Немного успокоенная, Паола направилась в спальню, где её благоверный уже крепко спал, сладко похрапывая и хмурясь во сне. Паола позвала служанку, и женщины, осторожно, чтобы не потревожить сна, раздели хозяина дома, укрыли одеялом и погасили свет. Служанка отправилась к себе, а Паола – в одну из своих спален, которых в её доме, так же, как и в доме Марианны, было четыре.
Когда на следующее утро Паола проснулась и поспешила проведать Марианну, её в комнате уже не оказалось. Служанка сказала, что сеньора Марианна ушла очень рано, когда в доме ещё все спали, и не разрешила будить сеньору Паолу. Она очень торопилась и выпила только чашку кофе, хотя служанка ей предлагала позавтракать – она как раз вынула из духовки горячие ватрушки, и фаршированный перец тоже уже был готов.
– О, святая Мария! – вздохнула Паола. – А были ли у неё деньги?
– Я спросила у сеньоры Марианны, не нужны ли ей деньги, – отвечала горничная, – но сеньора Марианна сказала, что денег у неё достаточно. Она и мне оставила пятьсот песо, я отказывалась, но она заставила взять. Ах, сеньора Марианна была такая добрая, я её хорошо помню! Сеньора Марианна ничуть не переменилась. А горе-то, какое, люди говорят, что сеньор Луис приказал долго жить?…
– Да, Роза, – вздохнула Паола, – мы все под Богом ходим. Сегодня мы есть, а завтра Всевышний призовёт нас к себе… Что делать, все мы смертны… Но куда же, пошла Марианна? В такое время… Ты говоришь, она ушла, когда ещё не было семи?
– Да, хозяйка, я как раз смотрела на часы, чтобы ватрушки не пригорели и чтобы выпеклись хорошо. Было ровно половина седьмого. И тут как раз заходит на кухню сеньора Марианна и просит извинить, что оставляет здесь свою большую сумку, говорит, что больше оставить ей негде, её, говорит, из её же дома выгнали. Как лиса зайца. И сказала, что ей надо срочно навестить сеньору Джоанну. Наверное, говорит сеньора Марианна, уж Джоанна то знает – не может не знать! – где находятся Бето и Марисабель. Я говорю: «Уж позавтракайте, сеньора Марианна, всё свежее, с пылу – с жару, ватрушки вот, перец наш мексиканский». А она: «Нет, Роза, не могу, спешу. Вот как только узнаю, что к чему, так уж тогда позавтракаю!»
– Ах, вот оно что! – спохватилась Паола. – Как это я сразу не догадалась? Конечно, конечно, сеньора Джоанна должна всё знать! Кому, как не ей, знать, куда подевались молодые, почему продали дом… Спасибо, Роза, что сказала. А то я сильно беспокоилась, у бедняжки Марианны столько неприятностей, как бы с ней чего не случилось!…
А в это самое время Марианна уже сидела на просторном диване в комнате Джоанны и слушала её горькие жалобы. То есть жалобы были обоюдные, и обе женщины наперебой изливали их друг другу. Печальные новости перемешивались со слезами, обе были взволнованы, обе были рады встрече.
Едва завидев Марианну, так непохожую на себя прежнюю, с бледным растерянным лицом, с горящими вопрошающими глазами, Джоанна кинулась к ней со словами: «Живы! Живы, здоровы и Бето, и Марисабель!» Этих живительных слов было достаточно, чтобы Марианна пришла в себя после долгого кошмара неведения, убийственной неизвестности.
Но у Джоанны тоже было от чего отчаяться и сетовать на судьбу. И появление Марианны было для неё возможностью излить свои слёзы родному человеку, посоветоваться, как быть и как жить дальше. Проблемы, словно тяжёлые камни во время камнепада, обрушившиеся на Джоанну, были, что называется сугубо делового свойства. Напомним, что Джоанна – бывшая танцовщица – всю свою энергию, все силы и средства отдавала любимому своему детищу – хореографическому училищу. И дела в её танцклассах шли успешно. У неё работали первоклассные педагоги-хореографы, опытные балетмейстеры, из её заведения выходили прекрасные балерины и танцовщики, которые пользовались неизменной любовью публики и были желанными премьерами и примадоннами в самых престижных театрах Мексики и других стран. Казалось бы, откуда свалиться несчастью? Но оно свалилось и нанесло непоправимый удар по делу всей жизни Джоанны: в Мексику приехала знаменитая на весь мир русская балерина, до этого работавшая на Кубе, и на её зов сбежались, слетелись все, кто только хотел танцевать. Русская знаменитость в один миг сделала то, на что у Джоанны ушли годы, – создала балетную школу, арендовав шикарное помещение, переманив к себе всех лучших педагогов, балетмейстеров и концертмейстеров. Откровенно говоря, сама знаменитость никого не переманивала и даже не заботилась о рекламе. Весть о её училище облетела Мексику, и все, кто имел хоть какое-то отношение к танцам, ринулись туда. Из училища Джоанны ушли лучшие девчонки и мальчишки, впечатление такое, что те, кто остался, остались только из сострадания к ней – униженной и оскорблённой. Одновременно с ударом моральным произошёл тяжелейший удар материальный! Её школа позорно не выдержала конкуренции с другой престижной школой, а материальный урон просто не поддаётся подсчёту!… Одно предательство следовало за другим, к русской балерине перебежали костюмерши, гримёры, служащие сцены, даже мастера, изготовляющие балетные туфли, перекинулись к сопернице, потому что та знаменитей, да и платит больше!
