Но даже зная, что она работала вчера вечером, я не пошел к Фреду. Я должен дать ей немного побыть одной.
— Подожди, Люк, — на крыльце папа ловит меня за локоть. Солнце село за горизонт, и этот головокружительный микс красных и оранжевых оттенков обрамлен тонкими и высокими силуэтами пальм. Иногда я думаю, что должен быть сумасшедшим, чтобы уехать из этого город и жить где-то еще. — Я хотел сказать еще кое-что по поводу… твоей личной жизни.
А еще бывает, я думаю, что не могу сбежать достаточно быстро.
— Папа… — проведя рукой по лицу, говорю я. — Знаю, вы хотите, как лучше. Но все это просто… невероятно бесполезно.
Странно осознать, что я люблю папин смех, но это правда так. Он так мало ему подходит — мягкий и почти девичий — потому что папа высокий мрачноватый чувак с впечатляющей бородой. Из-за его любви к литературе в сочетании с карьерой в химической промышленности он получил от меня прозвище Химингуэй, когда я был в возрасте, когда уже отпускал шутки, но еще не понимал, насколько она меткая. Кое-кто из его коллег не раз заявляли, что это придумали они, но дома все знали, как оно было на самом деле.
— Знаю, что это мало помогает, — отвечает он. — И последнее, что тебе нужно, — это мы, вчетвером встревающие в твои отношения. Но в семье так всегда и происходит, — задумчиво почесав щеку, он добавляет: — Ты даже себе представить не можешь, сколько удовольствия получают твои мама, сестра и бабушка, вмешиваясь в твою личную жизнь.
— Имею некоторое представление, — я отвожу от него взгляд и смотрю на океан.
— Моя семья делала со мной то же самое, — замечает он. — И я терпеть это не мог.
Засмеявшись в ответ, я снова перевожу на него взгляд.
— Не сомневаюсь.
— Если ты считаешь, что бабушка сейчас перебарщивает, представь только, что было, когда она стала сыта по горло четырьмя детьми и дедушкой и была в ударе.
— Ого. Да уж.
— Понимаешь, о чем я, да? — кивая, говорит он. — Так вот что я тебе хотел сказать: когда я еще не познакомился с твоей мамой…
Поняв руку, я начинаю отворачиваться.
— Нет-нет. Я не могу.
Папа смеется снова и хватает меня за плечо.
— Ой, да просто выслушай меня. Прежде чем познакомиться с твоей мамой… — он мнется и отводит взгляд, — ну, я встречался.
Боже, папа так шифрует «переспал со множеством женщин».
Он кивает, нервно посмеиваясь.
— Довольно много, вообще-то, — добавляет он.
Я закрываю глаза, подавляя желание содрогнуться.
— Пап, я понял.
— Это были восьмидесятые, — оправдывается он. — Случайный секс был нормой. Даже поощрялся. Но когда я познакомился с Джули, понял, что она — для меня. Это не означает, что я больше не получал удовольствие от секса…
Я испускаю стон.
— …или что был готов жениться на первой встречной. Нет, дело было в ней самой, — папа наклоняется, заставляя меня встретиться с ним взглядом. — Так что не позволяй маме, сестре или даже бабушке убедить тебя в необходимости остепениться, если сам того не чувствуешь, — он делает паузу, после чего добавляет: — Ты просто пизец как налажаешь, если это будет не по огромному собственному желанию.
Чувствую, как мои глаза вот-вот вылезут из орбит. Папа никогда не выражался. Ну то есть это человек, кто ходит в церковь по воскресеньям, даже не чертыхается и морщится, когда Марго ругается при просмотре матчей «Чарджерсов». Сказать, что он вежливый, — значит сильно преуменьшить.
— Спасибо, папа.
Но он еще не закончил.
— Поэтому, — продолжает он, — если тебе действительно нравится эта девушка, скажи ей об этом. Попытайся ее завоевать. Когда я познакомился с твоей мамой, мне было столько же лет, как и тебе. И я никогда не сомневался в верности своего решения. Ни разу.
Я смотрю на папу и пытаюсь представить его моложе — того, кто, когда я был маленьким, вставал на рассвете и шел с доской на пляж за несколько часов до работы. Того, кто подкрадывался к маме сзади, пока она готовила, шептал что-то на ушко и получал от нее, хихикающей в ответ, шлепок. Даже будучи ребенком, я понимал, что у моих родителей очень хорошие отношения. И по сей день, когда они едут на машине, он кладет руку маме на колено, никогда не ложится спать без нее, слушает, как у нее прошел день, пока она готовит, при этом совершенно не отвлекаясь — ни на телефон, ни на телевизор, ни на газету. Папа сидит за столом и внимательно слушает, что произошло за день в институте океанографии Скриппса.
Они больше чем просто два человека, у кого есть дети, — честное слово, мне до колик в животе трудно думать о них как о любовниках — но они еще и лучшие друзья.
Я тоже так хочу.
Хочу кого-то, кто рассмешит меня, бросит вызов, выслушает. Хочу положить руку на эту ногу, пока веду машину. Хочу дождаться, пока этот кто-то закончит с делами, и тогда вместе пойти спать. Хочу быть достойным уважения и доверия женщины, чтобы она рассказывала мне все подробности о своем дне.
Я моргаю несколько раз, качая головой. Блядь, да что со мной не так?
