Они глядели на него с большим изумлением.
– Прошу вас, ваша милость, простить меня, но, боюсь, что вы не совсем правы, – сказал часовой. – Все горные тропы здесь ведут только в Эльфские Пределы… и дальше.
– Мне надо намного дальше, – коротко ответил мастер Натаниэль. И, вонзив шпоры в бока лошади, промчался мимо остолбеневших часовых вверх по тропе, словно собирался взять приступом Горы Раздора.
Несколько секунд они стояли, в изумлении и испуге глядя друг на друга. Наконец один из них тихо присвистнул.
– Он, должно быть, сильно любит своего мальца, – сказал он.
– Если мальчишка действительно проскочил мимо нас незамеченным, это будет уже третий Шантиклер, который пересекает горы. Сначала девушка из Академии, потом этот парень, а вот теперь и сам бывший мэр.
Мастер Натаниэль и сам не мог бы сказать, как долго он ехал, поднимаясь по верховой тропе, петлявшей вокруг гор и становившейся все круче и круче. Он не встретил ни одного живого существа – ни козы, ни даже птицы. Он чувствовал какую-то странную сонливость и ехал как во сне.
И вдруг у него отключилось сознание – он, наверное, упустил какое-то звено во времени или в пространстве, потому что вдруг оказалось, что он едет по большой дороге в толпе празднично одетых крестьян. И это его даже не удивило.
И все же… что это были за люди, с которыми он ехал? Обычные крестьяне, спешащие на праздник? На первый взгляд, они выглядели именно так. Здесь были хорошенькие девушки с блестящими на солнце волосами, выбивавшимися из-под красных и голубых чепчиков, и деревенские щеголи, накрест перевязанные яркими лентами, и старухи со спокойными, благородно очерченными лицами – вся сельская община, отправляющаяся на какую-то ярмарку или празднество.
Но почему глаза их смотрят в одну точку и в них такое странное выражение? И почему они идут в абсолютной тишине?
И тут невидимый проводник сновидений, не кто иной, как наше второе «я», прошептал ему на ухо:
– Это те, кого люди зовут Молчальниками.
Эти слова пролили свет на ситуацию, мгновенно сделали ее нормальной, даже прозаической.
Вдруг дорога свернула и перед ними раскинулся поросший вереском пустырь, на котором расположились белые ярмарочные палатки.
– Это ярмарка душ, – прошептал невидимый проводник.
– Конечно, конечно, – пробормотал мастер Натаниэль, будто всю жизнь знал о ее существовании.
И в самом деле, он совершенно забыл о Ранульфе и думал, что посещение этой ярмарки и было целью его путешествия.
Они пересекли пустырь и заплатили за вход безмолвному старику. И хотя мастер Натаниэль заплатил монетой, отличающейся от всех, виденных им прежде, он не почувствовал, что нарушена причинно-следственная цепь событий оттого, что достал ее из своего кармана.
Внешне эта ярмарка ничем не отличалась от ярмарок в Доримаре. Лудильщики, сапожники, ювелиры разложили свой товар; тут были коровы, овцы и свиньи, палатки с освежающими напитками и кукольными представлениями. Но вместо жизнерадостного, разноголосого гула, являющегося неотъемлемой частью каждой ярмарки, здесь царила полная тишина, и животные были так же безмолвны, как и люди. Мертвая тишина и слепящее солнце.
Мастер Натаниэль стал изучать ярмарочные палатки. В одной их них метали дротики в картонную мишень: на ней были нарисованы всевозможные тела с Луной в центре. Тот, кто попадал в Луну, мог выбрать себе приз из целой кучи всевозможных блестящих предметов – золотых перышек, причудливо разрисованных раковин, ярко расписанных горшочков, вееров, серебряных колокольчиков для овец.
«Они похожи на новые безделушки Конопельки», – подумал мастер Натаниэль.
В другой палатке была карусель с серебряными лошадками и позолоченными тележками – и те, и другие печально потемнели от времени. Это было примитивное устройство, приводимое в действие не механизмом, а безостановочно плетущимся по кругу живым пони – терпеливым и облезлым маленьким животным, привязанным к веревке. Его движение производило также тихую музыку – это были мелодии, популярные в Луде-Туманном, еще когда мастер Натаниэль был маленьким.
Здесь звучали фразы: «Эй, чаровница с красивым красно-коричневым бантиком!», и «Старый папаша-щеголь упал и ушиб копчик», и «Почему эта голубоглазая красотка строит глазки парню с серебряными пряжками?»
Потемневшие лошадки и тележки кружились без седоков, исключая одинокого маленького мальчика, и разухабистые мелодии звучали так жалобно и тоскливо, что скорее подчеркивали, а не нарушали тишину и меланхолическую атмосферу ярмарки.
Мальчик на карусели рыдал безнадежно и покорно. Он словно чувствовал, что приговорен неумолимой судьбой вечно кружиться с потемневшими лошадками и тележками, облезлым терпеливым пони под аккомпанемент старых мелодий.
– Совсем недавно, – произнес невидимый проводник, – этого маленького мальчика похитили у смертных. Он еще может плакать.
Внезапно у мастера Натаниэля свело горло. Бедный маленький мальчик! Бедный маленький одинокий мальчик! Кого он напоминал ему? Что-то очень близкое его сердцу.
