Екатерина отнеслась к моей затее абсолютно равнодушно.
— Я опять худею, потеряла уже два килограмма. Ужас, скоро ветром сносить будет. Это все из-за развода с мужем, — пожаловалась она. — А гонорара ты, Иней, не получишь за этот текст. Мы платим только за городские темы.
— Да уж переживу. Главное, надо как-то расшевелить правительство.
И я расшевелила. Я смогла. В тот же день нас с Екатериной вызвали на ковер в Администрацию города.
— Что это? — спросил глава Краснокрестецка, брезгливо держа полосу двумя пальцами.
— Г-газета, — промямлила я.
— Вижу. Инна Рубежанская, что вы написали?
— Сс-статью про зат-топленный ггород, — заикалась я.
Ужас мой усилился, когда я увидела Вайшнавского. В его глазах читалась откровенная неприязнь.
— Зачем вы, Инна, нарываетесь на проблемы? — уже мягче спросил глава. — Вы же здесь на птичьих правах.
— Она больше не будет, — вдруг заступился за меня Вайшнавский.
— Не будет? Вы за нее ручаетесь?
— Я ручаюсь, — твердо сказала Екатерина. — Инна вообще не получит гонораров за эту неделю.
Страх прошел. Я вдруг почувствовала холодную злость. И подняла голову, как будто бы родилась в Краснокрестецке. Я посмотрела в глаза им всем:
— Нет! Не сдамся! Это актуальная жизненная статья. Какой вред она наносит ЗАТО?
— Вы правда не понимаете? — спросил Вайшнавский. — Затопление Татуры неразрывно связано с появлением Краснокрестецка. Да его вообще бы не было, если б не водохранилище. Большинство горожан — потомки тех, кто жил в Татуре. А что вы предлагаете… Построить новый город и открыть Краснокрестецк? Или сократить число его жителей до сотрудников завода? Крамольные мысли, Иней, крамольные.
— Я никогда не хотела нанести вред ЗАТО…
Господи, какая ложь! Да я мечтала затопить его в кровавых реках.
— Не верю, — поморщился глава. — Еще одна выходка, подобная выниманию шпилек, и…
— Две недели без гонораров! — сказала Екатерина.
— Надо сделать скидку на молодость. Как будто бы никто в ее возрасте не совершал ошибок, — поддержал ее майор. — Но, Инна, вы должны пообещать, что больше не будете привлекать к себе внимание. Это ради вашей же безопасности! В следующий раз мы не сможем защитить, когда обезумевшая от вожделения толпа порвет вас на фашистские знаки.
— Вы преувеличиваете власть моей красоты.
— Ничуть… Обещайте быть благоразумной.
Глава согласно кивнул и налил нам всем коньяка, который неожиданно оказался неплохим.
А потом меня отпустили под честное слово Вайшнавского и Екатерины. Та обещала, что больше никогда я не напишу ни одной неосторожной статьи. И что она лично будет неустанно следить за каждой буквой в газете. Хватит уже с нас мертвой женщины, которая оказалась живой. А также крамольных статей про затопление Татуры.
Я шла домой и рыдала, еще не зная, что одержала моральную победу. Множество жителей Краснокрестецка написали письма в редакцию и поделились, что Татура снится и им. Что затопленный город зовет… И хочет жить.
А Екатерина одной рукой наказала меня, другой же поощрила. После лишения гонорара я получила большую премию.
Жить стало легче, жить стало веселее. Френд продолжал выдавать ужасающие тексты. К счастью, ему хватало ума не считать себя звездой журналистики. Это был просто заводной парень, которого за дружелюбие обожала вся редакция.
— Хороший у тебя муж, Иней, — как-то завистливо сказала Екатерина.
— Хочешь, отдам его тебе?
— Хочу! А за что?
— За квартиру в Верене…
— Ха! За квартиру в Верене я найду себе тысячу таких мужиков.
Когда выпал первый снег, стало легче. Мне захотелось наладить отношения с Вайшнавским. Но со мной бы он разговаривать не стал. И я уговорила Женю помочь — позвонить и якобы назначить интервью. Никогда не забуду выражение лица майора, когда я вошла к нему в кабинет. Странное смешение недовольства и радости. Обиды и симпатии.
— Инна?
— Мне очень больно, что так получается. Я хочу сделать шаг навстречу, а вместо этого отхожу все дальше. Мы могли бы прекрасно сотрудничать. Но для этого придется забыть прошлое. То, что мы были когда-то друзьями, — я протянула ему руку для пожатия, но сотрудник органов перевернул ее и начал целовать — всю, от ладони до плеча.
Я отпрянула. Стало не по себе.
— Простите, у меня есть муж. Предлагаю работать вместе… Думаю, у нас получится.
— Работать и все? — спросил Вайшнавский, и глаза его нехорошо заблестели.
— И все, — промямлила я, многократно жалея, что явилась в полицию.
— Иней, да ты хоть понимаешь, что я могу тебя уничтожить? Оставить одну, без семьи, работы, жилья… За пределом.
— Мне кажется, что иногда я этого хочу.
— Хочешь? Думаю, что ты мечтаешь о другом, — Вайшнавский подошел почти вплотную.
