Несмотря на то что этот бедняк был весь обмотан самой невозможной одеждой и, кроме того, лежал на страшно жесткой постели, он, по-видимому, находился в самом благодушном настроении и с наслаждением перебирал струны скрипки, держа ее в руках. Звуки, извлекаемые им из этого инструмента, были так резки и дики, что собаки, лежавшие возле хижины, с беспокойством вскакивали с своих пригретых солнцем мест, чтобы посмотреть, кому это понадобилось нарушать их спокойствие.
Присутствующие в хижине рисковали оглохнуть или сойти с ума от дикой музыки, однако относились к ней гораздо хладнокровнее, вернее, совершенно не обращали на нее внимания, разговаривали между собой, шутили, смеялись, продолжая третировать музыканта, несмотря на все его старания обратить на себя внимание такой чудной игрой на не менее чудном инструменте.
Однако, как и всегда, из общего правила нашлось исключение. Один из находившихся в хижине, растянувшись на полу во весь рост на звериных шкурах, видимо, с наслаждением насвистывал довольно верно, хотя и в другой тональности, мотив, который играл верзила на скрипке. Скрипач невозмутимо, по меньшей мере в пятьдесят первый раз начал ту же песенку сначала. Тогда даже самый терпеливый поклонник его таланта почувствовал, вероятно, скуку. Дав виртуозу легкий толчок ногой в локоть, дабы обратить на себя его внимание, он громко закричал:
– Послушайте, дружище, вот уже целых полчаса я вынужден насвистывать одну и ту же песню, неужели вы, черт вас подери, не знаете ничего другого? Хотя, признаться, и я всему предпочитаю «Янки Дудл»!
Окончив свое увещевание, любитель «Янки Дудла» снова улегся на полу, начав опять чуть не с остервенением, гораздо громче прежнего насвистывать тот же мотив.
– Не узнали ли, господа, чего-нибудь нового об убийстве Гитзкота? – спросил фермер, живший неподалеку от Фурш Лафава. – Я, по крайней мере, не слыхал никаких подробностей.
– Да и я ничего не слыхал, – ответил тот, к кому он обратился. – Наши товарищи, разыскав тело и прикрыв его ветвями, отправились по следам, чтобы разыскать, если возможно, или, по крайней мере, узнать, кто был соучастником убийства. К несчастью, полил проливной дождь, уничтоживший следы и лишивший наших друзей возможности что-либо установить.
– Как бы там ни было, все это, несомненно, дело рук Брауна.
– В этом нельзя даже и сомневаться, – вмешался подоспевший к беседовавшим местный судья. – Все доказывает вину этого молодого человека. Не может быть, чтобы он забыл или простил смертельные угрозы, сделанные ему Гитзкотом. Но меня занимает вопрос, кто помог ему совершить убийство? Ведь оскорбленным был один Браун, а больше, кажется, никто не мог пожаловаться на грубость регулятора.
– Вот кому я поистине удивляюсь, так это индейцу, вытащившему труп Гитзкота! Давайте мне какую угодно сумму, а я не стану нырять за мертвецом!
– Да, краснокожий – молодец! Не будь его, мы так и не узнали бы, кто стал жертвой убийства. Разве мы могли бы подозревать, что кому-то понадобится убивать Гитзкота?
– Не соверши своего геройского поступка Ассовум, – сказал судья, – я был бы в состоянии заподозрить его в сообществе с Брауном, так как они закадычные друзья, их и водой не разольешь. Теперь же ясно, что Ассовум ни при чем в этом деле. Если бы он был соучастником в деле убийства, то, конечно, не стал бы нырять и вытаскивать труп. Таким образом ведь он оказал бы медвежью услугу своему другу, вытаскивая тело Гитзкота и тем прямо обличая его и себя.
– А вы не знаете, выбрали ли регуляторы себе другого командира?
– Они хотели собраться для этого еще на прошлой неделе у фермера Бурта, но отложили собрание еще на несколько дней, так как поговаривают, что найдены какие-то новые доказательства.
– Теперь с достоверностью утверждают, что будто убийцы ограбили несчастного Гитзкота.
– Мне действительно рассказывали, – подтвердил Кук, как звали человека, лежавшего у постели, – что у Гитзкота была при себе изрядная сумма денег.
– Я сам видел и знаю, что он носил свои деньги всегда при себе в красном сафьяновом бумажнике, который прятал в карман своей охотничьей кожаной блузы. Этого бумажника на теле не нашли, следовательно, его украли убийцы.
– Я поклянусь, джентльмены чем угодно, – возразил судья, – что Браун не являлся участником грабежа и не мог участвовать в подобном воровском деле, так как он честный и вполне порядочный малый. Удивляюсь только, зачем это ему, такому храброму и ловкому человеку, понадобился помощник, чтобы отделаться от этого хвастуна Гитзкота?
– Теперь, джентльмены, – сказал, помолчав, судья, – пора перейти к нашим текущим делам. Два часа уже пробило. Начнем с выборов секретаря. Я подаю голос за Кука. Согласны, господа? Так по рукам. Кук, ведь вы умеете писать?
– Да, конечно, имя-то свое подписать сумею, но дело в том, что я не записан кандидатом, – следовательно, о выборе меня и речи быть не может.
– В таком случае я предлагаю Гукера, Смита или Мура… Что? Вы отказываетесь? Неужели, черт вас подери, ни один из вас не умеет писать?
