Отчаянно брыкаясь и неистово вопя, краем глаза я увидела, что свет фар уже осветил нашу живописную группу. Тут же вцепившись, словно бультерьер, в одежду Антона, чтобы он не убежал, а вешу я, слава богу, не менее семидесяти килограммов! – я увидела, что машина резко остановилась, а из нее, как горох из мешка, посыпались какие-то люди. Все они бежали к нам, дико крича.
От переизбытка эмоций я зашлась в каком-то петушином вопле и второй раз в жизни потеряла сознание.
С трудом разлепив веки, я посмотрела прямо перед собой. Первое, что увидели мои воспаленные от слез глаза, было счастливое и одновременно испуганное лицо Димки. Я обессиленно улыбнулась.
– Димуся, ты все-таки нашел меня, – пролепетала я.
– Куда ты денешься с подводной лодки! – пошутил Димка и вдруг почему-то дрожащим голосом добавил: Ты давай, спи лучше, дома поговорим.
– Антона поймали? – вздрогнув, спросила я, вспомнив страшные события, приключившиеся со мной.
– Поймали, поймали, спи давай.
– А горящую машину с трупами видели?
– Видели, спи говорю.
Я поглядела по сторонам и поняла, что мы едем ночью в чьей-то машине, и я нахожусь у мужа на руках. Рядом сидит довольная, загадочно улыбающаяся Маргоша. Совершенно успокоившись, я снова заснула.
Второй раз проснулась я уже тогда, когда мы подъехали к нашему дому.
– Я сама-сама, – начала я выкарабкиваться и вдруг поняла, что на ногах моих отсутствуют ботинки, а сами ноги поджаты.
– А где мои ботинки? – спросила я Димку.
– Да я их выкинул. Они все раскисли от грязи и воды.
Удивившись сперва, я вдруг вспомнила, как угодила в болото около проклятого «Кучкина» и промочила ноги. Воспоминания о событиях этого, пожалуй, самого страшного дня в моей жизни вновь нахлынули на меня.
– Дим, а Антона точно поймали? – жалобно спросила я.
– Сиди здесь, сейчас я принесу тебе обувь, – отрезал супруг и вбежал в подъезд.
В машине сидела по-прежнему широко улыбающаяся Маргоша.
– Мне, правда, Олег и Димка запретили пока с тобой разговаривать, – важно начала она, – но, думаю, они меня сейчас не слышат, а ты не выдашь. Можно спросить тебя?
– Ну, спрашивай, чего уж там, – проскрипела я.
– Страшно было? – полюбопытствовала подруга.
– Ты не поверишь, – съязвила я, постанывая от боли в голове, – провела время, как на курорте.
Меня вдруг отчего-то затошнило и, чтобы не испачкать машину, я высунулась на улицу.
Из подъезда вылетел Димка, сунул мои негнущиеся ноги в теплые сапоги и осторожно, придерживая меня, помог выбраться из машины.
– Небось, не выдержала и пытала ее? – зло спросил он Маргошу, когда увидел мое измученное лицо. – Ведь просил же ее пока не беспокоить. У нее может случиться нервный срыв. Она и так ненормальная, а тут такое…
Маргоша, обиженно сопя, стала выскребываться из машины и ничего не ответила Димке.
Дальнейшее я помню с трудом. Вроде бы меня раздели, запихнули в горячую ванную, потом поили чаем с медом и коньяком, гладили по голове, говорили хорошие слова…
Хотя я абсолютно не воспринимаю спиртное, в этот раз добавление коньяка в чай придало мне сил и немного бодрости. Правда, всей моей бодрости хватило лишь на то, чтобы самостоятельно доплестись до кровати и рухнуть в нее. Больше я ничего не помню. Успокоенная тем, что осталась жива, лежу дома в своей кровати, я моментально уснула. Страшный день закончился.
Я проснулась оттого, что услышала, как хлопнула квартирная дверь. Открыв глаза, я увидела, что лежу в темноте. Испугалась сначала, что опять попала в «Кучкино», но, приглядевшись, увидела очертания компьютера, стола, заваленного книгами, любимой люстры под потолком и заулыбалась. Все, кошмар кончился, я дома.
– Неужели спит еще? – послышался Димкин шепоток.
– Похоже, что да, – ответила ему Маргоша приглушенным голосом.
– Давай-ка будить ее, а то она так и в кому впасть может, – пошутил он.
Оказывается, он уже вернулся с работы и, видимо, ему не терпелось узнать, что же произошло со мной.
«Батюшки, это сколько же я проспала? – удивилась я. – Почти сутки! Ну, ничего себе».
– Дим, Маргоша! – сиплым голосом занудила я и закашлялась. Шея, чудом спасшаяся от рук Антона, ныла, и было больно глотать.
– А-а, проснулась, соня? – муж вошел в спальню. – Ну, как ты себя чувствуешь? – уже более ласковым голосом спросил он. – Голова не болит?
– Да ты что, Дим, я же дома, у меня, когда ты рядом, ничего болеть не может, – радостно закурлыкала я.
– Ну, ты и дала стране угля, – констатировал супруг, – я думал, что Батон тебя сразу на допрос потащит, еще вчера ночью, так он был на тебя зол. Но я уговорил его, что ты приедешь к нему сама, как только отоспишься и придешь в себя. Я у тебя молодец, правда? – шутливым тоном произнес он, но было видно, как сильно он переживает за меня.
– Ты у меня самый лучший, – радостно сказала я и, попросив чая с медом и с лимоном, вновь уснула, не дождавшись любимого напитка.
