34
– Николя…
Мокрая, дрожащая Одри с черными подтеками туши на щеках прижалась к нему и заплакала.
Он обнял ее, и сердце у него в груди вскипело. После Камиль он еще ни разу так крепко не обнимал женщину.
– Я не хочу оставаться одна, – пролепетала она ему в плечо. – Ни этой ночью, ни после того, что произошло.
Бледный свет струился из окошек баржей – зрелище и грустное, и прекрасное. Он привел ее внутрь, пошел за полотенцами. В гостиной Одри как завороженная смотрела на свечи. О чем она думала? Николя спросил себя, возвращалась ли она домой или так и бродила по Парижу, пытаясь утишить боль. А раз уж она не двигалась, он провел полотенцем по ее волосам, потом по плечам. Наконец она сняла куртку и укуталась в мягкость махровой ткани.
– Они должны жить, Николя. Флоранс и Бертран не могут так умереть.
Значит, она знала, что видео прервалось еще до наступления конца. Возвращалась ли она в Бастион после своего поспешного ухода? Или позвонила Шарко? Одри казалась совсем разбитой, внутренне сломавшейся. Николя это было знакомо: жестокость столкновения, утрата контроля в момент, когда ты уязвим, вихрь, уносящий тебя в поток неуправляемых эмоций, словно чтобы оградить от неистовства этого мира.
– Что же такое страшное случилось с тобой, Одри? Какие кошмары ты пережила на Юге, что приехала сюда одна?
Она не ответила, но стала искать его губы. Николя хотел бы ее оттолкнуть, сказать, что она совершает ошибку, что все идет слишком быстро, что ее привело сюда отчаяние, но у него не осталось ни сил, ни желания. Она была здесь и целовала его в этом холоде, чтобы вырваться, убежать от мира. Она твердила: «Николя», и только это было важно.
Одри задула свечи, и лишь мерцание бурной реки скользило по их силуэтам. Как творение бездны, она стремилась к мраку и в своем порыве, в жаре поцелуев и шорохе снимаемой одежды, увлекла Николя к постели. Они не обменялись ни словом. Говорить – значит размышлять. А ни один из них размышлять не желал.
Николя погрузился во тьму, в глубокую, холодную беззвездную ночь, куда доступ Камиль был закрыт. И все же он чувствовал ее здесь, склонившуюся над его плечом, но на этот раз желание превозмогло ее призрачное присутствие. Гормоны распространялись по его венам как героин, он ощущал столь неистовые толчки, столь мощные волны наслаждения, что стиснул Одри, словно удав, овившийся вокруг добычи, чтобы лишить ее кислорода.
И чем крепче он ее сжимал, тем теснее льнула к нему она сама; впившись пальцами в спины, два распаленных тела катались в простынях, покачивающихся в такт судну, она снизу, он сверху, или наоборот, напоминая две части кузнечных мехов. Не было ни единой секунды, когда они вгляделись бы друг другу в лица, распознали их выражение, потому что в ту ночь не могло быть света, ни снаружи, ни в их сердцах, и заниматься любовью среди этих вод стало возвращением к истокам мира, их мира, и, конечно же, единственным способом сохранить себе жизнь, когда вокруг витает смерть.
Позже Николя сел на край постели, переводя дыхание. Одри прильнула к нему, укрытая по шею одеялом. Она молчала, только гладила его, поводя маленькими ладошками по его бедрам. Несмотря ни на что, возможно, в момент, который мог бы стать одним из самых тяжелых в его карьере копа, а то и во всей его жизни, Николя чувствовал себя как никогда живым.
Он повернулся к ней:
– Теперь тебе не так страшно?
Она не ответила, не задала ни одного вопроса. Только присутствие, женский след, подобный волне духов. Ее дыхание на его коже хранило след животного тепла, в ее ласках сквозила сила. В иллюминаторе справа покачивались огни города, тонкие оранжевые и желтые мазки ложились на более темные тона поверхности реки. Зрелище напоминало картину Моне.
Их тела были истощены. Чтобы снова вступить в бой, следовало пару часов поспать. Николя захотелось погладить волосы Одри. Ему показалось, что он прикоснулся к облаку. До него никак не доходило, что этот момент реален, что женщина, в которую он начал влюбляться, лежит здесь, в его постели. Наконец-то он существует.
Мобильник звякнул один раз, сигнализируя о получении сообщения. Николя мгновенно почувствовал, как руки Одри судорожно вцепились в его спину и сразу исчезли. Молодая женщина отстранилась и несколько мгновений не шевелилась. Она могла повернуться влево, к телефону, или вправо, чтобы снова прижаться к нему, отложив чтение сообщения на потом. Николя тоже не шевелился, он не хотел ни к чему ее подталкивать.
Одри села и спустила ноги по другую сторону кровати, слева. Она оставила одеяло на месте, как если бы вдруг решила больше к нему не прикасаться. Прямоугольник светящихся пикселей возник в темноте и очертил ее профиль. Николя мог заметить закушенную нижнюю губу и скорбную пелену вины, заставившую ее опустить веки. И понял – понял, что история сложится не так, как он надеялся, потому что все в этой жизни непросто.
