– Ты нереальное существо!
– Наверное, – согласилась я.
Назар потер плохо выбритую щеку ладонью, ухмыльнулся и вдруг сказал с какой-то непонятной грустью:
– Знаешь, со мной в классе училась одна девчонка. Правдоискательница и праведница. Всегда на собраниях, всегда за справедливость и правду матку в глаза. Я ее терпеть не мог. Совершенно не выносил. У нас была разная группа крови. Но завтра, или даже сегодня, я пошлю ей цветы.
– Ты считаешь, что я на нее похожа? Ты это хочешь сказать? – почему-то с обидой спросила я.
– Да. Извини за банальность, понимаю, как глупо это звучит, но ты такой же стойкий оловянный солдатик. Мне так кажется.
Если вспомнить сказку Андерсена, сомнительный комплимент. И я приняла его с оговоркой:
– Надеюсь, Самоед мне ногу не отрежет.
– Так, дорогие мои, – с интонацией Регины Дубовицкой в комнату вернулся генерал. И разрушил кованными сапогами атмосферу романтических воспоминаний. А дал бы нам с Туполевым еще пять минут поболтать, глядишь, магнат всему классу букеты бы отправил. Пустячок вроде, а людям приятно. – Софья Николаевна, ваши ключи вам вернут на месте, – генерал оставил отеческие замашки и теперь разговаривал со мной уважительно, на равных. – Ребята сделают дубликаты и встретят вас на остановке. Где вы хотите выйти?
– За квартал от дома, – тихо сказала я и поднялась. – Мне уже пора?
– Увы, – без тени печали хрюкнул мент. – Время работает против нас.
Туполев вышел проводить меня до машины и, когда увидел, что начальник личной охраны усаживается на переднее сиденье автомобиля, недовольно нахмурился. Так мне показалось. Но Антон на шефа даже не взглянул, захлопнул дверцу, и машина тут же тронулась.
Улицы города заполнялись людьми, спешащими с работы домой, машины медленно двигались по перегруженным автострадам, я смотрела в лобовое стекло и думала о том, как странно закончился мой разговор с двумя мужчинами. Я ехала отказываться, но согласилась помочь, собиралась предложить интеллектуальную помощь, а меня вежливо ткнули мордой в салат. Я всего лишь очередной оловянный солдатик в шеренге войск Туполева. Меня обманули, обласкали и отправили на амбразуры. Дай бог здоровья Белле и господину Борисову, надеюсь, помянут добрым словом и принесут букетик к вечному огню, к сгоревшей брошке и кусочку расплавленного олова.
– Приехали, Софья Николаевна, – сказал Антон, но остался сидеть.
Я вздохнула и выбралась из машины. Антон вышел вслед за мной, захлопнул дверцу и подошел вплотную.
– Софья Николаевна… – начал он, но я перебила с усмешкой:
– Еще раз скажешь «Николаевна», и я в тебя плюну.
– Софья, – согласился он, – не бойтесь ничего. Точнее, бойтесь, будьте очень осторожной, но… я вам обещаю, что сделаю все возможное для вашей безопасности.
– Спасибо, – сказала я, сжала его руку под черным рукавом пиджака и медленно отправились прочь с пустынного двора.
Антон смотрел мне вслед. Дверца машины не хлопала, мотор не урчал, Антон смотрел мне в спину.
Как это все печально.
В коммуналке случился вселенский канализационный потоп. Братья-троцкисты сновали с ведрами и тряпками и ждали вердикта сантехников: два хмурых знакомых мужика из нашего ЖЭКа пытались извлечь из толчка некую затычку. Из-за этой преграды почему-то лопнула труба, и сантехники старались представить вредный предмет для всеобщего обозрения и осуждения.
– Повезло тебе, Софья, – буркнул Коновалов. – Только ты можешь быть уверена, что не твоя тряпка забила унитаз.
– Давно трудитесь? – спросила я, размышляя, стоит ли снять ботинки или в уличной обуви пока походить.
– Часа полтора. Сантехники говорят, в трубе что-то застряло, ржавое железо не выдержало напора и, говно, простите, в магазин протекло.
– Вот беда-то, – согласилась я и пошла в свою комнату.
В ней ничего не изменилось. Уходя на свидание с Туполевым у касс Речного вокзала, я тщательно убралась, вытерла пыль, расставила учебники и книги в должном порядке. Если бы в эту комнату с печальным или служебным визитом зашли люди, то увидели бы келью воспитанной девушки и примерной студентки. Заподозрить грязные помыслы в столь образцовой мадемуазель не просто, я постаралась.
Привычные вещи, фотография котят в клубках шерсти на стене трогала до слез, я сняла ботинки у порога комнаты и прошла к окну. В квартире Туполевых не горело ни единого огонька, невзирая на пугающие серо-фиолетовые сумерки, я тоже не хотела включать свет, села у подоконника, поставила на него локти и начала ждать.
Спросите чего? Не знаю. Звонка мобильного телефона и сигнала «Отбой, Софья»; движения серых людей в бронежилетах к наружной лестнице; или, может быть, прихода Самоеда. Чего-то ждала.
В коридоре топали кирзачи сантехников и шумели, ругались соседи, высоким фальцетом в общем гомоне выделялся обеспокоенный голос Лопаты. Голоса перемещались – от кухни до лестницы и обратно, накал страстей повышался, и наконец с истерическим выкриком «Сонька!! Выйди!!», на мою дверь опустился чей-то кулак.
Я таки вышла. И уперла руки в бока.
– Что надо?