***
— Ты что, поселилась тут? — выдвинув себе стул, сажусь и кладу перед собой телефон экраном вниз. Я приехал сюда на автопилоте, а когда припарковался, сказал себе, что бар у Фреда находится в километре с небольшим от моего дома и родительского, и поэтому это удобно.
И что я никак не надеюсь увидеть ее тут, и что она сегодня работает.
И что я просто хочу выпить пива. И я не устал. Просто не хочу ехать домой.
Само собой, все это полная херня.
Подняв на меня взгляд, Лондон вяло улыбается.
— Могу задать тебе точно такой же вопрос.
— Туше, — она ухмыляется в ответ, и я наклоняюсь добавить: — Это часть того, что мне в тебе нравится, Ямочка, — тут же кладу доллар в ее банку.
— Что я практически живу в баре? — спрашивает она, и от появления ее фирменной игривой улыбки с ямочками в моей груди происходит что-то странное и незнакомое.
— Что ты никогда не даешь мне спуску. Но при этом никогда всерьез не критикуешь.
Мои слова ее удивляют — ее глаза округляются, а ямочки исчезают.
— Ну, — быстро находится с ответом она, — возможно, тебя просто легко подловить, и упустить такое ну никак нельзя.
— И еще одно туше, — со смехом говорю я. — Но, если ты помнишь, не я вчера не был в баре.
Лондон кивает, вытирает стойку передо мной и кладет подставку под бокал. Я пытаюсь понять выражение ее лица: она расстроена?
— Сделать тебе пива?
— Вообще-то, — я изучаю бутылки позади нее, — я хочу начать новую жизнь. Хочу «Амаретто сауэр». Дилан клянется, что ты делаешь самый вкусный на свете. Хочу проникнуться новым вкусом.
Она скептически смотрит на меня.
— Он сильно сладкий. Ты уверен?
— Я пытаюсь найти контакт со своим женским «я».
Смеясь и качая головой, Лондон поворачивается.
— Тут так много всего можно ответить, что я даже теряюсь, с чего начать.
Я наблюдаю, как она смешивает ингредиенты и наливает оранжевый и пенистый коктейль. Выглядит потрясающе и напоминает мне, как мы с Миа пили «Апельсиновый джулиус» после лекций на первом курсе.
На этот раз воспоминание о Миа не ранит и не вызывает беспокойства.
Сделав глоток, я тут же понимаю свою ошибку. Сладко настолько, что не хочется глотать.
— Не, — с усилием проглотив, замечаю я. — Все-таки не мой напиток.
Больше посетителей нет, поэтому Лондон наклоняется ко мне, облокотившись на стойку.
— А что мне сделать вместо него? Ты любишь джин?
— Не очень.
— А скотч?
Я вздыхаю и морщусь, потому что терпеть не могу этот вопрос.
— Наверное, должен, поскольку это такой мужской напиток, а у меня роскошный пенис… — Лондон фыркает, — но к сожалению, нет. Мне не нравится скотч.
Погладив меня по голове, она с улыбкой выпрямляется.
— Погоди-ка. Я сейчас.
Каждый мускул в моем теле напрягается, чтобы удержаться, не сорваться вперед и, перегнувшись через барную стойку, не поцеловать ее.
Я словно открыл заднюю дверь и впустил пчелиный рой.
Или треснула плотина.
Или пошла вода по пожарному шлангу.
Я без ума от этой девчонки.
Но главная проблема в совете отца — это что Лондон относится ко мне совершенно иначе, и приглашение на свидание или к себе домой ее тут же оттолкнет.
Другая проблема в связи с его советом — это что я не знаю, хочу ли я встречаться с Лондон. Нет, наверное, не так — не знаю, стоит ли. Тот жуткий перепих на прошлой неделе никак не выходит у меня из головы. И не хочу в своем восприятии мешать Лондон со всеми остальными, так же как не хочу, чтобы мои отношения с ней были похожи на привычные мне шаблоны. Это ощущение похоже на клаустрофобию: вспоминать тех, с кем спал, и при этом сидеть в метре от девушки, которая мне на самом деле нравится.
Я словно покрыт толстым слоем грязи, этакой коркой, состоящей из неверных решений, и даже если захочу ее с себя убрать, боюсь, что это будет медленный и постепенный процесс, как спиливание. И анализ полученного урока.
Смотрю, как она творит, смешивает один, два, и наконец пять напитков. Ставит их на поднос и осторожно придвигает его ближе.
— Сейчас поставим научный эксперимент, — говорит она. — Закрой глаза.
Я закрываю, и тут меня осеняет:
— Ты же не выльешь их мне на голову?
От ее хрипловатого смешка вся кровь приливает к члену.
— Нет, Люк, я не собираюсь переводить хороший алкоголь на твою голову.
— Это потому, что моя прическа сегодня идеальна, Логан.
— Я вижу, — она ставит стакан рядом с моей рукой. — Попробуй.
Беру стакан, нюхаю и мотаю головой.
— Не могу выносить текилу. Я выпил столько боди шотов [способ пить текилу с тела партнера — прим. перев.] на младших курсах, что, наверное, вытошнил свою селезенку где-то в туалете.
— Боже, ну ты и подарок, — сухо замечает она, потом забирает у меня стакан и заменяет на другой.
Я делаю глоток.
— «Джек»? Даже кола не перебила вкус. Я тогда еще легко отделался.