Она выключила телефон, быстро подобрала свои вещи и оделась.
– Это он? – спросил Николя.
– Мне… мне очень жаль. Мне не следовало приходить сюда.
– Ну конечно, это он… Твой Ролан… Кто еще может послать сообщение в два часа ночи?
Николя не мог прийти в себя от жестокости этого вечера. После безумного взлета и экстаза – падение. Безжалостное, нестерпимое. Коп хорошо его изучил. Падение толкает вас в пропасть, выворачивает внутренности до такой степени, что остается только желание разбиться на дне.
– Значит, все? Конец истории?
– Истории? Какой истории? Я правда очень сожалею, Николя, но… История никогда и не начиналась. Этот вечер, он был… Ну… Ты же понимаешь, надеюсь?
И больше ничего. Шорох одежды, звук застегивающейся молнии, скрип подошв. И все меньше чем за минуту. Ощущение ограбления. Украли сердце. Звук ее шагов. Николя подумал, что она сейчас уйдет, исчезнет, ничего не добавив и даже не обернувшись. Но даровала ему последние слова, издалека, уже от двери, когда ее силуэт возник в светотени размытых отблесков. Эти слова пронзили ему сердце, они были совершенно лишены какого-либо чувства:
– Увидимся в Бастионе.
И она исчезла в своей промокшей одежде, на этот раз захлопнув за собой дверь как знак решительного и окончательного разрыва. Один, в холоде и темноте, без электричества, Николя снова зажег свечу. Судно поскрипывало, дождь насмешливо барабанил по крыше над его головой. Он налил себе большой стакан джина с колой. Выпил залпом и несколько минут спустя налил еще.
– Я тебе еще покажу…
Он сходил за блокнотом и нашел там список своих многочисленных фальшивых профилей на Facebook, которые создал для ведения поисков во время уголовных расследований. Он выбрал Анжель Бенласори – почти точную анаграмму от Николя Белланже – тридцать четыре года, холост, средиземноморский тип, живет в Ницце – и с помощью мобильника вышел в Сеть.
Набрал в поиске Ролана Казулуа. Единственный результат: фото, тип с огненно-рыжей шевелюрой… Это он. Николя кликнул ссылку, но попал на закрытую для просмотра учетную запись. Ну разумеется… Он послал запрос на приглашение в друзья, добавив сообщение: «Здравствуй, Ролан. Мы познакомились на юрфаке в Тулоне между 2002 и 2004 годами. Возможно, ты меня не помнишь, но мне хотелось бы возобновить контакты со старыми товарищами. Спасибо, если примешь меня в друзья».
Николя заколебался, прежде чем нажать на клавишу. Что он затеял?
Он допил стакан и снова кликнул. В надежде, что тот ответит.
Алкоголь подействовал молниеносно, и только он его прочувствовал, как вдруг пламя свечи заколебалось и потухло, будто его с силой задули, хотя воздух оставался неподвижным. Николя вздрогнул:
– Я не пытаюсь тебя забыть, клянусь…
Он снова зажег свечу и пристально посмотрел на пламя, надеясь на ответ, мерцание, но огонек неподвижно вытянулся и едва теплился. Чуть покачиваясь, Николя открыл ящик комода. Вернулся к столу с письмом, написанным в клинике «Сальпетриер», и осторожно его развернул.
– То, что случилось этой ночью, не должно было случиться. Понимаешь, я подумал, что… Я был слишком наивен…
Он умолк и поднес уголок письма к пламени, которое взвилось длинным оранжевым языком. И тот слизнул бумагу.
– Я не хочу тебя забывать. Я не хочу выздоравливать от тебя.
От этих слов, которые должны были освободить его душу, остались только пепел и слезы.
35
Назавтра к середине дня уровень воды в Сене поднялся до пяти метров восьмидесяти, то есть на двадцать один сантиметр выше, чем накануне. Набережные Парижа затопило, линия С скоростного метро была перекрыта, но самым тревожным оказалось то, что техники RATP[69] перекрывали вход на станцию «Марсово поле – Эйфелева башня» бетонными блоками и строительным раствором. Такого еще не бывало.
Согласно поступающей информации, Vigicrues предполагала шесть метров двадцать, то есть уровень 2016 года, и оценивала в семьдесят процентов риск того, что уровень воды будет повышаться до середины следующей недели. Конечно, погода улучшалась, и дождь больше не лил как из ведра, но пик паводка далеко еще не пройден. А потому в ближайшие часы будет запущен план ORSEC[70]. Префектура полиции, пожарные и тысячи задействованных лиц, предусмотренных планами предупреждения риска наводнения, находились в боевой готовности.
Как вверх, так и вниз по течению от Парижа царил хаос. Некоторые города, расположенные вдоль притоков Сены или самой реки, были затоплены. В Вильнев-Сен-Жорж, например, выгнанные из дома разливом жители готовились провести ночь в спортивных залах под термозащитными одеялами.
Казалось, все пошло ускоренными темпами: климатические нарушения, человеческое безумие, насилие. Человек и природа словно достигли критической точки: шло сражение, в результате которого, возможно, существовать останется только один из них. Но если природа может обойтись без человека, то сказать обратное было бы заблуждением.