Как могла, Марианна утешала любимую ею Джоанну. Конечно, всё, что произошло, – чудовищная несправедливость! Конечно, Джоанна не заслужила таких унижений со стороны тех, с кем работала рука об руку, с кем создавала свою школу, добивалась хороших результатов. Разве не её ученицы танцуют сейчас на лучших сценах мира? Разве не её кордебалет, как писали самые авторитетные критики, – каждая из танцующих на заднем плане могла составить гордость любого балетного спектакля, быть солисткой, примадонной?!
– Но, милая, – убеждала подругу Марианна, – это плохо, это обидно, это незаслуженно, но это не несчастье, и не безвозвратно! Твоё умение, твой опыт остались при тебе! Я, наши дети – мы объединимся, мы что-нибудь придумаем, мы вместе не пропадём! Твоя школа ещё возродится!
– Но каково предательство! – горячилась Джоанна. – Мои балетмейстеры, мои художники, забыв приличия, слетелись туда, как мухи на мёд! Конечно, имя её громкое! Но где же, национальная гордость, достоинство? Они его забыли! Или не имели никогда!
– А ты не пробовала говорить с самой знаменитой Дамой-Маэстро? Хочешь, я пойду и поговорю с ней? Может быть, она даже не знает, что те, кто сейчас работают в её училище, просто дезертировали, сбежали от тебя?
– Что ты говоришь, Марианна? – качала головой Джоанна. – Как можно идти на такое унижение? Ну, прогонит эта русская моих «дезертиров», как ты их называешь. И что же? Я возьму их обратно? Давайте, дорогие перебежчики, опять вместе работать?» Не-ет, школы мне уже не восстановить, удар, как говорится, нокаутирующий.
– После нокаута, Джоанна дорогая, – заметила Марианна, – боксёр встаёт, приходит в себя и продолжает выходить на ринг, а то и побеждать!
– Нет, Марианна, мне нанесли такой удар, после которого уносят с ринга навсегда.
– Джоанна, – с укором проговорила Марианна, – ты ещё молода, полна сил. Как тебе не стыдно впадать в отчаяние? Ты профессионал высокого класса, тебя знает вся Мексика, и ты считаешь, что твоя песня спета? Что же тогда говорить мне? У меня даже нет полного образования, ни диплома, ни специальности. Если бы ты знала, каково мне было в чужой стране, среди чужих людей, без куска хлеба и без возможности его заработать! Но я держалась и, вот видишь, сейчас здесь, с тобой! А ты – со мной. А ведь я уже не чаяла вас всех увидеть!… Если бы ты знала, как меня оплевали в консульстве! Молодой мерзавец – холёный, наглый, самоуверенный – не желал даже выслушать меня! Он прогнал меня, как уличную девку! О-о, если бы был жив Луис! Он бы нашёл его, вытащил его из-под земли, он отомстил бы ему за меня!… Но Луиса нет – вот, это потеря! Я потеряла опору в жизни! Бето ещё молод, сам ещё нетвёрдо стоит на ногах, он сам ещё нуждается в помощи, и я не могу повиснуть у него на шеё. Нет, Джоанна, рано тебе уходить на покой! Рано отчаиваться и лить слёзы! Ты нам нужна, ты ещё нужна многим, многим! И нам, и твоим ученикам! А успехи русской балерины не должны тебя ранить!
Так утешала Марианна свою подругу, и Джоанна слушала и верила ей! Её обида, её проблемы были велики, но они не шли в сравнение с тем, что пришлось пережить Марианне! Джоанна понимала, что она сейчас, как никто другой, нужна Марианне! Что положение Марианны – просто трагическое, но, пожалуй, самое невероятное – это потеря дома. Ни Марианна, ни соседи, ни Джоанна не могли взять в толк, как могло случиться, что пришлось пожертвовать домом? Что могло заставить Бето продать дом? Оставить семью на улице, без своего угла, без крова?
Марианна взывала к подруге, спрашивала без конца, но Джоанна сама ломала голову над проклятым вопросом.
– Понимаешь, Марианна, – пыталась она выстроить какое-то логическое рассуждение, – всё произошло так неожиданно, так поспешно… Конечно, что говорить, это было скоропалительное решение, и я о нём ничего не знала. Я знала, что Бето получил ужасное сообщение – от кого именно, не знаю, – что отец его трагически погиб, мать, тяжело, больна, местонахождение её неизвестно, известно только то, что она находится при смерти.
– О, боже! – вздыхала Марианна. – Что пришлось пережить моим детям!…
– Никому не пожелаю! – сквозь рыдания продолжала Джоанна. – Бедный мальчик! Он был в отчаянии! На Марисабель было страшно смотреть! Но опять-таки из-за того, что всё произошло так молниеносно, мы ничего не смогли согласовать. Дети кинулись тебя искать. И надо же такому случиться, что я как раз в эти дни потеряла всё своё состояние и впала в беспамятство, у меня был нервный шок, ты знаешь. Мне пришлось платить неустойку за срыв двух спектаклей. Представляешь? Контракты с театрами подписаны (мы готовили два балета – «Красный мандарин» Бартока и «Орфей» Стравинского…) И мои исполнители бросают репетиции и перебегают в более престижную группу, к сопернице, посулившей им более высокие гонорары и более знаменитые гастроли. Что я могла им пообещать? Чем прельстить? Наши балеты должны были идти в небольших театрах в небольших городах – в Коацакоалькос и Тампико.