Бесконечными кругами плелся пони, бесконечно звучала невидимая музыкальная шкатулка, вымучивая свои жалобные мелодии:
Почему эта голубоглазая красотка
Строит глазки парню с серебряными
пряжками?
Он беден, красив и расторопен,
Но не имеет ничего, кроме мозолей на руках.
Эти вульгарные песенки, хоть и очень затасканные, были не такими уж старыми. Однако для мастера Натаниэля они казались самыми старыми песнями на свете – когда весь мир был молодым, их пели утренние Звезды. Ибо они были наполнены его детством и несли в себе воспоминания или, скорее, острый привкус, запах цельного невинного мира детства, мира без лукавства, без приспособленчества, без вульгарности. Они звучали очень чисто и отливали серебром, как пастушеская… свирель. В этом мире маленькая чаровница с красно-коричневым бантиком и дерзкая голубоглазая девчонка, строившая глазки, были родными сестрами прекрасных фантастических дам из детских стихов. Подобно им, они всегда гуляли только под аккомпанемент звенящих колокольчиков и питались исключительно миндальными пирожными, взбитыми сливками с вином, персиками и кремом; их жесты были стилизованы, а действия – абсурдны, нелепые действия, не требующие никаких объяснений. А тещи, свекрови, сварливые жены и влюбленные были просто красивыми словами, словно яркие разноцветные бусинки, нанизанные без всякого смысла.
Слушая эти песенки, мастер Натаниэль понял, что другие люди должны слышать другие мелодии – те, которые звучат в свисте молочника, или треснувшей скрипке уличного музыканта, или в голосах молодых повес, возвращающихся из таверны в полночь.
Ах ты, маленькая чаровница
С красивым красно-коричневым бантиком,
Я расскажу твоей маме,
Если ты будешь себя так вести!
По кругу, по кругу кружились потемневшие лошадки и тележки со своим единственным маленьким наездником; по кругу, по кругу плелся пони – маленький запыленный прозаический пони.
Мастер Натаниэль протер глаза и огляделся; у него было ощущение, словно, глубоко нырнув, он стал подниматься к поверхности воды. Ярмарка, кажется, оживала – тишина сменилась тихим шелестом. Он разбухал и вот уже превратился в смешанный гул из множества голосов мычания коров, хрюканья свиней, звуков, издаваемых жестяными трубами, хриплых голосов коробейников, нахваливающих свой товар, – одним словом, звуков, сопровождающих обычную ярмарку.
Он побрел прочь от карусели и смешался с толпой. Везде шла бойкая торговля, но товар садовников пользовался наибольшим спросом; возле их прилавков стояли целые толпы.
Но что это? Они продавали фрукты, очень похожие на те, которые он видел в таинственной комнате Палаты Гильдий и в корпусе его прадедовских часов – это были волшебные фрукты, но на сей раз осознание этого не вызвало морального осуждения.
Внезапно он почувствовал, что у него пересохло в горле от жажды, и ничто не сможет утолить ее, кроме этих наливных плодов.
Продавщица фруктов, похожая на колдунью старуха, хрипло крикнула ему:
– Три за пенни, сэр! Тебе могу уступить четыре за пенни… ради твоих карих глаз, красавчик! Ты увидишь, они такие же целительные, как роса для цветка, – четыре за пенни, милый. Не говори «нет»!
Но у него было странное чувство, какое иногда посещает нас во сне, а именно, что он сам придумал все, с ним происходящее, и может положить этому конец, когда захочет.
«Да, – подумал он, – я рассказываю себе одну из старых сказок Конопельки о младшем сыне, которого предупредили ничего не есть из того, что ему предлагают незнакомые люди; и я, конечно же, ни к чему не прикоснусь».
Поэтому, коротко бросив:
– Нет, спасибо, сегодня мне ничего не надо, – он презрительно повернулся спиной к старухе с фруктами.
Но чей это пронзительный голос? Наверное, какого-то торговца, чьи изделия, если судить по плотной толпе, скрывавшей его из виду, обладали особенно привлекательным свойством. В голосе было что-то знакомое, и мастер Натаниэль, у которого проснулось любопытство, подошел к толпе зрителей.
Он не смог увидеть ничего, кроме чьей-то рыжей макушки, но расслышал то, что кричал ее обладатель:
– Не упустите свой шанс, джентльмены! Красота плохо сохраняется, она гниет, как яблоки. Яблочные красотки! Четыре очка, если вы ударите ее в грудь, шесть – если вы ударите ее по губам, а тот, кто первым наберет двадцать очков, получает девушку. Не робейте! Яблочные красавицы стоят того! Яблоки и красота не лежат – в них обеих скрывается червь. Подходите, подходите, джентльмены!
Да, он уже слышал когда-то этот голос. Он стал пробираться сквозь толпу, которая как-то странно расступилась, и ему не представило труда добраться до центра аттракциона – деревянного помоста, где гримасничал, жестикулировал и вертелся волчком… – кто бы вы думали? – его мерзавец конюх, Вилли Висп, одетый арлекином! Но Вилли Висп был не самым странным персонажем в этом спектакле. Прямо из помоста росла яблоня, а к ней была привязана его дочь Черносливка. Вокруг нее во всевозможных позах, выражающих скорбь, столпились остальные Цветочки Крабьяблонс.