Я бросилась к двери:
— Пожалуйста, будьте человеком, не ломайте мне жизнь…
— Как же часто я слышал эту фразу, — процедил майор. — Особенно когда работал в КГБ. Иди уж… Но еще одна ошибка… И помни, ты — больше не та девочка, которую я когда-то катал на мотоцикле. Детство закончилось. Пора отвечать за свои поступки.
Я не стала дослушивать и бросилась к двери почти бегом.
А потом был Самайн. И мне снова снились зловещие сны. А Френд опять мучился от приступа. Он разбудил меня, велел одеться и почти волоком потащил к стене с колючей проволокой:
— Ненавижу все… И боюсь, — признался он.
— И я боюсь. Сейчас брошусь навстречу патрулю и погибну. Или на стену… Или начну стрелять в каждого. Я хочу крови и смерти!
А потом мы увидели странное. Того, чего быть не могло. Прямо по снегу ехал мотоциклист. Одетый в легкую кожаную куртку, с банданой на голове. Френд улыбался. Он что-то понял. А мне показалось, что едет Шадов. Такой, каким он был пять лет назад. До того, как превратился в сотрудника органов Вайшнавского. До того, как я вероломно его предала, польстившись на мимолетную родительскую ласку. И вот-вот он увезет меня на мотоцикле. Надо только протянуть руку и подойти. Но я осталась с мужем, которому действительно была нужна. И байкер вдруг перелетел через стену и исчез.
А мы с Френдом смогли справиться с помешательством. Наверное, это был наш беспечный ангел-хранитель. Взявшись за руки, тихо пошли домой и стали ждать рассвета.
50
В странную ночь Самайна мне позвонила Эля. И сообщила, что, вероятно, город будет уничтожен. Ровно через год. В ночь зимнего Солнцестояния.
Но веренское равнодушие ко всему странному прочно закреплено в моих генах. Даже когда я встречала поутри со странными дарами, то пугалась куда меньше, чем от созерцания забора с колючей проволокой. Адаптивность как стиль жизни, ведь я рождена в Верене.
Поэтому я старалась ни о чем не думать, как бы странно это ни звучало. Строила планы на жизнь в Краснокрестецке, мечтала устроиться работать в школу, завести ребенка.
— Не смеши меня, — отозвался Френд, когда я сообщила ему об этом. — Какой ребенок может быть у нас с тобой? Мне вполне хватает своего сына. Да и после родов придется прописать тебя, что совершенно не входит в мои планы. Не хватало еще, чтобы ты здесь получила постоянный пропуск.
Впрочем, иногда Френд становился добрым, ласковым, и мы отлично ладили. И даже выезжали в Верену, чтобы сходить в кафе или в кино.
— Ты много значишь для меня, Иней, — однажды признался он. — Но чувства к тебе запрятаны в дальний ящик моего сердца. Почему? Как ни крути, ты остаешься чужой для этого места. А чужая ЗАТО будет чужой и мне. Также влияет разница в возрасте и многие другие факторы.
— А у меня все наоборот: я строю свою жизнь в Зоне, но иногда хочется не выходить из дома и вообще никого не видеть.
Рассуждая так, мы гуляли по городу, держась за руки. Если бы все изменить… Если бы вернуться в прошлое. То не Френд, а Ёрш крепко бы сжимал мою руку, и гуляли мы по Веренскому лесу. И взошли бы вместе на Двойные горы, не боясь взглянуть в глаза поутри. И потребовать от них правды. Правды о нас. Правды о Шаолине.
Но не суждено этому произойти…
Вдруг мы увидели странное сооружение, которого раньше не было.
— Похоже на валун с плющом. Смотри, на табличке надпись: здесь будет стоять памятник пропуску, — сказал муж.
— Что за глупая затея! Но нашу газетенку это должно заинтересовать. Надо бы написать, — я со смехом потрогала валун. — Чего только не придумают, чтобы потратить государственные деньги. Зону ведь содержит не область, а страна. Есть где разгуляться фантазии.
Я смеялась долго и от души, еще ничего не понимая. Еще не зная, что наступает начало конца.
И писала этот текст как последний, не думая, что он действительно будет последним. Информация о вариантах памятника, а также мнение жителей по этому вопросу. Все очень корректно и взвешенно. Они не придерутся, они просто не смогут!
Утром просунулась от звонка майора Вайшнавского:
— Иней, немедленно приезжайте! То, что вы написали… У меня нет слов. Да это же просто стыдно и подло. Как вы могли! После того, как я поручился перед главой…
Я похолодела, лихорадочно пытаясь припомнить, что такого особенного дала в статье… Ни одного неосторожного слова и, естественно, никакой критики власти, хотя считала затею с этим памятником глупой и ненужной.
Уже через час я была в кабинете редактора.
— Екатерина, помогите. Опять мне звонят из прокуратуры.
— Иней, ты совсем свихнулась? Что ты написала? Что?
Похолодев от страха, я собралась в считанные минуты и приехала в редакцию.
Было непривычно тихо. Журналисты смотрели на меня странными взглядами, выражавшими сочувствие, но и отвращение. Вдруг Женя встала и пожала мне руку:
— Прощай, Иней. И прости нас, если сможешь.
— Что это вы меня прежде смерти хороните? Еще поработаем вместе, — уверенно сказала я.
А потом Екатерина подала мне газету и тихо сказала:
— Это я виновата. Только я. Мне и нести наказание. Невнимательно прочитала и пропустила такое…