[77] – рявкнул поляк.
– Шам глупец! – рявкнула в ответ Андзя, которая, оказывается, все-таки понимала кое-что по-польски, и, вырвавшись, кинулась в гостиную.
Оттуда выглянула мадам Ревиаль и воскликнула изумленно:
– Тибурций, что случилось?!
Поляк ожег розовенькую Фружу таким взглядом, что она испуганно отпрянула.
Дальнейшего развития событий Араго ждать не стал – взлетел по ступенькам и выхватил из рук модистки неудобную коробку.
– Ничего страшного, – ответил он на испуганный взгляд. – Я просто хочу вам помочь.
И улыбнулся… так умел улыбаться только он, непревзойденный, как уже было сказано, умелец задирать нижние юбки.
Девушка оступилась и чуть не упала.
– Как вас зовут? – спросил Араго, подхватывая ее свободной рукой под локоток.
– Агнес, – выдохнула девушка, запнувшись, когда пальцы Араго словно невзначай коснулись ее груди.
– Вас ждет экипаж, Агнес?
– Н-нет, – покачала девушка головой, ошалело таращась на него. – Колесо отвалилось уже почти рядом с особняком… возница, кое-как привязав его веревкой, уехал… Я как-нибудь сама доберусь…
– А далеко вам добираться?
– Н-нет, я живу совсем рядом, по ту сторону площади Вогезов, – прошептала девушка. – Но платье я везла из ателье… оно на бульваре Капуцинок… поэтому понадобился экипаж…
Агнес говорила все тише и тише, глядя на Араго снизу вверх испуганными глазами, и он склонялся все ниже и ниже к ее губам.
– Отделайся поскорей от своей графини, – шепнул, легонько целуя эти дрожащие губы. – Я тебя подожду.
Араго отстранился, придержав девушку за плечи, когда она покачнулась, по-прежнему сомнамбулически на него таращась, и, поставив на пол картонку, быстро сбежал по лестнице.
Женская фигура метнулась в гостиную, однако Араго не успел разглядеть, кто это.
Подслушивали его разговор с Агнес? Да и на здоровье! Он будет только рад, если об этом донесут Стефании. Может начаться интересная игра. Араго будет узнавать у Агнес то, о чем болтают в сером особняке, ну а Стефани попытается узнать, о чем ей рассказывал Араго.
Откуда ей знать, что он никогда и ни о чем не рассказывает женщинам, с которыми оказывался в постели. Он только задает вопросы! Конечно, умный человек может сделать немалые выводы из тех вопросов, которые задаст Араго своей новой любовнице… ну что ж, ответы можно получить, и не задавая вопросов вовсе. Большинство женщин хлебом не корми, только дай им посплетничать. Безразлично о чем! Однако главный «бульвардье» обладает непревзойденным умением отделять зерна от плевел.
Он сорвал с вешалки цилиндр, отодвинул щеколду на двери, выскочил в сад, глубоко вздохнул и улыбнулся.
Конечно, девочка не слишком далекая – уже одно то, что немедленно разболтала о своем детстве, свидетельствует о ее провинциальности. Да чего можно ожидать от жительницы Монморанси, жалкого городишка близ Парижа?! Но при этом очаровательно мила…
Все-таки какое же восхитительное чувство оставляет первый поцелуй! И даже лучше, что он случился не с лживой, опасной, хоть и прекрасной графиней Стефанией, а с этой милой девушкой, губы которой так дрожали, словно ее впервые в жизни целовал мужчина.
А почему бы не впервые? Вполне возможно! Какие там кавалеры в этом замшелом Монморанси?
Ну что же, тем больше шансов добиться успеха. Полпути уже пройдено – перепрыгнуто, можно сказать.
Араго усмехнулся не без циничности, а увидев, что дверь, ведущая в погреб, и в самом деле заперта, понятливо кивнул. Значит, туда что-то принесли и только теперь закрыли дверь. Вопрос такой: принесли до того, как Агнес попала в погреб, или уже после?
Судя по тому, как разъярился Тибурций, – до.
Почти наверняка!
Успела Агнес что-нибудь разглядеть в погребе? Араго не сомневался, что вытянет у нее все в малейших подробностях. И о том, как прошла встреча с графиней, она расскажет. Хорошо, если Стефания – постоянная клиентка ателье этой, как ее, мадам Роше! Тогда Агнес будет вдвойне, втройне полезна!
Он стоял на мостовой, сосредоточенно размышляя, как с наибольшим успехом может использовать Агнес и ее ремесло, и все-таки его расчетливые, циничные мысли нет-нет да и смягчались улыбкой – когда он посматривал на заросший сад напротив.
Тот самый сад, где стоял дом его спасительницы… Она называла себя Фрази, но обмолвилась, что на самом деле ее зовут Эфрази-Анн-Агнес.
Но до чего же смешно, что в этом сером особняке, идти в который он сначала даже побаивался, ему привелось встретить трех женщин, каждую из которых звали одним из имен той девочки.
Мадам Ревиаль была Эуфрозина (Эфрази), модистка – Агнес, служанка – Анн.
Может ли кто-нибудь из них быть той самой Фрази?
Первым делом Араго присмотрится к Агнес, которая только этого и ждет. Впрочем, Фружа явно тоже не прочь, чтобы к ней присмотрелся такой мужчина, как Араго…
Ну что ж, дойдет черед и до нее. Вот только до Андзи уж точно не дойдет! Брр!