Проснулась окончательно я уже утром. Поглядев в окно, я увидела, как с неба падает пушистый белый снежок. Началась настоящая зима.
Рядом со мной стоял журнальный столик, накрытый красивым кухонным полотенцем. На столе красовался стакан с моим любимым вишневым соком, а также лежало два бутерброда с красной икрой и парочка мандаринов. Димки рядом не было. Вместо него на столе я обнаружила записку, которая гласила: «Любимая! Ничем себя не загружай. Кушай икру. Поправляйся. Люблю и целую. Твой Дима».
Облокотившись на подушку, я попила соку, слопала вкуснющие бутерброды, заполировала все это мандаринами и, наконец, пошатываясь, встала с кровати.
Прошлепав в коридор, я увидела в соседней комнате сидящую по-турецки у телевизора Маргошу. Вокруг нее была повсюду разбросана мандаринная кожура, а в руке провисал гигантский бутерброд с бужениной.
– О! Ну ты и соня! – проворчала она, когда я сипло окликнула ее по имени. – Я тут совсем извелась, а ты все спишь и спишь. Прямо, как Илья Муромец. Нельзя же так нервы нам мотать. Мы все изнываем от отсутствия информации, а ты без зазрения совести дрыхнешь. Олег уже два раза звонил, беспокоился.
Выпалив эту, надо полагать, вполне справедливую тираду, она поправила очки на переносице и воззрилась, не мигая, на меня. Буженина в руке подрагивала…
– Маргоша, дорогая! Как я рада тебя видеть! – запричитала я, садясь к ней на краешек дивана. – Ты знаешь, я так натерпелась, что думала уж все, конец мне пришел.
– Но тут появились мы и спасли тебя, – гордо добавила Маргоша и отправила половину бутерброда впасть.
Громко чавкая, она рассказала мне, как все было на самом деле.
Когда я десантировала ее из машины на Кутузовском, понять сразу, что делать, Маргоша, разумеется, не смогла. Как большинство тучных людей, она соображала медленно, но зато, что называется, верно.
Поэтому, поразмыслив немного над ситуацией, Маргоша поехала к нам домой, еле дождалась Димку с работы, все время сидя на кухне у Риммы Семеновны, которая рада была с кем-то поговорить, поэтому беспрепятственно впустила ее в свою квартиру, но совершенно измучила районными сплетнями. Периодически Маргоша пыталась дозвониться до меня, но трубку я не брала и она начала волноваться.
Наконец, с работы приехал хмурый уставший Димка. Нашел мою записку о том, что мы с Маргошей уехали «по магазинам» и расстроился окончательно. Позже, когда от Риммы Семеновны прибежала Маргоша и выплеснула на него всю ту скудную информацию обо мне, которой располагала, Димка сначала чуть не убил ее, а потом стал лихорадочно звонить Соловьеву.
Димка дозвонился до Олега и, как мог, объяснил ему ситуацию. «Батон» не подвел старинного друга. И через каких-то полчаса милицейский микроавтобус уже стоял у нашего подъезда. Забрав «на борт» Димку и Маргошу, автобус погнал по направлению к Минскому шоссе, яростно распугивая всех сиреной.
По дороге оба друга выяснили много интересного. Соловьев, у которого от злости фуражка съехала на затылок, пытал практически в полном смысле этого слова бедную Маргошу. Та, то краснея, то бледнея, выдавала ему информацию о том, как мы нашли таксиста Симакова, как он рассказал нам, куда отвез третьего ноября пассажира с детьми. Рассказала она и о том, как мы ездили в «Кучкино» к Антону и детям. Естественно, она опустила подробности с переодеванием в милицейскую форму, а также многие другие мелочи, которые могли бы окончательно взбесить Батона.
Пока они мчались с «сиреной» на бешеной скорости по «Минке», Соловьев поведал им о том, что к моей машине был прикреплен «маячок». По его словам, в первый же день нашего знакомства он понял, что я так просто не прекращу свое дурацкое расследование. «Маячок» он прилепил к сиденью моей машины тогда, когда я везла его к нам домой, чтобы отдать диск с компроматом на Купцова и Селькова. С тех пор, хитрый следак периодически справлялся о местонахождении моего автомобиля. И вот когда Димка сообщил ему о моем исчезновении, Батон смог с точностью до метра определить, где находятся мои «Жигули».
Таким образом, маршрут опергруппы совпал с рассказом перепуганной Маргоши. Остаток пути до деревни «Кучкино» все молчали и думали лишь об одном: удастся ли застать меня в живых. Дело в том, что Соловьев уже давно начал подозревать Антона Губанова. Еще когда я рассказала ему о том, что видела «учительница» из своего окна третьего ноября, Соловьев стал прорабатывать и эту версию. Только он работал немного медленнее, чем мы с «сержантом Пучковой». Когда Маргоша рассказывала о нашей поездке в «Кучкино», Соловьев обрушился на нее с бранью, но, увидев, что Маргоша пустила слезу, обругал нас безмозглыми дурами и замолчал.
Дальнейшее уже происходило на моих глазах. Подъехав к речке, милиционеры сначала обозрели мой пустой «Жигуль», поставленный на сигнализацию, а потом, услышав мои вопли, рванули вперед. И стали свидетелями душераздирающего зрелища: на фоне догоравшего остова «Мерседеса» меня, стоящую на коленях и отчаянно лягавшуюся, пытался придушить Антон.