сдохшей перед самой финишной чертой. Только по упрямой инерции, мертвая лошадь продолжала двигаться.
Пристрели бы хоть, в самом деле! Пожалели.
Усталость, Софья, плохой советчик. Выпей-ка лучше коньячку, расслабься и принимайся мозговать дальше.
Итак, начнем с Лопаты. Он меньше всех подходил под описание морально-волевых качеств Самоеда, но забывать об актерских данных киллера, все же не следует. Лучшей личины, чем умеренно пьющая слякоть, не изобрести. Мелкий негодяй, скользкий двурушник, приблатненное ничтожество. Кто разглядит под этой маской волевую, сильную личность?
Я, например, как ни стараюсь никакой личности не вижу. Слякоть, она и есть слякоть.
Но на роль информатора подходит распрекрасно. В комнате Лопаты регулярно торчит какой-нибудь дружок, кто-то распивает водку, кто-то бегает туда-сюда за портвейном, закуской, так почему бы среди данной публики не затесаться Самоеду? Может быть, четыре года назад Самоед и был одиночкой. Да весь вышел.
Может быть, может быть. Но, хоть убейте меня, товарищи, нет в Лопате масштабной личности! Информатор, и то с натяжкой.
Остаются двое – Михаил Иванович Коновалов и инженер Алексей Петрович Сидорчук, он же муж Марии Германовны.
Мишаня Коновалов поселился в квартире аккурат в нужное время. По утрам от него попахивает водочкой, но как он ее пьет, никто не видит, целые дни проводит дома, благородство, в смысле отданной большей комнаты…
Стоп. Прежняя комната Миши выходит окнами на противоположную сторону. Комната покойного Петра Апполинарьевича смотрит на дом Туполевых. И скончался пенсионер как-то очень уж вовремя… от «отравления неизвестным веществом».
Неужто в масть?! Неужели киллер Самоед – это сдвинутый тихушник Мишаня Коновалов?!
Пожалуй, пожалуй… подходит. Ходит всегда на цыпочках, вечно нос сует куда не просят, за дверьми следит… И пьет как-то скрытно, без друзей, без собутыльников и женщин. Что стоит умному профессионалу изобрести хитрую фобию – все вокруг враги, никому не верю, все вон…
Я вспомнила скукоженного, как старый башмак мастерового, прикинула вероятный возраст и поняла: Коновалов лет на десять старше Самоеда. Не мог же он, в самом деле, старящую пластику себе сделать?! Пластические хирурги убирают морщины, а не делают.