Араго стоял, то мечтая, то посмеиваясь, то поглядывая на дом Фрази, и, конечно, не подозревал, что из разных окон серого особняка за ним украдкой наблюдают четыре женщины. Одна – с ненавистью, вторая – с жадностью, третья – насмешливо, ну а четвертая – как всегда, как всю жизнь, – с любовью!
«Бедные раненые герои»Париж, 1814 год
Серый особняк в глубине заросшего сада всегда чудился Фрази таинственным сказочным замком. Он уже долгое время стоял запертым, ставни были наглухо затворены. И никто не мешал Фрази украдкой пробираться в запущенный сад, а оттуда – в глубокий погреб, где из стен торчали ржавые крючья для окороков и голов сыра (разумеется, ни окороков, ни сырных кругов там и в помине не было!), в углах лежали серые от пыли пустые винные бутылки и были навалены пустые бочонки для сидра. С некоторых пор в погребе поселился друг Фрази: гамен, бездомный сирота Тибо.
Отец его был моряком и погиб два года назад во время битвы за Гран-Порт[78]. Семья его жила тогда в Марселе. Обнищав, мать перебралась вместе с Тибо к своей сестре в Париж, однако вскоре умерла, простудившись. В неприветливой к чужакам столице оказалось так холодно по сравнению с жарким, солнечным Марселем!.. Тетка не обращала на осиротевшего племянника никакого внимания: рано утром она уходила мыть полы в чужих домах и возвращалась только к ночи. Тибо начал было трудиться водоносом: за гроши таскал на верхние этажи высоких домов ведра с водой, которую брал из общественных фонтанов. Но продержаться на этой работе тощий от постоянного недоедания, не раз битый за кражу жалкого куска мальчишка не смог: надорвался, заболел – и однажды свалился без памяти прямо на улице. Это случилось через несколько дней после того, как семья Бовуар перебралась в Париж и поселилась в тупике Старого Колодца.
Возвращаясь с прогулки, Фрази и ее родители увидели лежащее на мостовой нечто, сначала показавшееся им кучкой грязного тряпья.
Шла война, всем приходилось голодно, тяжело, но вид этого тощего тельца, едва прикрытого лохмотьями, и пылающего от жара лица с закатившимися глазами заставил Фрази и мадам Бовуар зарыдать. Мсье Филипп взглянул на них, покачал головой, потом без лишних слов поднял мальчика на руки и понес в дом.
Обтирания уксусом помогли сбить жар. На другой день найденыш пришел в себя, начал есть; постепенно немного окреп, однако дичился взрослых. Доверял мальчишка только Фрази, которая смотрела на него со страхом и почтением. Он назвал ей свое имя – Тибо Мазарг – и признался, что ему «тошно жить в таком чересчур чистеньком дворце»: в Марселе они с матерью обитали в лачуге на берегу моря, а у парижской тетки ютились в сыром и холодном погребе. Среди красивых вещей, в чистых комнатах, в обществе милой, ласковой Жюстины и серьезного, неулыбчивого Филиппа Бовуара бедняге было жутковато. Тибо так и не смог прижиться в доме и очень скоро перебрался в погреб заброшенного особняка, стоявшего напротив.
Честно говоря, Филипп и Жюстина вздохнули свободней: диковатый мальчишка, который нипочем не желал мыться, постоянно почесывал одна за одну босые, покрытые цыпками ноги, иногда неистово скреб ногтями заросшую голову и публично ковырял в носу, был не самым приятным жильцом. Он орал, бранился самыми ужасными словами и бешено вырывался, когда его попытались усадить в ванну. Супруги Бовуар признали свое поражение и отступились. Однако они не хотели, чтобы Тибо опять начал голодать, а потому посылали ему через Фрази суп, жареное мясо, мед и прочую еду. Мальчишка не оказался неблагодарным: окрепнув и понимая, что семья живет скудно, он частенько приносил в дом то большой хлеб, то курицу, то связку луку или корзинку картошки. Сначала Жюстина ужасалась, понимая, что все это краденое, пыталась запретить Тибо воровать, отказывалась брать у него продукты, однако он объяснил через Фрази (со взрослыми мог только глядеть оловянными глазами в сторону, шмыгать носом и молчать, всем своим видом выражая презрение), что крадет только у спекулянтов, которые безбожно повышают цены каждый день, так что покупать у них никаких денег не хватит. Наученный прошлым опытом, окрепший, Тибо стал осторожнее и ловчее, за ним могли гнаться, но поймать никому не удавалось! Жюстина и Филипп повздыхали, повозмущались, но постепенно смирилась: чем ближе подходили к Парижу союзные войска, тем меньше оставалось продуктов на рынках, тем они делались дороже; некоторые лавки вообще закрылись, к еще действующим тянулись огромные очереди, и без помощи этого мальчишки семье пришлось бы плохо.
Несмотря на то что «в распоряжении» Тибо был целый особняк, он не решался лазить в комнаты, тем паче что дверь погреба с той стороны оказалась накрепко заперта. Впрочем, и дверь, выходящая в сад, тоже была заложена изнутри железной скобой, а поднять ее у детей сил недоставало. Однако друзья пробирались в погреб через небольшое окошко с противоположной стороны здания. Оно находилось почти вровень с землей и было надежно прикрыто зарослями пожухлой травы и кустами. Если бы этих кустов н