– Сонька, скажи им, что не моя это майка!! – визжал Гарик и отпихивал от себя ведро с некой серой субстанцией.
Серой субстанцией оказалась некогда белая футболка с логотипом клуба любителей пива. Татьяна Сухомятко брезгливо, двумя пальцами обеих рук в резиновых перчатках, придерживала навесу расправленную футболку и следила, чтобы капли с нее падали в ведро. Продемонстрировав в виде доказательства дыру и лозунг «Губит людей не пиво», выругалась и шлепнула тряпку обратно в ведро:
– Не твоя, говоришь?! Мурло неумытое, хоть бы смотрел, чего в унитаз выливаешь!
– Да я и полов-то никогда не мою! – молитвенно прижав ладони к желудку, лепетал Гарик. – Скажи им, Сонька, ты видела, чтобы я когда-нибудь полы мыл?!
– Не видела, – честно, со вздохом, призналась я.
– Вот! – взвизгнул Лопата и ткнул в меня пальцем. – Мой свидетель!
– Софья! – с укоризной взревел Тарас Сухомятко и, размахивая ведром как пращей, погнал Гарика от моей двери к кухне. Видимо для того, чтобы прибить там без некоторых свидетелей.
– Сумасшедший дом, – один голос сказали я и Татьяна и разошлись по разные стороны.
Я вернулась к фиолетовым сумеркам и подоконнику, мадам Сухомятко отправилась защищать Лопату от разъяренного мужа. Случись что, в суде разбираться не будут, по какой причине Тарас Сидорович Сухомятко нанес тяжкие телесные повреждения (помойным ведром) своему соседу Игорю Владимировичу Лопатину.
Канализационные катаклизмы и привычный спектакль из нормальной жизни троцкистов добавили к горечи капельку меда: когда вокруг все так привычно и прекрасно, чего бояться? Дом полон людей, в ближайшее время эти люди не угомонятся, в туалете два крепких сантехника латают трубы на живую нитку. Все прекрасно, и даже в удобства через пару часов запустят…
Что же от генерала-то не звонят?! Неужто не могут в трех мужиках разобраться?!
– Софья Николаевна, можно к вам? – раздался вместе с легким троекратным стуком тихий голос у двери.
Я подскочила со стула и метнулась к порогу.
– Кто там? – спросила тихо-тихо.
– Алесей Петрович, – ответили из-за двери. – Откройте, пожалуйста.
– Минуточку, я не одета, – пробормотала я.
Что ему нужно?! Лицо моментально покрылось испариной, руки мелко задрожали, пересохший язык прилип к небу.
– Софья, Мария Германовна приглашает вас выпить чаю, – говорил за дверь инженер Сидорчук. – Вы придете? Что ей передать?
– Да, да, конечно, – без всякого энтузиазма проскрипела я и, открыв наконец дверь, но перегородив вход плечом, уставилась на невозмутимого фиктивного мужа актрисы.
– Пойдемте?
– Я только… только переоденусь.
– Пожалуйста, без церемоний, – улыбнулся Алексей Петрович, и я поняла, что он собирается меня ждать.
– Минуточку, – сипло пробормотала и захлопнула дверь.
В том, что Мария Германовна приглашает меня выпить чаю, не было ничего необычного. Мое общество актриса предпочитала другим троцкистам, – она вообще любила все молодое и свежее, – и часто, иногда по два раза в неделю, зазывала меня на чаепитие. Порой при помощи «мужа», порой звонила мне на сотовый.
«Случайность или заготовленная акция?» – переодеваясь в приличную футболку, лихорадочно размышляла я. Что, если никакая Мария Германовна меня никуда не приглашала? В ее комнате все приготовлено для нежного допроса и тихого убийства, а сама актриса крепко спит под влиянием снотворного.
Но по коридору шныряет куча народу, Сидорчук даже переговаривался с кем-то, дожидаясь меня у двери. Я связала нервы крепкими узлами и отправилась… куда? Овцой на заклание? Или пить чай и коротать вечер в милом обществе? Пожалуй, второе. Слишком много свидетелей бегает по коридору.
Подкрасив губы и причесавшись, я вышла к непонятно чем довольному инженеру и медленно поковыляла к двери актрисы. Сидорчук топал в арьергарде и вел себя вежливо – придерживал дверь, пока я просачивалась в заставленную мебелью комнату травести.
Нового гостя Марии Германовны я разглядела не сразу. А когда разглядела – тот сидел за массивным сервантом из мореного дуба, – то подпрыгнула, развернулась в воздухе на сто восемьдесят градусов и слету врезалась в грудь подпирающего сзади инженера. Как мячик.
Смешно получилось. Инженер от неожиданности рухнул на ширму.
– Что с тобой, Софьюшка? – всполошилась актриса.
– Утюг! Я забыла выключить утюг! – выкрикнула я и, перешагивая через ноги рухнувшего Алексея Петровича, устремилась к двери.
– Постой! – крикнула Мария Германовна. – Ты вернешься?
Стоя на пороге и одним глазом наблюдая за людьми в комнате, а другим за неубывающим количеством троцкистов в районе санузла, я спросила:
– Зачем?
– Чаю попить, – удивилась актриса, – у меня гости.
Я посмотрела на «гостя» и вспомнила описание Самоеда из аналитической справки. «Лицо в меру широкоскулое» – остроносая физиономия гостя напоминала лезвие топора. «Волосы русые, средней густоты» – гость Марии Германовны был лысоват, а то, что осталось, даже средней густотой обозвать нельзя. Мог Самоед в конспиративных целях повыдергать половину?! Мог, конечно, но не так много.