– Вон у входа немец Геккер, он страсть какой ученый! – сказал Робин, указывая кончиком своего смычка на дверь.
– Геккер, подите сюда! – закричал судья. – Располагаете ли вы свободным часом, чтобы составить список избирателей?
– О, конечно! Даже двумя или тремя, если вам это требуется. Мне только к сумеркам необходимо освободиться, чтобы быть у соленых болот, на склоне горы. Мне достаточно уйти отсюда в пять часов, чтобы вовремя прийти на место.
– Так ставьте свое оружие в угол и принимайтесь за дело. Ваша винтовка заряжена, Геккер?
– Конечно! Неужели вы думаете, что я стал бы таскать на плече ненужную пустую камышовку?
– Я этого не думаю, но осторожность в обращении с заряженным огнестрельным оружием не бывает излишней.
Геккер, молодой блондин, подобно большинству своих соотечественников, с открытой румяной физиономией, жил на средства, доставляемые ему охотой. Вынув из-за пояса широкий нож, мешавший ему усесться поудобнее, он положил его на стол возле себя.
– Теперь, господа, – обратился он к окружающим, – нельзя ли уговорить Робина и Кука прекратить их дьявольский концерт? Он, как видите, даже собак выводит из себя.
– Думаю, что это нам едва ли удастся, – рассмеялся Смит, – они убеждены, что оба прекрасные музыканты и доставляют нам несравненное удовольствие своей чудной игрой. А, вот и Вельс! Зачем только он притащился сюда в день выборов? Мне всегда казалось, что они его нисколько не интересуют.
– Всем известно, что он предпочитает им более практичное занятие – убивать волков, – возразил судья. – Мы должны быть вам за это очень благодарны, Вельс, тем более что эти проклятые звери приносят нашей стране немало вреда.
– Доброго здоровья всей почтенной компании! – приветствовал находившихся в хижине охотников вошедший Вельс, подходя к столу и бросая на него волчьи головы. – Здравствуйте, господин судья! Вот плоды моей недавней охоты! Пожалуйте-ка мне за это обычную награду.
Вновь прибывший, несмотря на некоторую худощавость, казался прекрасно сложенным мужчиной. С виду он скорее походил на одного из диких сынов прерий, чем на белого охотника, да и многие из знавших его уверяли, что в его жилах течет больше индейской крови, чем крови белого. Одеждою он также скорее походил на краснокожих обитателей прерий. Подобно им, Вельс ходил всегда с непокрытой головою, а его густые вьющиеся волосы красиво рассыпались по плечам. По Арканзасу среди его знакомых фермеров и охотников ходило немало самых разноречивых слухов об образе его теперешней жизни, а еще больше фантастичного рассказывали о его прежней жизни в Техасе. Теперь он жил на собственной ферме, стоявшей среди прекрасно обработанных им самим и его двумя сыновьями полей. Сыновья Вельса, несмотря на молодость, немало помогали отцу по хозяйству.
Однако земледелием Вельс занимался только летом во время жатв и посевов, а весь остальной досуг посвящал охоте, главным образом на волков. Несмотря на кажущуюся грубость внешности и манер, он пользовался всеобщим уважением и любовью за свой мирный и веселый нрав и безграничную любезность и гостеприимство, с какими он встречал всякого, кому случалось посетить его ферму.
– Послушайте, дорогой Вельс, – сказал Геккер, старательно вытирая рукавом с бумаги кровавые брызги от брошенных охотником на стол волчьих голов. – Вы сделали бы мне громадное одолжение, если бы отправили трофеи вашей охоты прямо под стол, а то они окончательно перепачкают мне бумагу!
– Ну, ну, не сердитесь, дружище! – добродушно отозвался охотник, отодвигая головы. – Ваша бумага еще годится для писания, она запачкана только в одном углу. Итак, господин судья, мне причитается получить с вас в виде премии за убитых волков по три доллара за штуку. Здесь три головы, – следовательно, трижды три – девять!
– Совершенно верно. За три головы по три доллара за каждую – всего девять долларов. Недурной гешефт. Однако прежде вы должны присягнуть, что эти животные были убиты лично вами и непременно в нашем округе.
– Ну, такой клятвы я вам дать не могу, потому что этих бестий убил не собственноручно, а они, попавшись в расставленные мною капканы, были загрызены моими собаками.
– Все равно! – возразил судья. – Вы только подтвердите, что и ловушки были ваши, и собаки тоже ваши, а до остального мне дела нет: не все ли равно, ружьем, собакой или капканом вы истребляете опасных для наших окрестностей зверей.
– А, в таком случае, клянусь, и пусть меня повесят, если я лгу!
– Вот, Робин, – услыхав клятву Вельса, вскричал Кук, толкая ногой скрипача, – теперь самое время сыграть «Янки Дудл»!
– Такая клятва не соответствует требуемой правилами, дорогой Вельс, – сказал судья, – мы-то вам верим, но нужно соблюсти известные формальности. Мой секретарь расскажет вам, как это нужно сделать, а теперь нам пора перейти к более важным делам, для которых мы и собрались сегодня сюда. Геккер, приступайте к исполнению своих обязанностей. Теперь, джентльмены, кого вы желаете выбрать в члены комитета?.. Так, Смита и Гова! Прекрасно. Садитесь, господа, и приступим.